Музыкой меня заразил отец. Он виртуозно играл на аккордеоне и обладал красивым баритоном… а еще мог часами рассказывать, как в детстве по несколько раз в день бегал смотреть фильм «Большой вальс» о Штраусе. Я прониклась и стала прислушиваться к звукам.

Лет в пять впервые услышала «Оранжевую песенку» и пропала. Даже имя певицы — Ирма Сохадзе — казалось удивительно мелодичным, и я, даже не все буквы еще выговаривая, целыми днями распевала на всю квартиру: «Оранжевое небо… оранжевое море…»

Жили мы тогда в небольшой комнате питерской коммуналки. Кровать родителей (к моей зависти) стояла напротив телевизора. Мое же спальное место отделял от вожделенного волшебного ящика огромный шкаф — предполагалось, что после девяти вечера, как и все нормальные дети, я буду засыпать крепким сном. Нормальные, может, и засыпали, но я осторожно, чтобы не заскрипели пружины, вставала на цыпочках на край кровати и с упоением вглядывалась из-за шифоньера в экран, пока ноги не подкашивались и глаза не закрывались сами собой. Больше всего мне нравились мультфильмы для взрослых и концерты.

Это был самый настоящий гипноз — все органы и конечности словно растворились в этих сумасшедших октавах, остались одни только уши.

Когда на гастроли приехала перуанская певица Има Сумак и ее показали в ночном телеэфире, у меня случился эстетический шок — ничего подобного ни до, ни после я не слышала. Ее «космическое» сопрано пронеслось по комнате, мгновенно вытеснило воздух из легких и застряло где-то в районе солнечного сплетения.

Это был самый настоящий гипноз — все органы и конечности словно растворились в этих сумасшедших октавах, остались одни только уши. Именно ушами в тот момент я чувствовала, видела, слышала и пыталась дышать. На каком-то особенно высоком звуке мне все-таки удалось глотнуть воздуха… я вздохнула и радостно пискнула, практически попав с певицей в одну ноту…

Родители мгновенно приподнялись с подушек и с изумлением уставились на мою торчащую из-за шкафа голову. На этом мое музыкальное самообразование закончилось… зато, когда я пошла в школу, то первым делом записалась на хор…

Хоровое пение почему-то особой радости не принесло. То ли песни были не те, то ли коллективное творчество рождало совсем другие вибрации, но, вопреки ожиданиям, звуки отскакивали от меня как мячик от сетки, не проникая внутрь и не вызывая никакой эйфории.

К тому же я боялась сцены: есть люди, словно рожденные для нее — им нравится стоять перед публикой, впитывать атмосферу зала и с улыбкой принимать аплодисменты. Я была из другого материала. Зрительный зал вызывал у меня ужас, колени делались мягкими и готовыми подкоситься в любой момент, а голос становился чужим и высоким от страха. И как нарочно, при самых скромных вокальных способностях, меня всегда ставили в первый ряд, а то и вовсе заставляли солировать. Я оправдывала эту экзекуцию только тем, что остальным было еще страшнее и пели они еще хуже.

После очередного концерта, где пришлось исполнять «Солнечный круг» на английском языке, у меня резко подскочила температура. Даже лежа в горячке, я продолжала проговаривать текст, боясь перепутать слова, и видела сотни глаз, сливающихся в одно большое желтое пятно. Это был серьезный удар по нервной системе, и родители, наконец-то, догадались изъять меня из хорового пения. Самой-то мне даже в голову не приходило, что можно просто встать и уйти…

Певицей по понятным причинам я так и не стала, но без фиаско на сцене все же не обошлось…

Певицей по понятным причинам я так и не стала, но без фиаско на сцене все же не обошлось…

Когда мне исполнилось десять, мы переехали в Москву. И почти сразу же родители достали путевку в пионерлагерь на море, купили мне чемодан и отправили дышать свежим воздухом.

Это было прелестное местечко под Адлером. Расстраивало только одно — невозможность увидеть своих близких. Большинство пионеров в этом лагере были из местных, к ним часто приезжали родители, остальным же оставалось только завидовать.

Чтобы не чувствовать себя изгоями, мы — человек десять столичных детей — сгруппировались в одну команду и сквозь дырку в заборе делали частые вылазки в город или на море. Старшие помогали и следили за малышами внимательней любого пионервожатого — в наши дни такую взаимовыручку вряд ли встретишь! Тогда-то я и познакомилась с Зоей. Мы обе были любопытны, эмоциональны и смешливы и очень скоро стали неразлучными.

Однажды к нам в отряд заявился худрук музыкального кружка и предложил нам с Зоей исполнить частушки. Подруга так обрадовалась предстоящему выступлению, что у меня не хватило духу отказаться. Начались репетиции — под простенькую музыку аккордеона проговаривались незатейливые слова:

Гладил как-то брюки друг
И не выключил утюг.
И остался этот друг
И без дома, и без брюк.

В советские времена практически ни один концерт не обходился без частушек.

Мы быстро выучили текст и стали ждать премьеру. В день концерта надели лучшие платья, распустили волосы и даже попытались что-то подрисовать на лице.

Перед нами выступало много «артистов», наконец очередь дошла и до нас. Гордо выйдя на сцену, мы с улыбкой вслушивались во вступительный проигрыш — начинать должна была Зоя, второй куплет пела я, и так до конца по очереди. Проигрыш закончился… Зоя не издала ни звука. Я взглянула на подругу и не узнала ее: немигающий остановившийся взгляд, плотно сжатые, как у волкодава, поймавшего добычу, зубы, ко всему прочему, одной рукой она теребила платьице, задирая его чуть не до трусиков, а второй яростно расчесывала ногу чуть выше тощей коленки.

Не зная, что делать, я тоже ее толкнула. Зоя посмотрела на меня с надеждой и опять применила локоть…

Прозвучал новый проигрыш… потом еще один… и тут Зоя толкнула меня локтем в бок, мол, начинай ты! Я открыла рот и не смогла вспомнить ни слова — на репетициях я всегда пела за подругой, и без ее куплета теперь ничего не вспоминалось. Не зная, что делать, я тоже ее толкнула. Зоя посмотрела на меня с надеждой и опять применила локоть…

Пихались мы довольно долго… затем, набрав в легкие воздуха, отчаянно заорали каждая свой куплет одновременно… зал замер, а потом забился в конвульсиях от хохота.

Что с нами было после этого концерта, даже не могу описать — в детстве все эмоции намного ярче и пронзительней! Скажу только, что несколько дней мы с подружкой отсиживались в медпункте и строчили родителям письма с требованием забрать нас немедленно.

Спасли нас все те же москвичи: сначала они приносили нам все самое вкусное из столовой и своих посылок, потом уговорили сбегать к морю через дырку в заборе…

С тех пор прошел не один десяток лет. Жизнь завертела так, что иногда и лица родственников стирались из памяти, но до сих пор я помню испуганный взгляд Зои, и ее острый, тыкающийся в меня локоть… думаю, что и она меня помнит…