Ника торопилась. Последние лет восемь она только и делала, что торопилась. Утром успеть всех собрать на работу, в школу, в садик. Самой бы не опоздать. Волосы — в узел, губы чуть-чуть тронуть помадой и побежала. Школа, садик, работа, кухня… И только вечерком, когда дети улягутся, можно посидеть на диване тихо-тихо, ощущая теплую руку мужа на плече. Душа млеет и тает, забывается дневная гонка за убегающим временем.

А сейчас Ника неслась в детский мир купить Ксюшке ботинки, старые теплые истоптались совсем, да и весна уже не за тремя морями. Выкроив часок в своем обычном графике, она рванула «шопинговать».

Пробегая мимо нарядных витрин бутиков, Ника только боковым зрением улавливала за сверкающими стеклами красивые платья и шляпки.

«Вот, еще парочка магазинов, а там и заветная автоматически открывающаяся дверь детского рая», — подумала она и в этот момент нечаянно налетела на даму, выплывающую из бутика. И если бы Ника не удержала бедняжку, та точно шлепнулась бы на рифленый тротуар.

«Да что ж я гоню, как на ФОРМУЛЕ», — ругала себя, а вслух виновато бубнила:

— Извините… простите… нечаянно.

Чуть не сбитая с пятнадцатисантиметровых шпилек дамочка окинула обидчицу недовольным взглядом, и что-то в этом взгляде показалось очень знакомым.

«Ну, нет. Откуда мне знать эту кралю в светлой норковой шубке и с таким красивым личиком без малейшего намека на изъян», — подумала Ника, но внутренний голос тихонько нашептывал: «А глаза эти очень знакомые…»

— Ника, ты, что ли? — удивилась незнакомка.
— Я… Ой, Вилка! — наконец и Ника узнала в потерпевшей свою одноклассницу Виолетту Абрамову. Только какие метаморфозы превратили длинную, неуклюжую и совсем не красивую Вилку в эту шикарную леди? Если бы не серо-зеленые глаза с необычным удлиненным разрезом, которые не изменить никак, то Ника даже при самом близком общении не узнала бы давнюю знакомую.

А глаза и были единственным чарующим достоинством одноклассницы, в остальном бедняжка была, как бы мягче выразиться, не совсем красавица. Вечно торчащие во все стороны волосы, которые невозможно было никак унять и образумить.

Как-то Вилка с помощью «утюжка» выгладила шевелюру, но лучше от этого не стала. Из-под приглаженных волос тут же вылезли торчащие уши. Вот за эти уши и за удлиненные глаза ее и прозвали ЗАЙЦЕМ. А некоторые особо добродушные ровесники порой обращались совсем уж по-простому — «косой» и, хихикая, отпрыгивали в сторону от Вилкиных недобрых взглядов.

— Виолочка, да ты лучше всех, не обращай внимание на дураков, — уговаривала она повесившую нос подругу и грозила кулаком мальчишкам.

Ника, отличавшаяся внешностью не яркой, но милой, характером добрым и потому не попадавшая в клан изгоев, частенько защищала Вилку от особо зарвавшихся пацанов.

— Виолочка, да ты лучше всех, не обращай внимание на дураков, — уговаривала она повесившую нос подругу и грозила кулаком мальчишкам.
— Ты же умница, они просто завидуют твоим способностям, — твердила Ника, приглаживая вздыбленные вихры своей приятельницы мягкой ладошкой, и она не лукавила. Абрамова действительно училась хорошо и обладала какой-то особой логикой. На все вопросы у нее было мнение свое, продуманное и взвешенное. Оно не всегда совпадало со всеобщим, и потому отличницей Виолетта не была.
— Угу, завидуют… — хлюпала носом безутешная Вилка.

Воспоминания молнией пронеслись в голове Ники. Но было это ой как давно. А теперь перед ней стояла настоящая красавица. Никаких оттопыренных ушей, уложенные в модную прическу волосы, стройные ноги в дорогих туфельках.

Виолетта уловила удивленный взгляд.

— Никуся, закрой рот, хватит рассматривать меня, пойдем лучше в кафешку, посидим, сто лет не виделись, — непринужденно ворковала Вилка, подхватывая под локоток школьную подругу.

Усевшись за столиком в уютном кафе, где в феврале по-летнему раскинули ветви пальмы в кадках и в горшках полыхали разноцветные петунья и герань, девушки наконец рассмотрели друг друга.

— Хороша! Просто супер! — удивлялась Ника, отхлебывая кофе.
— Как тебе удается, точнее удалось вылепить из себя такое совершенство?

Вилка загадочно улыбнулась, слегка коснулась пальчиком с идеальным маникюром сияющего бриллиантика в мочке уха и поведала:

— Помнишь, как меня в школе доставали за мою «красоту», особенно мальчишки? Больше всех усердствовал Антоша Лавров, признанный красавец. Настрадалась я из-за этого. Думала, что никакого выхода нет, что навеки я выброшена на обочину, в канаву для нечистот. Свет в окошке находила только в книгах. Читала все подряд, всеядно поглощала самую разную литературу. И вот однажды совершенно случайно мне попалась чудная книга «Коко Шанель. Жизнь, рассказанная ею самой». Ну, ты поняла? Сейчас эту ее фразу знают все девчонки, начиная лет с двенадцати. А меня ею осенило только в девятнадцать: «Не всякая женщина рождается красивой, но если она не стала такой к 30 годам — она просто-напросто глупа». Дурой я себя не считала, в средствах родители меня особо не ограничивали, и уже через пару лет Лавров был у моих ног, запав на мою красоту. И зачем только он мне нужен был?

— Для самоутверждения! Да? — с энтузиазмом предположила Ника.
— Утвердилась. Этот гусь лапчатый забрал у меня три года жизни, зато преподнес хороший урок, что не всегда блестящее — это золото. Но и оставшиеся после Лаврова годы я продолжала шлифовать свою внешность, втянулась, что ли. Убедилась на все сто в правоте удивительной Коко. А на девяносто девять перестала верить Федору Михайловичу. Мой мир красота не спасла, хотя с карьерой, кажется, помогла, — тихо закончила свой рассказ Виола, склонив голову над чашкой.

— А что, тридцать — это уже конец жизни, по-твоему? — парировала Ника.
— Тридцать один, — поправила ее Виола.
— Ой, да ладно. Тридцать или тридцать один — велика разница!
— Ну да, четвертый десяток двинул, — уныло заключила Абрамова.
— А я и не замечаю. Зачем лить слезы над прошедшими годами? У меня совсем другие проблемы. У Семочки завтра диктант по сольфеджио, с Ксюшкой стих нужно выучить к утреннику. В выходной дети просились в зоопарк… Ну, это ладно. Муж, думаю сводит, а я в это время пирог какой-нибудь сооружу. И чего им приспичило зимой в зоопарк? Там сейчас все зверье сонное от холода, может, только белые медведи и пингвины радуются, — чуть ли не по пальцам перечисляла свои проблемы Ника.

«Мой мир красота не спасла, хотя с карьерой, кажется, помогла», — тихо закончила свой рассказ Виола, склонив голову над чашкой.

А Виолетта почти с завистью смотрела и покачивала головой.

— Ты чего нос повесила? Кормить и обстирывать некого? Да такими пальчиками, как у тебя, только флакончик с парфюмом держать, ну бокал с хорошим вином еще можно, — глядя на Вилкину руку, дивилась Ника.
— Хочу тоже ползунки стирать, и чтоб большие клетчатые домашние тапочки в прихожке у двери стояли, — чуть-чуть обиженно, надув и без того пухлые губки выпалила Абрамова.
— Да ты что, Виолка, а почему тапочки клетчатые?
— А хоть в горошек, лишь бы стояли, ну и ходили, конечно, — парировала в ответ Виолетта и вдруг вздрогнула от звука легкой мелодии из собственной сумочки. — Алло. Привет, — и замерла, вслушиваясь в голос из трубки.

О, сколько чувства увидела Ника в глазах подруги при этих, казалось, незначительных фразах:

— Да, хорошо. Конечно, рада, — ворковала зардевшаяся, как нимфетка, Абрамова.

«И чего пеняет на Достоевского? Хотя один процент она дала правоте его утверждения. Похоже с этим самым процентом сейчас и беседует». — подумала Ника и улыбнулась.