Перелистнув последнюю страницу, положила книгу на стол и закрыла глаза. Иришка мирно сопела в своей кроватке, засунув кулачок в рот. До чего же сладкая дурь - эти романчики, читаешь и веришь. Но ведь в жизни всё совсем по-другому, если вспомнить.

А я помню. Пыльный свет фар ночной маршрутки и его усталые плечи. И совершенно никакого удара током, а ленивое перекидывание фразами в ожидании своей остановки. И совершенно ничем не примечательные лица. Никаких точёных скул, пухлых губ, роскошных волос, цвета или спелой пшеницы, или воронова крыла, в таком изобилии населяющие страницы романов. И, как ни прискорбно, таких обязательных атрибутов для истинной героини, как осиная талия и высокая соблазнительная грудь, не было вовсе. Я решительно не узнаю себя в героях книг, пардон муа, а куда же с планеты Земля подевались носы картошкой и горбинки, веснушки и прыщики, секущиеся волосы, перхоть и целлюлит?

А потом постепенно нарастающая лавина встреч, ночных звонков и, как кульминация, знакомство с отцом. Полночи они на пару глушили водку, потому как мой отец после первой-то не уходит, и разговаривали по-мужски. В результате папочка заплетающимся языком выдал:
- Хорррроший парень, но жалко его. Девка у меня – того... с гонором.
- Ах, так, папенька?! А нечего было мне с малолетства твердить, что, мол, Струевы - это звучит ГОРДО!

И вот почему, это интересно, у них героини беременеют всегда в конце романа, когда все испытания пройдены, чувства проверены, а известие о беременности - как знамение новой счастливой жизни? Я уж не говорю о набившем оскомину предложении руки и сердца. Не знаю, может, мне просто не повезло, но для меня беременность стала полной неожиданностью, причём не скажу, что приятной. Последний курс универа, предстоящая защита, только-только устроилась на работу. И с будущим папой, хотя и любили друг друга, и жили счастливо, и решили умереть в один день, но ни о свадьбе, ни о детях ни разу не заговаривали. Вот и сидела я в туалете, трясясь нервной дрожью, в ожидании полосок теста, как приговора.

До чего же сладкая дурь - эти романчики, читаешь и веришь. Но ведь в жизни всё совсем по-другому, если вспомнить.

- Ты знаешь, я, кажется, беременна.
- Кажется или точно?
Протягиваю ему тест.
- Что это?
- Две полоски. Точно беременна.
- Тааак. Ну и прекрасно, значит, самое время заявление в загс подавать, - и как хорошо, что он улыбался, потому что мне было так страшно. Да и Бог с ними - стойкой на коленях и простёртыми руками, в одной трепещущее сердце, в другой - кольцо с бриллиантом.

Свадьбу сыграли между моими госэкзаменами и его командировками. Помню танцы старшего поколения под Сердючку и слёзы моей сестры, когда она услышала, что свекровь требует называть себя мамой. Тогда не прошло ещё и полгода со смерти нашей матери.

А дальше - просто жизнь. Читая в трамваях любимые романы, я верила без оглядки, и мне хотелось того же.

Пиком романтизма считается ванна, наполненная пеной и двумя влюблёнными. До кучи можно сыпануть лепестки роз. Обязательная часть программы: свечи и шампанское. Мда. Я мысленным взором осматривала свою ванну, прикидывая размеры помещения и габариты наших тел. Нет, ну даже если убрать все баночки, пакетики и бутылёчки, снять развешанные трусы, носки и майки, всё равно тесновато будет. Чисто теоретически поместимся, но эстетикой и романтизмом такая картина и не пахнет, а пахнет шпротами в масле.

Нет, порой я всё же пыталась соответствовать своему книжному идеалу и предпринимала жалкие попытки хоть как-то облагородить нашу бытовуху. Готовила заковыристые яства из заморских продуктов, рецепты которых вычитывала в красочных глянцевых журналах. Ну и ничего страшного, что ради этого мне приходилось ехать в центр, потому что в нашем, пролетарско-поселковом «маХазине» (ударение на второй слог), при слове «шпинат» - крестятся. Звонила любимому на работу и тихим загадочным голосом шептала, чтобы он по дороге домой купил шампанское, потому что сегодня его ждёт особенный вечер.

И вот, всё готово, я жду Его, вся горю, вся в нетерпении, приди ж... А любимый звонил и спрашивал - какое именно купить шампанское: тут вот есть «МКШВ», «Дербентское», какое-то «Дагестанское», а хлебушка не надо? Может, чёрненького?

Готовила заковыристые яства из заморских продуктов, рецепты которых вычитывала в красочных глянцевых журналах.

Заходя в квартиру, озирался по сторонам и, озабоченно глядя на свечи, спрашивал:
- Чё, опять пробки вышибло? Нет, ну дрянь, а не проводка.
Я, уже растеряв добрую половину романтического запала, извиняющимся тоном объясняла, что проводка в порядке, просто, просто... Ну, в общем, сейчас ужинать будем.

На тарелках постелены листья салата, искусно приготовленная курица полита восхитительным соусом, обложена фигурно вырезанными овощами (порезалась, между прочим, пока орудовала ножом, как лобзиком). И, как последний штрих, веточка петрушки. Лепота.

- Попробуй курицу, это новый рецепт, должно быть очень вкусно.

Любимый, ничтоже сумняшеся, откидывал овощные бирюльки в сторону и принимался за суть. Уже неся тарелки в раковину, спрашивал, стряхивая салатные листики в мусорку:
- А что это за ботва такая? На одуванчики похоже.

Как-то, начитавшись про забугорные традиции, решила приготовить на Рождество индейку. Мать честная, даже не подозревала, что они такие огромные. Только вот беда, птица-танк никак не хотела умещаться на противне. Позвала благоверного, мол, умни её как-нибудь. Любимый долго пыхтел над несчастной тушкой, а потом смущённо произнёс:
- Знаешь, я ей, кажется, ногу сломал.
Отчаянно сдерживая хохот, я скорбно потупила глаза:
- Да что там ногу, ты ей жизнь сломал!

Рождение ребёнка и последующие три года были наполнены сплошной любовью и сплошной усталостью. Сердце разрывалось от нежности, а сама я превратилась в гладильный аппарат и молочный комбинат. Любимый старался ради нас изо всех сил, а потому дневал и ночевал на работе.

А в «Пламенных сердцах» лорд Фарлей в одиночку спасал Катрин от целой банды разбойников.
- Душа моя, ты истекаешь кровью!
- Ерунда, царапина, - произносит Фарлей на последнем издыхании.

Любимый долго пыхтел над несчастной тушкой, а потом смущённо произнёс: «Знаешь, я ей, кажется, ногу сломал...»

Почему-то сразу вспоминается случай, когда мой ненаглядный в панике позвонил мне с работы и слёзно умолял приехать к нему, потому что у него свело шею, и от дикой боли он не может сделать ни единого движения.

- Ничего страшного, продуло, наверное, оберни чем-нибудь тёплым.
На тот момент я галопом бежала из магазина с двумя сумками в руках, надеясь, что дочка ещё спит. После бесконечных уговоров с первого этажа до девятого, мол, сходи в аптеку и купи гель, реально помогает, проверено, да к тому же ключ, как всегда, оказался на самом дне самой большой сумки, а за дверью уже раздавались булькающие звуки просыпающегося младенца.

- Мальчик мой, сколько тебе годиков, говоришь, исполнилось? Пять с половиной?.. Ах, и в голову отдаёт?! Тааак... Послушай, во-первых, как говаривала моя маменька, голова не попа, завяжи и лежи. Во-вторых, я предлагаю тебе совершить подвиг и, превозмогая боль, всё-таки сходить в аптеку за лекарством. И, в-третьих, милый, ну ты же у меня мачо, а мачо не плачут.

Зачем я всё это рассказываю? Наверное, чтобы помнить и, может быть, потом рассказать нашей дочери. Но это только может быть.

Как мне хотелось почувствовать немного той, романной, карамельной жизни. Но что теперь со всем этим стало? Розы, свечи, воздушные шарики, алые сердечки и шампанское - это уже, извините, пошло и затёрто, да и нет в этом истинной чувственной романтики естества. А вот, когда мы сидим бок о бок в небольшом кресле, в темноте, смотрим на играющие огоньки новогодней гирлянды на ёлке и пьём горячий глинтвейн с песочным печеньем. Или летним дождливым днём напротив друг друга на подоконнике, и он курит в открытое окно, в струи дождя, а я рассказываю старые, бородатые анекдоты. Даже просто сидя в электричке, слушая любимую музыку, вставив в ухо по одному наушнику и склонив головы близко-близко, от того ли, что провод короткий, от того ли, чтобы быть ближе, я чувствую её на кончиках пальцев, всей кожей, шестым чувством - не крикливую и шумную, без мишурного и стразного блеска, а тихую и молчаливую, скрытую от посторонних глаз на дне большого сердца, - любовь.