Тёща ещё раз, словно не доверяя своим глазам, заглянула под раскидистые лапы большой искусственной ёлки, занимавшей весь центр комнаты. И вопрос: «Где подарки?» рванул тонкие струны Лёхиной души.

Ну, не знал он, где подарки! Ещё вчера собственноручно засовывал под ёлку большие и маленькие коробки, обёрнутые глянцевой бумагой и перевязанные пышными бантами. Чёртова уйма подарков: его — жене, теще, маме и отцу, сестре и её мужу, двум тёткам жены, племяннику и племяннице, другу Валерке и его невесте; их ответные подарки ему и друг другу. Прямо какое-то перекрёстное подарочное опыление.

Подарки решили открывать первого января в такой последовательности: подъём, опохмел, вскрытие подарков и общее ликование с последующим их обмыванием.

Подарки решили открывать первого января в такой последовательности: подъём, опохмел, вскрытие подарков и общее ликование с последующим их обмыванием.

Отновогодив до упора, каковой пришёлся на четыре часа утра, хозяева и гости расползлись по просторной даче в поисках местечка, где бы прикорнуть до полудня. И вот он, новогодний сюрприз: подарки тю-тю! Если говорить честно, сам Лёха не очень-то и расстроился. Не то чтобы был не уверен в своих подарках, но подозревал, что вряд ли их выбор окажется безупречен. Фантазией он не блистал, и бессмертная фраза «Бабе — цветы, детям — мороженое» служила ему руководством по жизни.

— Ты где был после того, как все разошлись по комнатам? — продолжала допрос тёща Марго, для которой Лёха всегда был крайним.

Он собирался честно сказать: «В салате», но постеснялся. Салат был подпольный, «оливье». Его настрогала Лёхина мама и принесла на праздник в большом пластиковом ведре из-под майонеза. Откуда было знать бедняжке, что в новой семье сына эта любимая народом еда называется «калорийной бомбой» и находится под суровым запретом.

Салат к столу не допустили, и Лёха, всячески увиливавший от крабово-ананасно-авокадовых деликатесов, созданных тёщей с большим ущербом для семейного бюджета, дорвался до «оливье» только под утро. И уж тогда отвёл душу, в пустой кухне, слушая тихое гудение синего газового цветка под джезвой и разглядывая пёстрое мельтешение на маленьком экране кухонного телевизора. Он даже прикорнул часок в тарелке с «оливье», но признаться в этом тёще не рискнул и отговорился временной потерей памяти.

Вскоре в комнату сползлись все гости, но никто ничего не помнил. Никакая здравая идея не посещала похмельные головы. Подарки исчезли, словно их корова языком слизнула. Гора коробок, коробочек, пакетов, зверушек разной степени пушистости и умильности. Ни-че-го! Ни клочочка, ни обрывочка. Пора было садиться за стол, но как-то душа не лежала. Хотелось подарков.

Подарки исчезли, словно их корова языком слизнула. Гора коробок, коробочек, пакетов, зверушек разной степени пушистости и умильности. Ни-че-го! Ни клочочка, ни обрывочка.

Гости шатались по даче, перебирали славные имена литературных сыщиков, пытались применять дедукцию. Но в данном случае что дедукция, что индукция были равно бесполезны.

Лёха, которого тёща уже достала до пределов возможного, выскочил на открытую веранду охолонуться. Куртку он не накинул, и лёгкий морозец принялся щипать за нос и щёки, забрался под рубашку. От этой бодрящей ласки вернулась память. Лёха даже охнул: и надо же было всем умудриться забыть, как перетаскивали подарки из дачи под ёлку, растущую на участке, как украшали её самыми большими шарами, а потом водили вокруг хоровод. Казалось, это так забавно — встречать Новый год под луной. Собирались даже жарить шашлык, но передумали и вернулись в комнаты. После застолья память у всех надёжно отшибло.

Передёргиваясь от холода, Лёха зайчиком поскакал в дальний конец дачного участка, где росла огромная ель, милостиво оставленная в живых из-за дивного смолистого запаха, источаемого ею в жаркие летние дни. Подарки лежали там, где их оставили, разноцветные, нарядные, ожидающие прикосновения нетерпеливых рук.

Всё быстренько перетащили назад, в нагретую до банной духоты дачу. Марго принялась читать записочки с именами, подсунутые под ленты на коробках и пакетах. Подарки вручала с такой торжественностью, словно сама их не только купила, но и изготовила. Наконец, все были осчастливлены.

Тёща первой стала открывать большую коробку, упакованную в бумагу с изображениями оленьих упряжек Санта-Клауса. Лёха узнал её и слегка напрягся. Это был его подарок.

Марго нетерпеливо раздёргала бант и развернула подарок.

Крышка коробки, до этого момента сдерживаемая бумагой упаковки и лентой, резко отскочила, словно подброшенная изнутри. И, как распрямившаяся пружина, из коробки вылетела тёмно-серая змея. Метровая, чрезвычайно раздражённая заключением в тесном пространстве, она на мгновение застыла в классической позе с высоко поднятой головой и широко разинутой пастью, в которой дрожал и нервно подёргивался раздвоенный язычок. По-видимому, она успела согреться в жарко натопленной комнате и была готова к обороне и нападению. Завоняло чесноком.

Перепуганная змея захлопнула пасть, сделала стремительный бросок и, скользнув по руке Марго, шлёпнулась на пол и исчезла под диваном.

Марго завизжала, но коробку из сведённых ужасом рук не выпустила. Через секунду в комнате вопили все: мужчины — басовито, женщины — в запредельном, почти ультразвуковом, диапазоне. Дети верещали поросятами. Лёха орал вместе со всеми и одновременно пытался вырвать из тёщиных рук опасный подарок. Перепуганная змея захлопнула пасть, сделала стремительный бросок и, скользнув по руке Марго, шлёпнулась на пол и исчезла под диваном.

Марго задрожала словно нервное привидение и попыталась раствориться в воздухе. Лёха, перепуганный, но настроенный рыцарски, прижал её к груди и погладил по вставшим дыбом волосам. И тут же поплатился за близость: теща выпустила когти и так вцепилась ему в плечи, что он взвыл сиреной.

— Смерти моей захотел! — шипела Марго. — Кобру натравил!

Лёха мотался в её руках, словно грелка в пасти Тузика, и делал лишь слабые попытки освободиться. Он никак не мог понять, что случилось. Откуда взялась змея в коробке с тёщиным подарком? Там должен был быть браслет в виде змейки с красными глазками, так, бижутерия, но вполне симпатичная. Ради хохмы Лёха завернул маленькую коробочку в несколько слоёв бумаги и упаковал в большую. И вот змейка-браслет превращается в живую змею!

— Не знаю я, откуда взялась змея! — заявил Лёха, стряхивая с себя тёщу, словно медведь маленького, но цепкого фокстерьера. — Не при делах я! Любой мог засунуть туда змею. И это вовсе не кобра, а обыкновенный уж. У него пятнышки на голове жёлтые. Я таких в детстве десятки переловил.

При последних Лёхиных словах в комнате зависло нехорошее молчание.

«О, чёрт! — спохватился он. — Змей в детстве, видите ли, ловил. Террорист-самоучка».

Но вслух сказал со всей возможной искренностью:

— Тёщу свою люблю и уважаю. Змею не подкладывал. И хватит об этом. Давайте другие подарки открывать. Праздник всё-таки.

Едва он коснулся её, внутри что-то зашипело, зашуршало и послышался треск, словно сухой горох затрясли в погремушке.

Приунывшая было компания оживилась. Зашелестела разворачиваемая бумага. На свет дневной появилась обычная новогодняя чепуха, которой радуют друг друга наши не слишком обеспеченные соотечественники, чтобы потом в течение года передаривать её под разными благовидными предлогами, стараясь не забыть, от кого презент (не вышла бы неловкость с возвратом ненужной вещицы самому дарителю).

И всё шло своим чередом, пока Лёха не принялся за свою коробку. Едва он коснулся её, внутри что-то зашипело, зашуршало и послышался треск, словно сухой горох затрясли в погремушке.

Лёха побледнел. «Тёще кто-то преподнёс ужа, а у меня, похоже, гремучка. Круто!» — подумал он в смятении, но, опасаясь всеобщей паники, вслух озвучивать своё подозрение не стал, а осторожненько, словно подготовленную к взрыву бомбу, отложил опасный пакет в сторону и занялся другими подарками, не забывая встряхивать и прослушивать их. Надо сказать, что и остальные украдкой проделывали такие же манипуляции. Рассерженная змея впечатлила всех.

Лёха ловил на себе подозрительные, но демонстративно изображал незамутнённую радость, решив оставить расследование змеиного вопроса до следующего дня.

Часа в два все перебрались за стол к слегка сомлевшим вчерашним салатам и подёрнувшейся грустной слезой сырной нарезке. Впрочем, всё искупали исходивший тёплым, сытным духом гусь жареный с яблоками и горячительные напитки разной степени крепости.

Лёха, отсидев некоторое время за общим столом, прихватил початую бутылку водки, тарелку с любовно подобранной закусью и ускользнул в дальнюю комнату. Он и сам не знал, что ему хочется: не то разобраться в тишине со странным происшествием, не то от огорчения нарезаться до поросячьего визга.

Хватились Лёхи не сразу. Где-то на десятом тосте, произнесённом невнятно, но с чувством, друг Валерка, оглядев двоившийся и качающийся стол, не обнаружил приятеля и героически отправился на его поиски, хватаясь за причудливо изгибающиеся стены и нащупывая подкашивающимися ногами штормящий пол.

Лёху он обнаружил сидящим за столом перед включённым компьютером и рыдающим в голос. Крупные пьяные слёзы катились из Лёхиных круглых глаз.

Часа в два все перебрались за стол к слегка сомлевшим вчерашним салатам и подёрнувшейся грустной слезой сырной нарезке.

— Ты чего? — испугался Валерка. — Что случилось?
— Японский макак уехал! — сквозь рыдания просипел Лёха.
— Какой макак? Куда уехал? — Валерка чувствовал, что его не только качает, но и закручивает в штопор. — Ты чего несёшь?
— Японский, пушистый, с красной мордой, — ответил Лёха, пытаясь собрать в кучку разбегающиеся глаза. — Японский макак уехал из нашего зоопарка в Иваново и с ним два кенгуру, а зебра — в Ярославль. Короче, все, все уехали! Вот тут написано.

Он ткнул пальцем в экран монитора и продолжительно всхлипнул.

— Вот жизнь какая пошла, Валерка: японский макак уехал, а тут ещё змея в коробке. Что же это за год будет?

Валерку качнуло, но он удержался, схватившись за Лёхино плечо. Он даже слегка протрезвел.

— Прости меня, дурака. Ужа я подсунул. И грелку горячую положил, чтобы тварюга не замёрзла. Мне его один друган дал. Уж сонный был, не шевелился, а тут, видно, отогрелся. Я просто хотел твою тёщу напугать. Ты же говорил, что хочешь завести змею, чтобы Марго в вашу с женой комнату не шастала. Да, не дрейфь, я всё возьму на себя.

Приятели обнялись и, покачиваясь, двинулись в обратную дорогу, к праздничному столу.

Вслед им с экрана монитора печально глядел пушистый японский макак с красной мордой. Ему очень не хотелось в Иваново.