Когда это было, когда это было,
Во сне, наяву?
Во сне, наяву, по волне моей памяти
Я поплыву.
/ Гильен Н./

— Привет, мам! Как дела? Что ты на этот раз придумала?

— Конечно, мать у тебя сумасшедшая… У нее эти, как их, глюки. Посмела оторвать дочь от срочных дел и голодного мужа… Никогда больше тебя ни о чем не попрошу…

— Мамуль, ну я же приехала, сейчас разберемся с твоим мышом, или кто там у тебя завелся.

— Разберется она, как же, — все еще ворчливо, но, уже потихоньку сбавляя обороты, приговаривает моя вечно брюзжащая матушка.

Это ароматы моего ДЕТСТВА… На детство не может быть аллергии, если оно было счастливым. Хотя глаза — черт его знает почему — щиплет…

***

Я лезу на антресоли, соединяющие прихожую с кухней в квартире, где я прожила первые двадцать лет. Полвека тому назад родители привезли меня — глазастый двухмесячный сверток — из волжского городка в деревянном чемодане… Так гласит семейная легенда. По правде говоря, я только спала первое время в этом тяжеленном сундуке — и в поезде, и здесь, дома. Кроватка появилась позже. А мое первое ложе хранится там, куда я сейчас с трудом забираюсь, балансируя на стремянке.

На антресолях, как утверждает мамуля, недавно поселился квартирант. За жилплощадь, мерзавец, не платит, а спать хозяйке мешает — шуршит, пищит и скребется. «Служба спасения», прибывшая по срочному вызову, делает вид, что относится к тому редкому типу женщин, который мышей не боится. Матушка уверена, что я запросто могу изловить грызуна или заключить с ним пакт о ненападении. На крайний случай приготовлена мышеловка с кусочком сыра. Но тогда мне придется контролировать ситуацию вплоть до бесславной гибели любителя халявы, то есть поселиться в родительском доме на неопределенный срок. Такой вариант мне как-то не очень…

Антресоли в маминой «сталинке» огромные: два метра на метр, и высота приличная. А чего строителям мелочиться? Потолки высоченные, можно и антресоли размером со среднюю кухню в хрущобе соорудить.

Это — мое «логово», моя «голубятня». Излюбленное место детских игр, запретное и оттого страстно желанное. На антресолях испокон веку хранилось все самое интересное: старые журналы, новогодние игрушки и маски, коньки, коробка со столярными инструментами, старый чемодан с отцовскими бумагами… Мне редко, очень редко позволяли поиграть в «домике Карлсона». Только тогда, когда родители отчаивались направить энергию неугомононного чада в тихое русло, а погода была омерзительной и категорически негуляльной. Почему они не боялись, что я спрыгну или упаду с верхотуры? Смешно! Разве может человек добровольно покинуть самое замечательное в мире место для чтохочутоиделанья?

До чего же тесно тут стало, а ведь когда-то… хорошо помню… не то, что сидеть, — почти стоять можно было! Усохли антресоли со временем, что ли…

Запахи…

Они обрушились на меня, как вылитое на голову ведро ледяной воды, ошарашив мгновенным перемещением на много лет назад. Я нечаянно ступила на борт машины времени. Задохнулась от потревоженной пыли и испугалась… Ёшкин кот, моя аллергия!

Нет! Это — не пыль. Это ароматы моего ДЕТСТВА… На детство не может быть аллергии, если оно было счастливым. Хотя глаза — черт его знает почему — щиплет…

Облезлый медвежонок с оторванной лапой. Бумка! Любимая игрушка… Сколько раз у него отрывался нос, а потом и лапа потерялась…

Что это? Не может быть! Облезлый медвежонок с оторванной лапой. Бумка! Любимая игрушка… Сколько раз у него отрывался нос, а потом и лапа потерялась… Он пахнет Черным морем и пельменями — в пять лет я наотрез отказалась оставить его одного дома. Баюкала Бумку в поезде, носила на пляж, таскала медвежонка на Медведь-гору и кормила его жареными пельменями в кафе. А еще маленький медвежонок пахнет мазью Вишневского — ею я лечила мишкин «нарыв»: вылезшую из прорехи на плюшевом, когда-то желтом боку поролоновую «начинку».

Коньки… Чешские фигурные коньки, потерявшие не только свою первоначальную белоснежность, но и металлические крючочки. Они пахнут моими ссадинами на коленках, йодом и мокрыми варежками. А еще — «петушком» на палочке, которым меня угостил мальчишка в шапке с красным помпоном…

— Ну что там? — подает голос маменька. — Что ты там видишь?

Мама, я НИЧЕГО не вижу, у меня почему-то очки запотели… Я сейчас далека, очень далека от твоего хвостатого постояльца… Прости.

— Знаешь, мам, я, наверное, останусь сегодня у тебя ночевать… Хорошо? Тут столько всего интересного… Можно, я кое-что возьму?

Идиотка… Нельзя забрать пушистый сверкающий иней с деревьев и нельзя унести с собой запахи детства — они живут только здесь…

…Новогодние игрушки пахнут елкой. Огромной пушистой высоченной елкой, занимающей треть моей комнаты. Ожиданием чуда, безуспешным караулением Деда Мороза, мандаринами и тортом «Наполеон».

Старые журналы… Они пахнут — нет, не может быть! — первыми всамделишными духами. Самыми что ни на есть французскими, которые невыездной отец выклянчил у знакомого академика, вернувшегося из Парижа, к маминому дню рождения. Как она их прятала! А я разбавляла водой содержимое красивого флакончика и сматывалась из дома до прихода родителей, чтоб никто не унюхал. Сколько у меня потом было изысканных духов, но этот запах — запах первого свидания и первого поцелуя — упоителен…

Отцовские рукописи пахнут отцом и шоколадом. Дома почти всегда были хорошие конфеты, хотя в магазинах они не лежали — их «выбрасывали» и «расхватывали». Немного конфет мама насыпАла в вазочку на столе, а остальные хранились здесь, на антресолях, сразу за дверкой. Их можно было достать, встав на цыпочки, если поставить на стул табуретку. Я всегда находила заначку по запаху. Отец знал о контрабандном конфетопоедании, но матери не выдавал.

Идиотка… Нельзя забрать пушистый сверкающий иней с деревьев и нельзя унести с собой запахи детства — они живут только здесь…

Фотоувеличитель, ванночки для проявителя-закрепителя… Запахи химикатов: сульфита, фиксажа, фотопленки. Дешевенькая «Смена» у меня появилась во втором классе, и я заболела фотографией. Готова была часами сидеть рядом с отцом в ванной при магическом свете красного фонаря и наблюдать за чудом возникновения изображения на чистом листе бумаги… А вот и глянцеватель, пахнущий горячим металлом, часто обжигавший мне пальцы и с треском выплевывавший черно-белые фотографии.

Связка моих писем…

Неужели я так часто писала родителям? Старые конверты пахнут поездами, Волгой, юностью и дерзостью. Моей независимостью и… страстным желанием вернуться сюда, в этот дом, в уютное и безопасное место, под родительское крыло. Но — нет… Птенцы вырастают и строят свои гнезда.

— Я заварила чай! — задрав голову, сообщает мама. — Что там делаешь?

Я ДЫШУ воспоминаниями… И «плыву по волнам моей памяти, исчезая в этих волнах»…

Я не знаю — сколько мне сейчас лет и зачем я здесь. Я вдыхаю запахи своего детства, абсолютного, неповторимого счастья и уплываю, уплываю…

Не мешай мне, мама. Пожалуйста…