Генри шел домой неторопливо, наслаждаясь приятным теплом последних дней лета. Он был вполне доволен собой. Мужчине справедливо казалось, что на него все смотрят любопытными, а то и восторженными глазами. Показывают пальцем. Горячо обсуждают. В маленьких деревушках любят сплетни. Посему даже самое скромное происшествие будет жарко и пылко пересказываться из уст в уста без устали и покоя. А тут ведь совсем нетривиальная история приключилась, нечто из ряда вон выходящее…

— Эй, Генри, — крикнул некто хриплым басом. — Может, зайдешь? У меня есть отличный сидр. Пропустим по стаканчику, старина?

Ах, это же старый добрый фермер Херберт! Генри, не раздумывая, принял приглашение. Молча, развернулся и пошел в сторону дома, выкрашенного в грязно-белый цвет. Он с утра ничего не ел, а у старика Хеба всегда найдется что-нибудь вкусненькое. Его женушка — отличная стряпуха.

— Рассказывай, приятель, — не унимался Херберт, подкладывая Генри очередной кусок угря. — Меня просто разрывает на куски от любопытства!

* * *

— Как же ты так влип, старина? — спросил Херберт, наполняя стакан гостя газированным яблочным вином.

Генри ел быстро и с аппетитом. Картошка с базиликом и запеченный угорь оказались превосходными. Не кушанье, а истинный шедевр.

— Рассказывай, приятель, — не унимался Херберт, подкладывая Генри очередной кусок угря. — Меня просто разрывает на куски от любопытства! Как же тебя угораздило попасть в такую переделку?
— Просто так получилось, — ответил Генри, виновато улыбаясь сальным ртом. — Превратности судьбы.
— Эээ, брат… — сказал Херберт, придвигая стул ближе к столу. — Ты так просто от меня не отделаешься. Выкладывай все начистоту. Меня интересуют подробности любовного характера…

Херберт смачно заржал. Генри вдруг тоже захотелось загоготать во всю глотку, но он сдержался, сохранив невозмутимое спокойствие и кротость в каждой черточке своего лица.

— Да какие там подробности, Хеб, — сказал Генри, тяжело вздыхая. — Жизнь моя как была невзрачной, так и осталась все такой же. Словно пейзажи наших окраин, что я частенько малюю…
— Не заговаривай мне зубы, дружище. Ты отлично понимаешь, о чем я. Вернее, о ком, — сказал Херберт, хитро прищурившись, — Приезжая цаца-то видная была. Да, еще и плясунья вдобавок. И имя-то чудное какое у нее! Эллисса!
— Не плясунья, — уточнил Генри, шумно отхлебывая сидр. — Актриса сентиментального жанра.
— Актриска! Все время путаю их... Я вообще-то в искусстве мало что смыслю,— сказал Херберт и хлопнул ладонями по столу. — Эх! Что надо бабенка! Аппетитная, как булочка! Скажи мне, старик, какая она? Роскошная, страстная? Расскажи, а…?

Херберт посмотрел на Генри взглядом молящего о спасении ягненка с примесью какого-то слюнявого любопытства.

Генри поколебался пару секунд и, прикинув, что именно лучше соврать в данном случае, без тени малейшего смущения произнес:
— Она была божественна! Открылась мне, как прекрасный цветок, влажный от утренней росы. Если бы я мог устлать небо розами, я бы сделал и это для нее…
— Ух ты! — воскликнул Херберт, мечтательно посмотрев куда-то вверх. В его глазах читался буйный восторг и вожделение. — Вот это да! Вот это ты удумал, старина Генри! Дай-ка я схожу в погребок еще за бутылочкой. Ох, чую, напьемся мы с тобой, Генри…

Старина Хеб как-то по-детски небрежно соскочил со стула и тяжелыми, но проворными шагами поспешил в погреб за очередной бутылкой яблочного вина.

«Надо будет занять у него денег, — подумал Генри. — Сейчас как раз тот самый час, когда это будет проще простого. Благодушный старикашка Хеб не сможет отказать, а потом наверняка забудет про должок».

— Прекрати! — рявкнул Генри, усаживаясь в скрипучую кресло-качалку. — У меня теперь есть деньги — спасибо добрым людям.

* * *

— Прекрати! — рявкнул Генри, усаживаясь в скрипучую кресло-качалку. — У меня теперь есть деньги — спасибо добрым людям.
— Но это же чужие деньги! Их придется как-то отдавать, — не сдавалась Миссис Абигейл, вытирая платком очередную порцию материнских слез, струящихся щедрыми ручьями. — Генри Абигейл, одумайся, сын мой! Не успел выбраться из одной авантюры и уже с головой ныряешь в другую. Так и до виселицы недалеко! Я вообще не понимаю, зачем ты сотворил всю эту глупость с цветами. Я-то тебя знаю! На безумную любовь ты никак не способен…
— Оставь пустую болтовню, — сказал Генри раздраженно. — Уже завтра я расплачусь с банком по закладной, и все будет замечательно, понимаешь? Они не отберут наш дом. Чего тебе еще надо?!
— Когда ты был совсем кроха… — начала Миссис Абигейл плаксиво. — Я представляла для тебя совсем другую судьбу. Думала, что ты станешь великим художником. Ты так живо рисовал чайные розы! Те, что росли у нас в саду. А помнишь маленькую Ванессу? Сейчас она, конечно, уже не та куколка. Раздалась и погрубела, но раньше, когда была совсем махонькой с белокурыми вьюнками на висках, то ты в нее, Генри, был без памяти влюбленный. Прятался перед оградой ее дома и выжидал часами, несмотря на то, что Ванесса, мягко говоря, не очень-то тебя жаловала. Помнишь, как ее родители гнали тебя метлой по улице, когда решили, что ты подглядываешь в окошко ее спальни? Наверно, кроме Ванессы, ты никого больше и не любил в своей жизни… Ох, горе мне…

«Черт побери, — подумал Генри. — Старуха помнит подробности столетней давности. Интересно, помнит ли она, что отдала мне на сохранение фамильные драгоценности? Думаю, что ни черта… Ничегошеньки она не помнит. Эх, я счастливчик! Старушкин склероз, как всегда, очень кстати…»

Генри принялся раскачиваться в кресле, улыбаясь собственным мыслям. Если бы мать только знала, что вопрос с закладной был давно уже решен! Эллисса была не просто второсортной актриской. Она была дочкой одного зверски богатого банкира. Об этом мог знать только он, Генри. Ведь только он, Генри, славный, обаятельный парень, смог познакомиться с Эллиссой так близко. Яркая и артистичная на сцене, в жизни девица оказалась скромницей и молчуньей. Она стеснялась своих зажиточных родителей, выбрав для себя бродяжнический путь артисточки-гастролерши. Глупая и совсем неинтересная в постели, она без памяти влюбилась в Генри.

Эх, женщина! Ты создана для того, чтобы быть поверженной, обведенной вокруг пальца! Взять хотя бы мать… Старуха думает, что соседская девчонка Ванесса нос от него воротила, когда он, Генри, еще тогда, в детские годы смог получить от этой дурочки то, что другим мальчишкам и не снилось. За картинку с глупыми цветочками Ванесса согласилась показать ему свои трусики… Чего уж там говорить про актрискины цветики!

Площадь, усыпанная розами — талантливый, великолепный расчет, на который был способен только Генри, мужчина, что мог первоклассно манипулировать любой женщиной, словно тряпичной куклой-марионеткой! Видно, сам дьявол помогал ему, не больше, не меньше…

Эллисса сама предложила ему денег! Много денег! Просто так. Попросила у отца и отдала ему, Генри, эти шуршащие, дорогие сердцу бумажки.

Конечно, Генри не просил у Эллиссы денег напрямую. Но, в духе ее же пьесок, смог разыграть грамотную трагикомедию. Несчастный, бедный художник, без единого гроша и надежд на будущее. Обезумевший от любви, одухотворенный, опьяненный любовью… Сбагривший все свое небогатое имущество в обмен на недюжинную охапку цветочков. Почему женщины ведутся на это?

Эллисса сама предложила ему денег! Много денег! Просто так. Попросила у отца и отдала ему, Генри, эти шуршащие, дорогие сердцу бумажки. И это еще не все! Он, Генри, сумел мастерски избавиться от актриски, выдумав душещипательную историю про несчастную мамашу, что по причине тяжелого душевного расстройства потеряла всякий рассудок и грозилась броситься с моста в реку, если любимый сыночек вдруг соизволит связать себя любовными узами с какой-нибудь молодой и привлекательной особой. Эллисса попросила Генри принять в дар кругленькую сумму, чтобы тот смог выкупить обратно свой домишко и нанять для мамаши хорошую сиделку. После этого актриса благополучно отчалила играть свои сопливые пьески в очередную Тмутаракань.

Вот так обстоят дела. Пусть все думают, что он, Генри, оказался в тяжелом положении. На краю. Отдал все за любовь. Ну, или сдуру совершил безрассудный поступок — тоже сойдет. Толпа любит бесшабашных оригиналов. Тем более, здесь, в этой замшелой деревушке. Он, Генри, и его приключение еще долго будут вызывать у этих простаков бури дикого восторга, недоумения, восхищения! Вон, как они все легко соглашаются дать ему денежек в долг… Доброй половине этих идиотов деньги можно будет не возвращать.

Площадь, усыпанная розами… Чушь собачья! Кстати, не так уж это и дорого. Мамашиных побрякушек хватило с лихвой. Ха! Дом-то Генри и не думал продавать. Каков расчет, а? Сладко все получилось. Сладко и гладко, без лишних подозрений с чьей-либо стороны. Заработал в сто раз больше, чем потратил. Талант! Нет, то не просто талант. То есть гений!

* * *

Это была глупейшая смерть. Сама нелепость. Чудаковатая шутка судьбы.
Подкова, невесть для какой породы лошади, размером, наверно, со слона, рухнула на голову Генри Абигейла, когда тот выходил из сарая, расположенного во дворе собственного дома.

Генри долго и упорно рылся в хламе, сваленном в гигантскую кучу посреди сарая. По всей вероятности, его действия привели к тому, что тяжеленная штуковина, запрятанная невесть где, под крышей сарая, расшаталась и выпала как раз в тот момент, когда Генри выходил наружу, таща за собой мешок с каким-то скарбом.

Удар был такой сильный, что мужчина умер почти мгновенно.

Площадь, усыпанная розами… Чушь собачья! Кстати, не так уж это и дорого. Мамашиных побрякушек хватило с лихвой.

Уже в полумертвом состоянии Генри посетило странное видение. К нему приблизилась девица с размытым, затуманенным лицом и полупрозрачными частями тела. Она выглядела, как нарисованная акварелью картинка, на которую по неосторожности вылили стакан воды. Девица надела на голову Генри венок из роз и нежно шепнула невидимыми губами: «На память о вечной любви». Мужчина хотел было сорвать дурацкий венок и отбросить его в сторону, но не смог, ибо руки не могли даже пошевелиться, ровно как и все остальное.

Незнакомка растаяла в воздухе, а венок начал опускаться вниз. Медленно сползал по лицу. Это было очень больно и страшно! Острые, как иглы, шипы нещадно прокалывали, рвали кожу… Венок достиг уровня шеи и тут же принялся то сжиматься, то разжиматься, приводя к сильнейшим приступам боли и удушья. Мужчина кашлял, всхлипывал и стонал, и казалось ему, что эти мучения продлятся целую вечность, не больше, не меньше…