***

— Жирная… Он назвал меня жирной коровой, — никак не удавалось подобрать нужный оттенок интонации, чтобы выразить всю безнадегу. Трагизм в данном случае был бы перебором, да и рыдать в голос не хотелось. Если только чуть всплакнуть, но слезы приносят лишь иллюзорное облегчение. Данный факт я осознала давно и приняла.

Мы сидели на кухне — моем маленьком государстве, где чашки, вилки, салфетки, бутербродные пакеты — все было на месте и подчинялось только мне. Где тюль стиралась строго раз в месяц, и рождались блюда, не посрамившие бы самого искусного шеф-повара. Здесь находилась моя территория комфорта, для которой бра подбиралось полжизни в сопровождении мозолей на ногах и переживаний — никто еще не соизволил произвести плафоны нужного цвета и формы.

Мы сидели за столом, накрытым кружевной скатертью теплого оливкового цвета. Я рассказывала о вчерашней боли, стараясь исторгнуть из души фразу-занозу, засаженную мужем, а Лариса пила кофе, прищуривая свои карие с искринкой глаза, смакуя каждый глоток, и вместе с ним каждое произнесенное слово.

Именно за это я любила Ларку, а наша многолетняя дружба строилась на такой вот прямолинейности и неумолимости в постановке диагнозов.

— Хочешь, обижайся, хочешь — нет, — звякнув чашкой по столу, произнесла подруга, — ты, правда, стала самой что ни на есть коровой. Где та девушка со смешной челкой и стройными ножками, чуть прикрытыми юбкой? Где твоя талия? Где смелые V-образные декольте? Ау! Что-то подсказывает моей скромной интуиции, они потерялись в прослойках жира и необъемных свитерах.

Именно за это я любила Ларку, а наша многолетняя дружба строилась на такой вот прямолинейности и неумолимости в постановке диагнозов.

— Итак, мы обе понимаем, что есть два выхода: толстеть дальше, обижаясь на мужа, и принять экстренные меры для похудения. Мужчины тоже люди, им хочется видеть подле себя если не оригинал Анжелины Джоли, то хотя бы нечто похожее.
— Ларочка, — я тоскливо посмотрела на подругу, прекрасно понимая, к чему весь этот монолог, — нет у меня силы воли, нет. Не смогу на диетах сидеть, правда, не смогу. На работе толком не поесть, стрессы постоянные, нервы, а вечером готовка ужина для мужиков, нет-нет, да перехватишь что-нибудь.
— Ты мне зубы не заговаривай. Мужики у нее. А конфеты с шоколадом килограммами Пушкин жрет?
— Лар… — начала было я, но обреченно замолчала.

Перебрав все возможные варианты гастрономического истязания моего желудка, мы остановились на, как казалось, самом щадящем. С этого момента в моей жизни стартовал многосерийный кошмар под названием «гречневая каша без соли», сопровождающийся не менее удручающимися событиями.

***

Стыдно. Было ужасно стыдно и обидно. Стыдно за мужа, обидно за себя или наоборот — я не могла определиться. Только сейчас хватило смелости честно признаться себе, что он изменяет, а я об этом знаю, и продолжается этот роман на троих не один год. Сначала было больно, потом чувство эгоизма спряталось куда-то совсем далеко, и сделалось неощутимым.

Последнее время наша семья существовала ежедневными поздними совещаниями, командировками в выходные, запахом SO Givenchy и раздраженным молчанием на любой вопрос. Начались звонки, тишина в трубке приобрела звонкий женский голос, а теперь вот это: «С тобой комфортно, а ее я люблю, не нравится, разводись».

Спасительным оправданием, вялым-вялым, стал ребенок. Сыну нужен отец, разбивать семью из-за прихоти неумно, он же мужчина, ему простительно.

В конце концов, почему я не могу, а она может? К этому вопросу я шла целых шесть месяцев. И не заметила, как дошла до кафе, где мы назначили встречу, и каждая в тайне надеялась быть более убедительной.

Я приближалась к кафе, как к эшафоту. Зачем надела шпильки? Чтобы казаться выше ситуации, доказать что-то? Кому: ей или себе?

Я приближалась к кафе, как к эшафоту. Зачем надела шпильки? Чтобы казаться выше ситуации, доказать что-то? Кому: ей или себе?

Каблуки предательски пытались если не сломаться, то уронить меня.

Сто метров, пять метров, шаг. Открывшаяся дверь кафе встретила кондиционной прохладой. Я смотрела вперед, но не видела ничего.

«Мужчины тоже люди…» — мысль вязкой жвачкой прицепилась к мозгам. Виски сдавило, зал поплыл. Боязнь того, что меня стошнит на глазах почтенной публики, стала удачным поводом для бегства.

«Не хочу, не могу ее видеть, не хочу…»

Ковыляя домой, размазывая по лицу слезы и тушь, я молилась, чтобы она не пришла или хотя бы опоздала, чтобы не видела моего позора, унижения.

— Ну что? — вечером звонила Лариса.
— Ничего.

Моя благодарность подруге за невысказанное вслух недоумение была безграничной.

***

— Вот и дура! — резюмировала Ларка, исчерпав все остальные доводы. — Я ж не предлагаю сразу в койку прыгать. Посидим, отдохнем, сменим обстановку, там посмотришь, вдруг он понравится тебе. У тебя секса с этим твоим… стесняюсь сказать, мужем, сколько не было? Чего молчишь, забыла уже, да? Почему твой кобель, видите ли, может ходить налево, а ты монашкой при закрытом балконе должна его с пирогами ждать?

Я тщетно оборонялась от назойливого предложения подруги провести вечер в компании ее нового ухажера и его друга. Испугал не факт мужского присутствия, а цинизм предложения «отомстить и получить массу удовольствий».

Впрочем, как показывал многолетний опыт нашей дружбы, если идея-фикс закрадывалась в Ларкину голову, сдаваться можно сразу — все равно добьется своего. Будучи уступчивой мямлей, я даже чуть завидовала такому упорству.

И вот мы с Виктором сидели в ресторане и пили вино. Обходительный и милый, он всяческий старался понравиться — шутил, хвала судьбе, не читал стихи и не порывался спеть в караоке «Милая моя, солнышко лесное». Интеллигентный, успешный, с закладывающейся лысиной человек. Он не лез в душу. С его обществе было настолько удобно, что предложи он дружбу, согласилась бы, не раздумывая.

Лариска, подмигивая, без устали требовала тостов и продолжения банкета, а в середине ужина утащила меня в дамскую комнату.

Лариска, подмигивая, без устали требовала тостов и продолжения банкета, а в середине ужина утащила меня в дамскую комнату.

— Скажи, правда, шикарный мужчина? — обращалась она ко мне, кокетничая с собственным отражением в зеркале и поправляя рыжие локоны. — Хватит стоить из себя недотрогу! В бой и только в бой, Викто́р очарован.

Вечер и впрямь складывался изумительно. Вино, шутки, танцы, танцы, танцы… я давно не танцевала, хотя раньше обожала ходить на дискотеки, и сейчас почувствовала истинную, желанную свободу. Она закружила… и утащила в омут.

Я лежала в чужой постели и ужасалась собственной беспечности. Виктор гладил меня по волосам, и что-то говорил о прелестях безумства двух взрослых людей. А я чувствовала себя мерзавкой, низкой женщиной. Месть состоялась, но принесла не облегчение, а утроенный стыд и унижение.

— Прости меня, все было хорошо... Не нужно провожать, возьму такси. — Я выдавливала из себя каждое слово и, наконец, сбежала, чтобы просидеть в ванной несколько часов, пытаясь отмыться от собственной ошибки.

***

Я ненавидела ходить по магазинам. Потому что толстая, потому что вся обувь, как назло, на размер меньше или больше. Потому что тетькинская одежда с ужасной расцветкой, сшитая на дам с формами, полнила еще размера на два, а зеркала примерочных ехидно обозначали самые безобразные изъяны фигуры. Но самое неприятное было то, что все вещи, которые мне нравились, сопровождались угрожающими ценниками. А денег на себя было откровенно жалко. Сын джинсы просит, надо купить, его друзья давным-давно в таких ходят. Мужу пара рубашек и костюм новый не помешали бы.

Но в тот день, открыв шкаф, я отчетливо осознала, что одеть совсем нечего, поход по магазинам неизбежен.

И вот мы с Ларкой, которая, в отличие от меня, возвела шопинг в культ, отправились бороздить бескрайность торгового центра. Шопинг — жуткое слово, влекущее за собой усталые ноги, растрепанные чувства и брешь в сбережениях. –30%, –50%, –70%, минусовые цифры на витринах привлекали в той же степени, в какой пугали ценники.

Не нравилось ничего, ноги просились к выходу, ум командовал — ищи, иначе опять придется ходить в одной и тоже блузке целую неделю, стыдно же!

Подруга сопровождала меня с огромными шуршащими пакетами.

— Пошли, посмотрим мне босоножки под новый сарафан.

Я согласно кивнула, планируя оккупировать мягкий пуф обувного магазина. Современная обувь поражала неожиданными вариациями: босоножки-сапоги, кружевные ботильоны, каблуки невообразимых, неносибельных форм.

Не нравилось ничего, ноги просились к выходу, ум командовал — ищи, иначе опять придется ходить в одной и тоже блузке целую неделю, стыдно же!

И тут взгляд задели желто-оранжевые шлепки с высокой платформой.

— Ты с ума сошла, это же прошлый век, — подруга материализовалась рядом в тот момент, когда я, послав собственную жабу экономии куда подальше, направлялась к кассе. — Сколько они стоят? Офигеть, грабеж! Даже не думай.

Как и ожидалось, поход по магазинам закончился поражением, если не считать купленную мужу футболку.

***

Хлопнула дверь, зажурчал мотор, и через мгновение ничто не напоминало о человеке, с которым я прожила двенадцать лет.

Включив компьютер, я набрала в поиске «восточные танцы», а потом «диеты», но через мгновение кликнула кнопку «назад». Открыв холодильник, выбросила засохшие остатки гречки в мусорку, соорудила чудесный бутерброд с колбасой и запила его вкуснейшей охлажденной газировкой. Достала шкатулку, где хранила свои сбережения, собралась и помчалась в клуб, оплачивать занятия танцев.

Звонок мобильника застал на пути к торговому центру, который значился пунктом два в маршруте.

— Привет, как дела? — неуверенность, сквозившая в голосе Виктора, заставила улыбнуться. — Я сожалею, я не хотел, чтобы так…
— Привет, все в порядке, я перезвоню тебе вечером.

Перескакивая через ступеньки и любуясь легкими желто-оранжевыми шлепками, я вновь услышала мобильный. Подруга.

— Алё, ты где, звоню сто двадцать третий раз, чего трубку не берешь?
— Лара, приходи ко мне на чай, есть новая тема для дискуссии — женщины тоже люди, — пропела я последние три слова.