Свое шестидесятилетие Галина Борисовна решила отметить скромно, устраивать шумное застолье не было ни сил, ни желания. Приглашены были только дочери с семьями, три близкие подруги да соседка с мужем.

Первой приехала младшая дочь, Ксюша. Закричала с порога:
— С днем рождения, мамочка! — и подала огромный букет.
— Ты что же, одна? А Петя? А мальчики? — удивилась Галина Борисовна.
— Мам, я тебе позже все объясню. А сейчас говори, что нужно сделать, чем помочь.

Старшая дочь, Юля, заявилась последней, когда мать уже начала волноваться. Сунула в руки цветы, неловко обняла, неловко пробормотала:
— С днем рождения, мама.
— И ты одна? Ну вы что, сговорились, что ли?
— Сережа не смог с работы отпроситься, а у Машки экзамены…

***

Гости разошлись поздно вечером. Галина Борисовна с Ксюшей убирали со стола, Юля дремала в кресле со стаканом вина в руке. Весь вечер Галина Борисовна боялась, что Юля напьется и начнет, как обычно, безобразную свару. Но, слава Богу, все обошлось. Юля и правда пила много, но вела себя тихо.

— Ты, сестренка, себя только слушай, а не материны премудрости; она тебя научит… Мне жизнь испортила, теперь тебе испортить хочет?

Когда посуда была убрана, Галина Борисовна вспомнила:
— Ксюшенька, так почему ни Петя, ни мальчики не приехали?
— Мам, — Ксюша замялась. — дело в том… Дело в том, что мы с Петей решили разойтись.
— Ка-а-ак? — мать опустилась на стул.
— Ну как… Как все люди — обыкновенно.
— Почему же так… неожиданно?
— Мам, ну почему неожиданно… я же тебе и звонила, и писала об этом.
— Но я не думала, что у вас все так серьезно…
— Серьезней не бывает… Ты не подумай, что мы это так, сдуру. Мы много говорили об этом с Петей.
— Нет, ты подожди, подожди… Сядь вот сюда, поговорим. Дочка, чем Петя плох? Хорошо зарабатывает, не пьет, тебя не обижает. Мишу с Денисом любит. А мальчики как же? Им отец нужен!
— Мам, но Петя не перестанет быть их отцом. Он просто не будет моим мужем, вот и все.
— А ты сама? Тебе тридцать два года и двое детей! Думаешь, что разведешься, и очередь из женихов выстроится?
— Проживу как-нибудь одна… Мам, ты совсем не о том говоришь!
— Ксюха, не слушай мать, поступай как сама хочешь.

Галина Борисовна вздрогнула. Она, признаться, уже забыла, что в комнате находится еще и Юля, думала, что та, пьяная, давно заснула. Но нет, сидит прямо, глядит перед собой, взгляд одновременно и рассеянный, и сосредоточенный, как у всех пьяных. Галина Борисовна решила реплику дочери не замечать, а сердце закололо: Юля нарывается на скандал…

— Ксюша, в жизни всякое бывает. Ну поругались, так помиритесь. Милые бранятся — только тешатся. Ты ко мне прислушайся. Мы с твоим отцом почти тридцать лет прожили. Разное было, но я всегда помнила, что прежде всего я мать и жена. Все делала, но семью сохранила!
— Какую семью, мама?! Видимость у тебя была, а не семья! Сохранила она…

Галина Борисовна дернулась, как от укола, и гневно повернулась к Юле:
— А ты помолчи! Не с тобой разговариваю!
— И я не с тобой, я Ксюхе говорю… Ты, сестренка, себя только слушай, а не материны премудрости; она тебя научит… Мне жизнь испортила, теперь тебе испортить хочет?

Сердце закололо сильнее; промолчать бы, уйти, прилечь… Но усталость, раздражение, выпитое вино дали о себе знать.

— Я тебе испортила? Да я все делала, чтоб у тебя жизнь как у нормальных людей была! Забыла, из каких притонов я тебя вытаскивала? Сколько я нервов на тебя потратила! Ты сама своими руками все порушила, институт бросила, от мужа ушла…
— Муж? Ты про этого, что ли? Ведь это ты силком меня за него вытолкнула, потому что я беременная была! А я аборт хотела сделать! Сама ведь знаешь, как мы жили — он и пил, и бил меня… И убил бы, да не успел! А помнишь, что ты мне тогда сказала? «Разведешься, я тебя знать не знаю и на порог не пущу». Что, стыдно тебе было, что твоя дочь разведенка-брошенка? Легче было бы, если б я сдохла под забором? И сдохла бы, да отец не дал…

— Муж? Ты про этого, что ли? Ведь это ты силком меня за него вытолкнула, потому что я беременная была! А я аборт хотела сделать!

— Мама, Юля, перестаньте, хватит…
— Отца, значит, вспомнила… — Галина Борисовна испугалась ненависти в своем голосе, но остановиться уже не могла, — а кто его в могилу своими выкрутасами загнал, забыла?
— Ой, мам, не перекладывай с больной головы на здоровую. Тетю Веру помнишь? Помнишь, как отец к ней уйти хотел, а ты не пустила? Сцены здесь устраивала, истерики… Доносы писала и на Веру, и на отца, забыла?
— Я не для себя это делала! — взвизгнула Галина Борисовна, она совсем перестала владеть собой. — Я хотела, чтоб у Ксюши отец был!...
— Опять ты, мам, врешь. — Чем больше нервничала мать, тем спокойней и холодней становилась дочь. — Не взваливай вину на Ксюшку. Ей тогда шестнадцать лет было, большая уже, все бы поняла. Для себя ты старалась, врала, подличала…

Сердце, бившееся высоко в горле, рухнуло вниз и отозвалось такой нестерпимой болью в груди, что Галина Борисовна охнула и согнулась пополам на стуле. Как сквозь туман она слышала рыдающий голос Ксюши:
— Юля, прекрати, замолчи немедленно! Мама, мамочка, что с тобой? Вызвать скорую?
— Не надо скорую… На кухне, в шкафчике… капли мои…

Потом Галина Борисовна лежала в темной спальне на застеленной кровати и слышала голоса, топот ног, хлопанье дверей. Над ней нагнулась Ксюша:
— Мам, как ты?
— Получше, уже отпустило…
— Юля уезжать собралась.
— Куда она поедет ночью? Скажи, пусть остается.
— Не останется она. Мам, я провожу ее, ладно?
— Проводи…

Хлопнула дверь, и наступила тишина. Только часы на стене отсчитывали секунды: тик-так, тик-так…

Шестьдесят лет, седьмой десяток… Самое время подводить итоги.

Саша.
Юля всегда была Сашиной любимицей. Что бы ни случилось, отец ее поддерживал. Только один раз не поддержал, когда она хотела аборт сделать.
Тик-так, тик-так…

Юля.
Да, баловал отец старшую дочь, во всем ей потакал. А она, мать, только требовала и наказывала. Что же удивляться, что Юля отца обожала, а к матери относилась как к досадной необходимости? А она, Галина Борисовна, боялась за Юлю, видела она, как влечет ее дочь ко всему неизвестному, интересному, запретному. Как мало ее волнуют нормы поведения и морали, как важно для нее лишь «я хочу», «мне надо». И боялась Галина Борисовна отпускать дочь учиться в чужой, незнакомый город. А Юля так жадно туда стремилась: уехать бы, сбросить мелочную опеку матери, вдохнуть воздух свободы, зажить полной жизнью!..

Чувствовало материнское сердце беду, когда Юля, худая, бледная, раздраженная, в разгар сессии неожиданно приехала домой.

А дальше был для матери кошмар. Сколько раз она ездила за десятки километров, чтобы вытащить дочь из кафешек, баров, пьяных компаний. Чтобы под насмешливые взгляды однокурсников притащить ее в общежитие, засадить за лекции. А самой идти в деканат, плакать, унижаться, просить не отчислять студентку Балашову… И везде одна, одна...
Тик-так, тик-так…

Маша.
Чувствовало материнское сердце беду, когда Юля, худая, бледная, раздраженная, в разгар сессии неожиданно приехала домой. На тревожные расспросы родителей ответила резко и жестко:
— Я беременная. Рожать не буду, ребенок мне не нужен…

Саша спросил лишь: кто он? А Галина Борисовна с захолонувшим сердцем ждала ответа: мало ли с кем шлялась их непутевая дочь!.. Но это оказался однокурсник, мальчик из вроде бы приличной семьи. Ты что, Юленька, какой аборт? Выйдешь замуж, родишь ребенка, будет у тебя нормальная семья, мы тебе поможем… И давили и жали родители с обеих сторон, Балашовы на Юлю, родители того парня — на сына. И дожали-таки, пошли молодые в ЗАГС! Да только счастья в ЗАГСе не купишь… Думали: стерпится, слюбится. Не стерпелось и не слюбилось. И болело теперь сердце Галины Борисовны уже за двоих: за дочку Юлю да за внучку Машеньку. Неужели и в самом деле сказала она дочери те страшные, жестокие слова? Она уже и не помнит…

Тик-так, тик-так…

Вера. И Саша…
Седина в бороду, бес в ребро.

Когда они с Сашей отмечали серебряную свадьбу, гостями было поднято немало тостов с поздравлениями типа: выпьем за Галю, Галочку, Галину Борисовну, чьи женская мудрость, ум и чуткость провели семейный корабль Балашовых сквозь житейские бури… Галина Борисовна улыбалась, благодарила и не смотрела на Сашу. Тот тоже старался не встречаться с ней глазами. Потому что житейская буря как раз в это время швыряла их семейный корабль в разные стороны, и исход был еще неясен. А звалась эта буря Вера, Верочка, соседка по дачному участку… Как долго не замечала Галина Борисовна звонки и звоночки, как долго она игнорировала женское чутье, шептавшее ей: у Саши другая женщина… Но однажды пришлось взглянуть правде в лицо. Когда Саша, пряча глаза, сказал ей: «Галя, прости, но дальше так продолжаться не может…» Как описать ужас, панику, гнев, охватившие ее? Но недаром Галину Борисовну называли умной женщиной, она не ответила ни да, ни нет. Тянула время, молчала, а сама вела изматывающую войну нервов, давила на жалость, шантажировала детьми, мягко, незаметно. А в минуты отчаяния делала то, чего потом страшно стыдилась: писала, звонила, ходила на работу Саши, Веры. Плакала, просила начальство «повлиять», «посодействовать», «помочь сохранить семью»… И выиграла! Вера сдалась первой, ушла, а Саша остался в семье. Но насладиться победой Галина Борисовна не успела. Вера ушла и, казалось, забрала с собой всю радость Сашиной жизни. Он как-то внезапно быстро постарел, начал жаловаться на здоровье, сперва один инсульт, потом второй… Неделя комы, и его не стало.

Галина Борисовна глядела в темноту и думала: а что было бы, отпусти она тогда Сашу. Может, был бы жив до сих пор, не ушел бы так рано.

Столько времени прошло… Галина Борисовна глядела в темноту и думала: а что было бы, отпусти она тогда Сашу. Может, был бы жив до сих пор, не ушел бы так рано. Неужели она принесла жизни своих родных — Саши, Юли, Ксюши — в жертву одному божеству, СЕМЬЕ? Нет, неправда! Она любила их и боялась за них. Или за себя боялась?
Тик-так, тик-так…

Ксюша на цыпочках подошла к кровати матери. Та лежала совсем тихо, из закрытых глаз текли слезы.

— Мам, тебе плохо? Вызвать скорую?
— Нет, Ксюшенька, все уже прошло. Как Юля?
— Я проводила ее на вокзал, все нормально. Она просит у тебя прощения.
— Хорошо… Ксюша, у вас с Петей правда все так плохо?
— Мам, давай не будем сейчас об этом...
— Ты прости меня, дуру старую. Делай как сама хочешь, ты уже большая. А Дениса с Мишенькой привози ко мне на все лето, я по ним соскучилась.

Ксюша нагнулась, поцеловала мать в щеку.

— Хорошо, мамочка, обязательно привезу.

Тик-так…