Алена еле втиснулась в переполненную электричку. В душном, забитом людьми до отказа тамбуре на нее сразу же навалилась масса запахов: духи, дезодоранты, сигареты, пот, вчерашний перегар, нестиранные носки.

«Хоть бы не выблевать», — подумала Алена.

Чтобы сдержать подступающую тошноту, она попробовала дышать, как учила подруга Танька: пару коротких, пару длинных вдохов. Не помогало, потому что воздуха, как такового, в тамбуре не было, присутствовала невообразимая газовая смесь.

Алена закрыла глаза и слегка прижала горло ладонью. Если ей сейчас станет плохо, и она выльет содержимое желудка на этих граждан, ее просто вышвырнут за дверь, невзирая на основательно выпирающий из-под легкого летнего плаща живот, указывающий на никак не меньше чем восьмимесячную беременность. Атмосфера в тамбуре была тяжелой не только из-за запаха. Люди, зажатые в тесном пространстве, казалось, были накачаны агрессией, как воздушные шары, которые вот-вот лопнут, с противным шипящим звуком.

— Чего с пузом в электричку полезла? — неодобрительно глядя на Аленин живот буркнула крепкая бабуля в цветастой блузке, — другого средства передвижения не нашлось, что ли?

Мама, узнав об Алениной беременности, только вздохнула и посмотрела на отца — в семье последнее слово всегда было за ним.

Алена покачала головой, мол, не нашлось, она по-прежнему боялась открыть рот. Кому ее на машинах возить? Мужа нет, отец, дальнобойщик, месяц из фуры не вылезает, хочет денег подзаработать для внука, на кроватки, памперсы. Алена, узнав, что беременна, испугалась двух вещей: 1) на что она, уйдя с работы в декрет, будет содержать себя и ребенка, 2) реакции родителей. Вот такое у нее старомодное воспитание — без мужа рожать стыдно, сказать родителям, что их дочь по глупости залетела не от того парня, тоже стыдно, на шею к родителям сесть и ноги свесить еще стыднее. Хотя кого сегодня удивишь незамужними беременными девицами? Ей, по крайней мере, не 16 лет, имеет право. Мама, узнав об Алениной беременности, только вздохнула и посмотрела на отца — в семье последнее слово всегда было за ним.

Алена приготовилась выслушать все, что угодно, и до последнего защищать ребенка — аборт она делать не собиралась.

— Зато точно одна не останется, — только и сказал отец, зная, что у дочери с личной жизнью не ладится. Он решил перенести свой выход на пенсию еще на пару лет — надо же внуку на приданое заработать. Алена сильно подозревала, что ее внезапная беременность была отцу только на руку: ему, мужику еще здоровому и активному, на пенсию никак не хотелось. Стенания жены по поводу того, что его всю их супружескую жизнь не было дома, достали, вот и решил сходить на пенсию.

— Мы с тобой потому и не развелись, что я полжизни в дороге, — сказал отец матери, доставая из шкафа права.

Алена была благодарна родителям за то, что поняли и не попрекали. Как ни крути, основной материальный груз ложился на их плечи. Алена хорошо зарабатывала, но точно знала, что изъяви она желание выйти на службу через месяц после родов (сейчас многие так делают) — ее оттуда вежливо попросят. Фирма была частной и молодых маменек там не жаловали, больно хлопотно с ними, вечные больничные.

При том, что вопрос с материальным обеспечением решился, Алена чувствовала себя не в своей тарелке. Некомфортно было ощущать себя будущей матерью-одиночкой, к тому же, попавшей в определенную зависимость от родителей. Она уже давно привыкла к самостоятельности. Маму в большом количестве ей порой было трудно выдерживать. Мать, женщина по природе активная, реализовать свою активность с властным мужем до конца не могла, поэтому неизрасходованная энергия возмещалась на дочери. Алена же, плоть от плоти отца, активно этому сопротивлялась. Как она будет тесно сосуществовать с мамой вновь, Алена не знала. Придется скушать свою гордость без соли и перца — не в том она сейчас положении, чтобы выпячивать ее.

Придется скушать свою гордость без соли и перца — не в том она сейчас положении, чтобы выпячивать ее.

— Мужа, конечно, нет? — крепкая бабуля в цветастой кофте цепким взглядом осматривала Аленины пальцы, — что за время наступило. Обзаведутся пузами, а что дальше делать, не знают. Дите родить да воспитать — не то самое, что его сделать. Вот в мое время…

— Чего вы к девушке прицепились? — возмутилась миниатюрная блондинка в солнцезащитных очках, стоящая, точнее, прижатая к Алене справа, — вам какое дело? Вы, что ли, ее ребенка кормить и одевать будете? Моралисты хреновы.

— А ты, стеклянная, как с пожилым человеком разговариваешь? Очки нацепила, чтобы бесстыжие глаза спрятать? — худой тощий мужик, возвышающийся над всеми в тамбуре, строго уставился на блондинку.

— А она как с беременной женщиной разговаривает? — взвилась блондинка, — вроде жизнь прожила, кое-чего понимать уже надо.

— Ты много понимаешь, б…, молоко на губах не обсохло, — матюкнулся кто-то из глубины тамбура.

Алене хотелось крикнуть: люди, люди, не надо, не ругайтесь, давайте спокойно ехать. Но она по прежнему боялась открыть рот.

Алене никуда не хотелось ехать. Она бы с удовольствием вышла на первой же станции, но кровь из носу — сегодня показаться в женской консультации нужно было. Люда, акушерка, обслуживающая их поселок, заподозрила что-то неладное. Сказала, что на таком позднем сроке тошноты в принципе быть не должно.

— Дуй, от греха подальше, в больницу, сдавай анализы. Будут класть — ложись, не ерепенься. Здоровье твое и ребенка важнее, нежели домашний комфорт.

Вот Алена и подула. Конечно, можно было бы такси вызвать, но кто ж знал, что электричка будет переполненной. Да и лишний раз у матери деньги брать не хотелось.

На несколько мгновений в тамбуре воцарилось молчание, и Алена облегченно вздохнула: ей хотелось если не комфорта, то хотя бы тишины.

Вдруг, после минутного молчания, блондинка, словно проснувшись, заорала:

— Это кто меня б…ю обозвал? Да я тебя… Скажу своему парню, от тебя из-под земли достанет, с…

— Да что ты… — насмешливо прогнусавил голос, — страшно, щас в штаны наложу. Смотри, чтоб тебя твой парень, как и эту, с пузом не оставил, а сам тю-тю, так вам, б…ям, и надо.

Блондинка и неизвестный продолжали препираться, к ним присоединились остальные.

На несколько мгновений в тамбуре воцарилось молчание, и Алена облегченно вздохнула: ей хотелось если не комфорта, то хотя бы тишины.

Алена решила: сойду на первой же станции, лучше два часа электричку подождать, чем ехать с этими. Она, инстинктивно прикрыв живот руками, неловко начала продвигаться к выходу.

— О, поперла к дверям наша нежная красавица,— прогнусавил тот же голос, — б…ям дорогу!— завопил он, словно на митинге.

В это мгновения дверь открылась, и Алена выкатилась на платформу. Она едва успела добежать до металлической ограды, как ее стошнило. Хорошо, что внизу, под платформой, был только мусор, заросли крапивы и никаких прохожих.

После приступа рвоты Алена почувствовала себя абсолютно изможденной. Она присела на скамейку отдохнуть, и вдруг такая тоска навалилась — хоть волком вой. Что ее ждет в будущем? Статус матери-одиночки, нищенские выплаты на ребенка и абсолютно туманные перспективы в плане личной и профессиональной жизни. Конечно, она защищена и обеспечена родителями, которые наверняка этому даже рады — их дочурка стала опять вроде как маленькой, можно холить, лелеять и командовать, как заблагорассудится. Алена же всегда тяготела к самостоятельности. Но даже не это главное. В какой мир она собралась выпускать ребенка? В эти тамбуры, где в толпе прячутся типы с гнусавыми голосами и «цветастые» моралистки? Что ждет в этом мире ее мальчика? Сможет ли она его воспитать, не превратив в безжалостного циника, при этом научив защищаться? Алена в этом сомневалась.

«Зачем такая жизнь? — вдруг подумала она, — без перспектив для ребенка, для себя? Для чего все это?»

Алена вновь почувствовала приступ тошноты. Она вообще с самого начала тяжело переносила беременность. Может, потому, что не очень желала этого ребенка, что уж правду скрывать, хоть и избавляться от него не собиралась. Не так она планировала свою жизнь, а вона как получилось…

Алена, пока ее снова не вывернуло на изнанку, поспешила сойти с платформы вниз. Перед ней, до самого горизонта, постиралось железнодорожное полотно. Алена, неуклюже перепрыгивая со шпалы на шпалу, двинулась вперед. Свежий ветерок приятно охлаждал ее разгоряченное лицо. Она уперлась взглядом в мерцающую вдали точку семафора и вдруг решила: буду идти на навстречу поезду. Жизнь дерьмо, и люди тоже — сегодняшняя поездка — лучшее тому доказательство. Кому она нужна? Неудачница с пузом. Ребенок в животе, словно почуяв Аленино настроение, вдруг начал беспокойно шевелиться. Ничего, малыш, подумала она, немного потерпим, а дальше — благодать и спокойствие, так для тебя же лучше будет. Не говоря уже обо мне. Но ребенок успокаиваться не желал. Он с такой силой толкался ножками, что Алене даже пришлось придерживать живот. Но она упрямо продолжала идти вперед, вглядываясь в горизонт. Да что же это такое? То через каждые 10 минут поезда ходят, а сейчас — ничего.

Алена с равнодушным спокойствием уже все для себя решившего человека разглядывала щебень под ногами.

Алена устала, большой живот мешал двигаться, скачки по шпалам изрядно ее вымотали. Она присела на нагретую солнцем рельсу. Ничего, хоть бегущую, хоть сидящую — какая разница? Алена с равнодушным спокойствием уже все для себя решившего человека разглядывала щебень под ногами. И вдруг что-то необычное обратило на себя ее внимание. Алена всмотрелась пристальней: из-под большого камня прямо на нее смотрел голубой, словно весеннее небо, цветок. Василек, отметила про себя Алена. Она с удивлением смотрела на веселый голубой глаз василька. Как он умудрился вырасти здесь, среди раскаленных солнцем камней? Этого просто не могло быть! Однако вот он, перед ней, задорно кивает синей «головкой».

Алена почувствовала, что ребенок затих, словно рассматривая это маленькое чудо.

«Все к жизни стремится, — подумала Алена и вдруг словно споткнулась об эту мысль,— а я? Что задумала, идиотка? Из-за кучки злыдней в электричке? Или из-за того, что с родной матерью в одном доме пожить придется?»

Алене стало стыдно: такого чуть не наворотила…

Алена решительно поднялась, погладила живот и пошла на платформу, ждать следующей электрички. Она не заметила, что чуть дальше, метрах в пяти, прямо на железнодорожном полотне разрослось целое васильковое поле.