Водитель поселкового автобуса Пётр Семененко, его жена продавщица Люба Семененко и дети их — пятнадцатилетняя Катя, тринадцатилетний Витя и малaя Надя неполных трёх годков — жили не тужили, пока Петру не ударила седина в бороду, а с ней, как водится, и бес в ребро: утёк Петюня из дома. Недалеко слился, буквально за забор к бездетной соседке Жанне Лапшиной. Та как раз соломенной вдовой осталась по случаю отъезда мужа в город на заработки.

Поначалу Люба ударилась в рёв: «Да ты чё, старый дурак!.. Да на кого ж ты нас оставил?!.. Да как же я одна с тремя-то?!». Давление на мужнину жалость произвело обратный эффект: глянув на красное, залитое слезами лицо жены, Петя брезгливо сморщился и скоренько вышел за дверь. Уходя, он прихватил чемодан со своим барахлишком и оставил обещание помогать алиментами.

Ещё немного поплакав, Люба пришла в ярость: сбегала к Жанне, выдрала у неё рыжий клок волос, Петьке врезала по яйцам и так напоследок от души треснула дверью, что импортная люстра — предмет зависти поселковых баб и Жаннина гордость — закачалась, весело звеня многочисленными хрустальными подвесками.

Исчерпав гнев, Люба дома упала на диван, не зная, что дальше делать.
В комнате бурчал телевизор, перед ним сидел притихший Витька и делал вид, что увлечён передачей. На экране два мужика — один седой, с мощными плечами, другой помоложе и помельче — о чём-то серьёзно рассуждали. Звучали слова «кармический урок», «восточная мудрость», «духовный рост», ещё какие-то мутные выражения, от которых Люба опять пришла в раздражение.

— Что за лабуду ты смотришь? Уроки сделал? — обрушилась она на Витьку. — А девки где?
— Я смотрю фильм про восточные единоборства, уроки сделал, — невозмутимо ответствовал сын, соблюдая порядок вопросов. — Катька ушла в свой драмкружок, Надьку ты сама вчера к тёте Вере отвезла.

Люба изумилась Витькиному спокойствию, не нашла о чём ещё спросить и тоже уставилась на экран.
В телевизоре мужчины от слов перешли к действию. Оба вдруг оказались в халатах, смахивающих на домашний наряд Жанны Лапшиной, только не расписанных ветками и драконами по бордовому полю, а в белых с черными подпоясками. Халаты подняли из глубины раненой Любиной души очередную волну слёз, оставшуюся, впрочем, непролитой — передача Любу увлекла.

Мужики топтались босыми ногами, хватали друг друга за грудки, словно хотели подраться, да никак не решались. Мелкий при этом продолжал говорить:
— Главное, не терять равновесия душевного и физического. В спокойствии вы обретёте ту силу, что приведёт вас к победе…

Казалось, он просто шагнул в сторону, но большой вдруг рухнул на пол, потом поднялся и вместо того, чтобы ответно дать сопернику в морду, как это сделал бы любой нормальный мужик в посёлке, поклонился ему.

Люба удивилась:
— Не поняла… Они дерутся или нет?
— Это он принцип айки-до показывает, как можно победить без сопротивления, — важно изрёк Витька.
— Как?
— Мам, потом объясню, ты пока смотри, не мешай.

Оба собеседника снова оказались в студии в обычных костюмах при галстуках.
— …Представьте, что вы — ветка сосны зимой, — предложил мелкий.

Люба послушно вообразила себя старой сосной, растущей в дальнем конце огорода, и вдруг ощутила такое одиночество, что вознамерилась опять заплакать, но не успела — картинка в телевизоре сменилась, вместо говорящих голов появился пейзаж: на кривое дерево медленно опускались крупные снежные хлопья…

— Тяжесть давит, но ветка не сопротивляется, она послушно сгибается, — продолжал вещать молодой, седой почтительно внимал. — И вот, когда масса достигает критической величины, снег соскальзывает.
Действительно, на землю мягко шлёпнулся небольшой сугроб, и ветка облегченно закачалась.
Любе показалось, будто не только сосна, но и она сама тоже задышала свободней.

— Во даёт! — вырвалось у неё.
— Чё? — отозвался Витька.
— Да ничё… Это что за наука такая?
— Древнее боевое искусство. Философия. Нападающего тяни, убегающего толкни. Там ещё есть… это… сиди на берегу реки, ничего не делай, и увидишь, как мимо плывет труп твоего врага… Ну, в смысле, не суетись зря…

Люба изумлённо смотрела на сына, удивляясь, когда это он успел повзрослеть: и говорит солидным баском, и усишки пробиваются. Ей вдруг стало стыдно за свою истерику, за драку с Жанной… Хорошо, дети её «концерта» не видели — Катя с Витей уже в школу ушли, а Надюшку Вера забрала.

— Где ты такое вычитал?
— Тренер рассказывал.

Точно, вспомнила Люба, Петя осенью записал Витьку в секцию каких-то единоборств. Выходит, пацанов там не от хулиганов отбиваться учат, а на берегу сидеть и ничего не делать! Она уже совсем было собралась возмутиться, но… покачивающаяся перед мысленным взором ветка сосны взывала к молчанию…

Вечером Любина старшая сестра Вера привезла Надю и попыталась организовать совместное возмущение подлым поступком Петра.
Обычно громогласная, решительная Люба в этот раз была непривычно тиха: не спорила, но и разговор не поддержала. Погружённая в неведомые мысли, она ставила на стол, убирала посуду так тупо-заторможено, что Вера испугалась: как бы чего худого с собой не сотворила, даже хотела остаться ночевать, на что Люба категорически возразила:

— Ещё чего! Я же не лежачая больная, чтобы со мной рядом сидеть! Ступай к своим, всё будет айкидо.
— Чего?
— Ничего! Сиди на берегу, труп мимо проплывёт.
— Ты в своём уме?
— Нет, б…ь, в твоём! — внезапно вспылила Люба, чем Веру успокоила: если сестра ругается, значит, с ней всё в порядке.

Утром, стоя за прилавком, Люба машинально отвешивала товар, отсчитывала деньги и сама удивилась, как сдержанно отнеслась к появлению разлучницы Жанны.
Бабы в очереди аж дышать забыли в ожидании развлечения — скандала с дракой, но не дождались. Брошенка Люба отчего-то не разъярилась, а предельно спокойно, даже слегка торжествуя, прилюдно заявила сопернице:
— Что ж, раз такое дело, раз между вами любовь неодолимая, забирай мужика. Но с условием: дети с ним останутся. Когда он со мной жил, это был наш общий крест, теперь ваш — несите вместе. А я детей каждый день навещать буду, благо калитки у нас рядом, и платить вам алименты, как положено, четверть своей зарплаты.

Обалдевшая Жанна пробормотала что-то вроде: «Надо Петю спросить» и унеслась без покупок обратно.

Ой, что в посёлке началось! Про Петьку-предателя и распутницу Жанну все позабыли и обсуждали только беспрецедентное отречение матери от родных детей. Активная пенсионерка Шубина немедленно настрочила письмо Андрею Малахову в программу «Пусть говорят», требуя разобрать поведение семьи Семененко перед всем честным народом. Шубиной очень хотелось прокатиться за чужой счет в Москву, и мечта её вполне могла бы осуществиться, продлись эта история чуть дольше…

Надо сказать, ребятня у Семененок вся в отца уродилась: шебутная, но сообразительная. К тому же старшая Катерина себя в артистки готовила, она быстро все роли в материнском сценарии просекла и брату разъяснила. Витька лишь усмехнулся да буркнул что-то невнятное про ветку сосны. Собрали они свои вещички, подхватили малyю Надьку и с воплями: «Папа, мы хотим жить с тобой!» ввалились к Жанне в дом.

Вечером любопытные соседки наблюдали, как туда же степенно проплыла принаряженная Люба с гостинцами — кульком пряников, коробкой конфет и большой бутылью лимонада. Через час она так же невозмутимо вернулась к себе с пустыми уже руками и спокойно улеглась спать, не заморачиваясь на ужин, проверку уроков, умывание вечно чумазой Надьки, постирушку и прочие ежевечерние хлопоты жены и матери.

Что происходило в доме у Жанны Лапшиной, никто не видел, только на другой день с утра ребятишки тем же порядком, с теми же рюкзачками, но уже в сопровождении отца с чемоданом, вернулись обратно. Детей Люба приняла, а вот неверному супругу дала от ворот поворот: топай, говорит, милый, откуда пришёл!

Петро попытался было обратно к Жанне ходку сделать, только не вышло: та к своему возлюбленному отчего-то вдруг охладела.

А ещё через день и Жаннин муж неожиданно из города возвратился — не иначе, как несостоявшаяся телезвезда Шубина донесла, что его место подле жены другой мужик греет... Лапшин пошумел, конечно, погонял изменщицу по огороду, пригрозил Петьке башку оторвать — и успокоился.

Изгнанный отовсюду Пётр Семененко временно к одному из своих дружков пристроился, но каждый вечер у Любы под окнами пыхтит. Помалкивает, только в глазах его такая мольба, такая тоска, что и без слов понятно: тошно мужику. Примет его победительница Люба обратно или нет, этого никакая философия предсказать не в состоянии, это теперь только время покажет.
Поживём — увидим.