Первый рабочий день нового 1993 года начался с того, что к нам заглянул профорг кафедры Леонид Алексеевич с вопросом: «Я с трудом выбил путевку в Сочи, кого пошлем?» Ехать в Сочи в январе никто не хотел, вот если это было бы лето, ну на худой конец — весна или осень, но зимой?! И тут кто-то предложил: «Пусть Лена едет!» Я брыкалась, как могла, ехать не хотела ни за что, но Леонид Алексеевич вцепился, как бульдог, сказал, что он дрался за эту путевку, и поедет человек с нашей кафедры и точка. Я сдалась…

Минули тоннели к Туапсе, и показалось море, Черное море. Странно было видеть пустынное побережье, уныло тянувшееся за окном, редкие фигурки людей, но солнце, какое яркое солнце!

Поезд замедлил ход, несколько раз чихнул сцепкой вагонов, заскрипел, нехотя остановился. Я вышла на перрон и застучала шпильками сапог через арку к привокзальной площади…

Странно было видеть пустынное побережье, уныло тянувшееся за окном, редкие фигурки людей, но солнце, какое яркое солнце!

Спускаясь по лестнице, краем глаза заметила высокого парня, стоящего в холле, бородатого, в надвинутой на лоб шапке. Оформлял заезд. Когда он стал подниматься навстречу мне, я почувствовала, даже не посмотрев на него, не разглядев лица, я просто почувствовала, как будто тысячи искорок прошли сквозь меня, я не знаю, как это объяснить, я раньше не верила, что такое может быть, но это бывает, действительно происходит в жизни. Ничего не зная о человеке, даже не видя лица, я уже любила его. Смешно и глупо. Вечером за ужином в столовой я вновь увидела его за соседним столиком, рядом с красивой женщиной. Так странно, но я почувствовала ревность. Парень сбрил бороду и оказался красивым мужчиной с сединой, покрывавшей его волосы мелкой сеткой, седина ему шла. Он рассматривал меня, но когда я ловила его взгляд, тут же отводил глаза в сторону.

На следующий день меня поймала в коридоре моя красивая соседка, сказала, что ее зовут Фатима, что она беженка из Абхазии и что со мной очень хочет познакомиться один молодой человек, что я очень ему нравлюсь, но он не решается ко мне подойти. Нас познакомили, его звали Леней. Все произошло очень быстро. Леня сказал, что потерял голову. Я помню, мы гуляли по Сочи и присели на скамейку у Морского вокзала, и Леня выдохнул: «Ты выйдешь за меня замуж?» Я спросила: «А что я буду делать в Абхазии, идет война», он ответил: «Будешь медсестрой в нашем батальоне». Мы оба потеряли чувство реальности тогда. Леня немного говорил о войне. Кто хвастается, рассказывая с бравадой, на самом деле, не воевал по-настоящему и не видел настоящее горе и смерть. Тот, кто прошел войну, не любит вспоминать. У Лени открылась язва, и на последние деньги ему купили путевку в Сочи, чтобы он подлечился. Так мы и встретились в «Светлане».

Наступил день отъезда. Леня просил меня, чтобы я осталась еще не неделю, но я не могла. Он сказал, что приедет 15 марта ко мне, к моим родителям, просить моей руки. Он был потерянным, я постоянно плакала. Такси приехало. Погрузили вещи. Вокзал. Перрон. Мой вагон. Положила вещи. Вышла к нему. Он обнял, стал целовать и повторял, чтобы я ждала его 15 марта. Поезд тронулся. Проводница буквально оторвала меня от него и втащила в вагон, он долго бежал вслед, до конца перрона. ВСЕ. Я нашла свое место. На боковушке плацкарта сидела бабушка. И вдруг я завыла, завыла, даже не заплакала, а завыла, как бабы в старых фильмах. Бабушка подсела ко мне, все поняла, гладила по голове и причитала: «Поплачь, милая, поплачь…».

Кто хвастается, рассказывая с бравадой, на самом деле, не воевал по-настоящему и не видел настоящее горе и смерть.

Я вернулась домой другой. Вышла на работу. Жизнь шла своим чередом, но я была не здесь. Я смотрела только выпуски новостей. Как-то в обеденный перерыв я зашла в церковь рядом с университетом. Я не верила в бога, а теперь пришла в церковь, встала в стороне, купила свечи и подошла к иконе Николая-Чудотворца, зажгла и поставила свечу, и просила только об одном — чтобы он выжил. Я просила — пусть он только останется жив, а я отдам десять лет моей жизни. Почему именно 10 лет, не знаю, но дала такой обет. Почувствовала облегчение. Теперь стала часто заходить в церковь. Бабушки ворчали — не там встала, без платка, но я почти никого не слышала и не замечала, а только стояла у икон и просила об одном.

Когда ты ждешь человека с далекой от тебя войны, когда кругом обычная жизнь, и ты должен жить, работать, улыбаться, радоваться, как ни в чем не бывало, когда вокруг тебя никто не ждет, я поняла, это очень тяжело. Никакой связи не было, только новости из телевизора. Что мне помогало справиться с этой волной ожидания и мольбы — тихо постоять в церкви и песни Цоя. Я часто слушала его «…смерть, стоит того, чтобы жить, а любовь… стоит того, чтобы ждать…», «…кому умирать молодым». Я вспоминала питерскую жизнь, университет и его концерт, где мы стояли с Леной, моей соседкой по комнате, с зажженными спичками, как все вокруг. Когда волна ПТУшников вынесла нас после концерта вплотную, помню, к двум милиционерам, они спросили нас: «Девчонки, что вас сюда привело, вы вроде приличные, интеллигентные?». Мы ответили: «Вам не понять». Теперь песни Цоя действительно мне помогали. Ведь он не был на войне, а как будто бы все прочувствовал, каково это быть там.

Пришло 15 марта, было наступление на Сухуми. Абхазы пытались освободить свою столицу. Я поняла, что Леня не приедет.

Отпуск начался последней неделей августа. Я собрала вещи, купила билет до Сочи и ... Фатима по-прежнему жила в «Светлане». Через несколько дней мы решились поехать в Абхазию… По дорогам гуляли коровы, как в Индии. У побитой маршрутки столпился народ. Дождались автобуса до Гудауты. Город встретил гулом взрывов вдалеке. Мы долго ходили, разыскивая дом, где остановился муж Фатимы. Я смотрела на разбомбленные дома, попадавшиеся на пути. Пальмы и буйная растительность немного скрадывали разрушения. Хозяева дома были русские. Дед оказался почти земляком, он родился в Кирове. Ночью шел бой на море, сквозь сон я слышала разрывы снарядов, как раскаты грома, но я настолько устала, что не могла открыть глаза, хотя хозяйка и пыталась со мной поговорить и рассказать, что прошлой ночью было страшнее.

Утром Фатима сказала мне: «Все, хватит ждать в неизвестности, сейчас поедем в его село и все узнаем».

Утром Фатима сказала мне: «Все, хватит ждать в неизвестности, сейчас поедем в его село и все узнаем». Муж Фатимы уже ждал нас в машине. Дорога заняла меньше часа. Когда машина свернула с трассы и стала подниматься в гору, мне стало страшно. Что ждет меня, жив ли Леня? Я чувствовала, что лицо мое горело. Вот его двор, вот пожилая женщина, наверное, его мама, я не могу поднять глаза. Муж Фатимы вышел из машины, подошел и что-то спросил, затем вернулся и сказал мне: «Леня жив, я сказал, где нас искать в Гудауте». Мы поехали обратно. Только одна мысль в голове — он жив, жив, жив.

Тянулись дни ожидания. Как-то утром я не находила себе места, жутко разболелась голова. Хозяйка подошла ко мне и говорит: «Дочка, давай я воду согрею, вымой голову, это поможет». И действительно, головная боль немного утихла. Сынок Фатимы выбежал во двор, мы с ним стали играть в прятки, я зажмурила глаза, начала считать — раз, два, три, четыре, пять, я иду искать… открыла глаза, и вдруг мой взгляд невольно упал на калитку, и я увидела Леню, он стоял за калиткой, в камуфляже, и смотрел на меня. Я не верила своим глазам, Леня, совсем рядом, живой… Я подошла к нему, не помню, что он сказал, что я ответила, только помню его глаза… Вышла Фатима, взяла на руки сына, я вбежала в дом, схватила свою сумку, наскоро попрощалась с хозяевами и мужем Фатимы, поблагодарила их за все и побежала к калитке. Пообещала Фатиме не исчезать из виду, мы обнялись на прощание, я выпорхнула, и мы пошли к ожидавшим нас красным жигулям. В машине сидел мужчина, Леня познакомил нас. Это был троюродный брат Лени, Беслан.

Леня быстро вел машину. На разветвлении дорог к селу Бесик сошел. Мы молчали. Подъехали к Гаграм. Разрушенные и сожженные дома. Остановились у девятиэтажного дома, стоящего почти на самом берегу моря. Вышли, не говоря друг другу ни слова, поднялись на 9 этаж, Леня позвонил в дверь какой-то квартиры, открыл парень, друг Лени, который затем быстро ушел. Наконец, мы остались одни. Ночью шел бой на море, казалось очень близко, промелькнула мысль, вдруг снаряд попадет в дом, и мы погибнем, но страха совсем не было, я ничего не боялась тогда, Леня рядом, погибнем, так вместе.

Утром вышли на берег моря у дома. На песке валялись болванки от снарядов, действительно, снаряды могли попасть в дом, могли, но не судьба. Дом был почти необитаем, только несколько квартир подавали признаки жизни. Мы сидели на берегу, зарывши ноги в песок, совсем близко к воде, что волны с легкостью размывали песок и гальку. Мы слушали двухкассетник. Стинг и Хулио Иглесиас. Обволакивающий голос Иглесиаса просто уносил нас куда-то. Двадцать лет прошло, но эта картина стоит перед глазами — пустынный пляж, болванки снарядов в песке, и мы сидим у самого моря, и слушаем Иглесиаса и Стинга, его tears from the stars.

Мы слушали двухкассетник. Стинг и Хулио Иглесиас. Обволакивающий голос Иглесиаса просто уносил нас куда-то.

Леня сказал, что родители против нашей свадьбы, что им нужна абхазка-невеста. Я плакала.

Леню отпустили на несколько дней с позиций. Три дня мы провели в том доме в Гаграх. Он порывался отвезти меня к родителям: «Все, сейчас поедем домой», — а потом: «Пойдешь в наш батальон медсестрой, будем вместе», — затем, мучая себя и меня: «Нет, я не хочу, чтобы ты погибла, нет, я так не могу, уедешь домой, а после войны все решим». Три дня пролетели очень быстро. Он должен был возвращаться на позиции. Приехал Бесик и довез нас до границы. Мы добрались до Сочи. Купили билет. Вышли на привокзальную площадь, присели на скамейке, Леня о чем-то говорил, я рвала носовой платок, он вскочил, поцеловал меня и быстро ушел, не оглядываясь. Я окаменела, просидела, так долго, смотря на муравьев, проложивших тропинку у бордюра тротуара и упорно тащивших непомерный груз. Женщина, присевшая рядом, спросила меня, не плохо ли мне. Я покачала головой, поднялась, взяла сумку и стала бродить по Сочи в ожидании поезда с одной мыслью: «Я вернусь сюда все равно, пусть только он будет живым»…