Сурин зашел в купе, закинул сумку наверх и сразу залез на свою полку, благо, уже застелено, — хоть здесь выспится. Впрочем, маршрут такой, что отоспаться особо не удастся. Не любил он железнодорожный сервис, особенно когда приходилось добираться из родного эксклава до большой России. Так получилось, что на самолет билетов не оказалось, а виза была лишь у него, ехать необходимо именно сегодня, вот и пришлось в срочном порядке собираться в командировку. Отъезд был совсем не вовремя, разобраться бы с житейскими проблемами сначала. Сурин завис со своими женщинами между женой и любимой. С одной стороны, бытовуха, с другой — любовь. Он бы и оставил все как есть, сидел бы на двух стульях и дальше, но ни одну, ни другую такая постановка вопроса не устраивала. А он побаивался перемен и никак ни на что не решался. На продажу квартиры жена не согласится, не судиться же, на самом деле. А куда им с Паштетом деваться? Коты же к дому привыкают.

К разговору попутчиков Сурин особо не прислушивался. Они заполняли анкеты на транзитную литовскую визу, спрашивая друг у друга, что в какой графе писать. Потом затихли. Сурину удалось немного подремать. На границе поезд стоял час, тут уж не поспишь: сначала маленькая спаниелька пробегает, вынюхивает, нет ли у кого наркотиков, дальше собака покрупнее ищет пластид, потом с шумом заходят пограничники и ставят штампы в загранпаспорта, чуть ли не на весь вагон сообщая по рации фамилию, имя, отчество, изредка задавая вопросы, кто, куда, с какой целью. Сурина всегда возмущало это, ведь едет из России в Россию, так кому какое дело, куда и с какой целью он направляется… Причем литовские власти этим не заморачиваются, только свои интересуются. А ведь проедешь от Москвы до Владика, никто ни разу ничего не спросит.

Сурин завис со своими женщинами между женой и любимой. С одной стороны, бытовуха, с другой — любовь...

Через некоторое время литовская граница, там только паспорта и визы проверяют, штампы ставят. И можно поспать до Беларуси. Потом еще пару раз документы проверят, проштампуют. Наконец поезд тронулся. Но сон не шел. Сурин из-под опущенных век взглянул на попутчиков.

Дородная баба в цветастом халате постелила на столик газетку, достала хлеб, вареные яйца, лук, сало. И смачно начала чавкать. Напротив сидела седенькая интеллигентная старушка в элегантном спортивном костюме, пила чай вприкуску с кусковым сахаром. Сурин плотно поел перед поездкой, но ароматные запахи заставили пожалеть, что ничего с собой не взял, а в вагон-ресторан идти было лениво.

— Слышь, мадама, у тебя, часом солюшки нетути? — подала голос баба в халате.
— Извините, соли нет. Разрешите представиться, Елизавета Львовна.
— Блин горелый! И хде же солюшки раздобыть? Как яйца с луком без солюшки хавать? Вот голова садовая, забыла…
— Что, извините, делать? — старушка с любопытством посмотрела на соседку по купе.
— Чего, чего, жрать как без ентой соли? Надоть у проводницы поспрошать. Слышь, Львовна, ты тута пригляди, я до проводницы сгоняю.

С верхней полки свесился мужик.

— Эт за кем тут приглядывать, за мной, што ли? Да мне твои яйца сто лет в обед не нужны. Свои имеются, — и мужик заржал. — Сиди уж. Дам я тебе соль, — он пошелестел пакетом и вскоре протянул спичечный коробок с «белой смертью».
— Соль вредна, чрезмерное потребление этого продукта ведет к атеросклерозу, за сосудами надо следить, — назидательно промолвила Елизавета Львовна.
— Вот што удумала, божий одуванчик. Мобыть сахар твой лучше, — недовольно отозвалась баба в халате.
— Я всего потребляю в меру. Извините, раз нам с вами суждено провести некоторое время на данном пространстве, скажите, пожалуйста, как к вам обращаться.
— Да зови Нюрой запросто. Мы люди не гордые, за сосудами не следим.
— Слышь, Нюра, а че-нить под сальце у тебя не найдется часом? — встрял мужик. — А то у меня пирожки есть, жинка в дорогу сварганила. И курочка вареная. А вот горячительного нету.
— Курочка — это по-нашему. Доставай свои пирожки. Куда же я ложила-то фляжку? Вот блин горелый, как заховаю куда, так не сыскать.

Мужик в шесть секунд спустился, присел к столику, снова зашелестел пакетом, выложил аппетитные пирожки и курицу. Повернулся к старушке:

— Присоединяйся, Львовна. Слышь, пахнет-то как. У Нюры сальце-то какое смачное, с чесночком. Красота!
— Извините, не знаю, как вас величать, но сало — это вредно.
— Иван Петрович я, можно просто Петрович. И кто ж тебе, Львовна, ерунду такую внушил? Умные же люди не зря правило трех ц придумали: мяс-Це, саль-Це, вин-Це. Вот они, главные витамины, — Петрович взглянул на Сурина и спросил. — Может, попутчика разбудить? Пусть компанию составит.
— Та зачем? Пущай спит. Молодой ыщщо, што ему с нами… Кружка твоя хде, Петрович, — Нюра достала «фляжку» литра на полтора. Как по волшебству, на столике возникли два граненых стакана. Нюра плеснула щедрой рукой. — Ну, будем, — какое-то время попутчики молчали, потом Нюра спросила: — Кудыть путь держишь, Петрович?
— В Белоруссию еду, к брату. Прихворнул чей-то, боится, помрет — и не свидимся, — Петрович загрустил.

— А вот и неправильно, — Елизавета Львовна гордо взглянула на собеседников. — Мне уже восемьдесят пять. И помирать, заметьте, не собираюсь.

— Та, Петрович, мож, все и обойдется, не кликай беду-то. А я к жениху еду, прикинь. Мне город ваш ужо в печенках сидит. А у него дом в деревне на псковщине, хозяйство. Тетка подсуропила. Овдовел мужик, я давно вдовая. Вот и списались. Мы обои на пенсии, будем вековать. Курей разведу, порося… — мечтательно произнесла Нюра. — А ты, Львовна, пошто надулась-то? Мож, плеснуть все-таки?
— И ничего я не надулась. Пить вредно. Я веду здоровый образ жизни. Как думаете, сколько мне лет?
— Ну, наверное, — Петрович вгляделся в морщинистое лицо. — Думаю, семьдесят есть.
— А вот и неправильно, — Елизавета Львовна гордо взглянула на собеседников. — Мне уже восемьдесят пять. И помирать, заметьте, не собираюсь.
— Вот те на! Хорошо сохранилась, Львовна. И чего дома на печке не сидится?
— Ездила правнуков навестить. А теперь вот домой, в Питер. У меня через неделю курсы компьютерные начинаются. Мне внук компьютер подарил. Буду осваивать.
— Ну, ты даешь, Львовна! А на черта тебе компутер? — у Нюры аж челюсть отвисла.
— Как же, это веяние времени. В Интернете общаться буду. У меня дети, внуки, правнуки по миру разбросаны. А по компьютеру, как по телефону, можно разговаривать с любой точкой мира и на экране собеседников видеть. А то при нынешних ценах особо не наездишься.
— Мой вам респект и уважуха, — Иван Петрович почесал за ухом, поднял стакан. Они с Нюрой чокнулись. — За вас, Елизавета Львовна. Учительницей, небось, работала?
— Угадали. Литературу и русский преподавала, только не в школе, а в университете.
— Це надо ж, — Нюра все никак в себя прийти не могла. — Я видала те компутеры. Но шобы к нему подойти. Не-а. Я уж лучше курей. И порося. Мне дочкА и не дала б.

За окном в бешеной пляске мелькали огоньки. Сурину все не спалось. А трое людей, случайных попутчиков, таких разных, еще за полночь продолжали вести нестройную беседу. На Сурина они уже давно не обращали внимания. А он даже пожалел, что не вступил в разговор — такие колоритные люди! Утром сойдет с поезда Иван Петрович, потом жених встретит Нюру, а Елизавета Львовна доедет до Питера. И никогда они больше не встретятся. Нюра запела сильным голосом: «Несе, Галю, воду», пока в стенку купе не застучали.

Решение пришло неожиданно. Люди вон в каком возрасте не боятся свою жизнь поменять. А ему лишь тридцать с хвостиком. Детей у них нет. А квартира? Да черт с ней, с квартирой и обстановкой. Кота вот только заберет, а то жена все время на шерсть ругается. Мозги есть, работа хорошая, все остальное — дело наживное. Поживут пока на съемной, зато какое счастье — просыпаться рядом с любимой женщиной. И Сурин облегченно провалился в сон.