Эта история началась задолго до описываемых дней. Возможно, ее начало следовало бы вести от восстания матросов на одном из императорских броненосцев. Или с момента, когда молодой часовщик, незадолго до этого впервые ставший отцом, открыл в себе дар управления временем. Но подлинное начало все же пришлось на тот день, когда юная горничная, сопровождавшая на прогулке графиню, вдруг узрела чудо: на нижних ступеньках Большой городской лестницы сгустился невиданный радужный туман, и из него прямо к Пелагее выкатилась большая вместительная коляска. Она летела вверх по ступенькам с необыкновенной легкостью и быстротой, «словно бы ее несли ангелы», как рассказывала потом Пелагея. В последний раз подпрыгнув на верхней ступеньке, она прочно и удобно угнездилась костяной ручкой прямо в руках оторопевшей барышни.

Ничто не могло убедить Пелагею, что обретенное столь чудесным образом дитя недостойно ласки и внимания. Ни возмущенное шиканье графини, в конце концов уволившей строптивую служанку, ни последующее полуголодное существование, пока она наконец не устроилась сестрой милосердия в дом призрения для благородных дам - ничто было не в силах поколебать ее твердую веру в то, что отмеченное печатью чуда дитя ждет особая божья милость.

После ужина Катерина просила поднести ее ближе к камину, где за неспешной беседой с удовольствием выкуривала парочку-другую пахитосок.

Ну и что, что личико малышки украшали не ямочки на пухлых щечках, а глубокие морщинки и бородавка, а в ответ на простой вопрос «Как тебя зовут, детка?» она отвечала хриплым баском: «Катерина Никитична Батонова»? В конце концов, дитя не виновато в этом! И ведь какое чудо - эта девочка стала желанной собеседницей, просто душой компании почтенных матрон! Наряженная в крошечный пеньюар, снятый с куклы, малышка, мягко грассируя, рассказывала подчас такие диковины, что престарелые дамы только прыскали в кружевные платочки.

Категорически отвергала Катерина и обычную для младенцев соску. Со временем Пелагея приноровилась готовить ей вместо манной кашки и овсянки паровые котлетки и щи, которые дитя уминало с умилительным аппетитом. Не могла она только привыкнуть к одной досадной привычке своей малолетней подопечной: после ужина Катерина просила поднести ее ближе к камину, где за неспешной беседой с удовольствием выкуривала парочку-другую пахитосок.

И еще одно смущало Пелагею - иной раз, наскучив энциклопедиями, которые она прочитала в неимоверном количестве, Катерина вдруг принималась за чтение старых, порыжевших журналов с французской модой и недовольно хмыкала при виде корсетов, упоминая какой-то неведомый «bust halter».

Дни шли за днями. Отшумела гражданская война, пароход с графиней отчалил к туманным берегам Шанхая, дом призрения трижды грабили, унося все вещи и продукты, оставляя, однако, в живых его обитателей. То, что дом счастливо избежал террора, Пелагея объясняла только присутствием незримого ангела Катерины. Помимо ангела над домом призрения взял шефство городской губком.

Теперь Пелагея частенько отлучалась на собрания и прибегала в красной косынке, вся раскрасневшаяся и воодушевленная. Катерина уже резво передвигалась по дому, стуча клюкой и наводя порядок одним своим строгим взором. За эти годы ее личико заметно расправилось, и Пелагея от души радовалась, видя, как действенна материнская забота.

За эти годы ее личико заметно расправилось, и Пелагея от души радовалась, видя, как действенна материнская забота.

К концу двенадцатого года своей жизни Катерина впервые попала в Москву. Произошло это благодаря тому, что Пелагея стала делегатом рабоче-крестьянского съезда. Еще и сейчас можно найти архивные фото, где рядом с красноармейцем и рабочим сидит крохотная старушка в теплой шали - Пелагея не решалась оставить ее в гостинице и повсюду брала с собой. Здесь они и встретились впервые с бравым военачальником, героем Революции, чей пламенный взор и вороной чуб навеки приковали к нему сердце Пелагеи.

Герой Революции ничего не имел против того, чтобы его любимая переехала к нему вместе со своей странной дочуркой. В большом просторном доме комдива и без того толклось много народу - его тети, двоюродные племянницы и даже старинные друзья его смешливой жены. Не насторожило его даже то, что один из них стал большим чином в «органах». Это его и погубило.

Однажды вечером на исходе лета комдива прямо с дачи увезли в черной машине. Катерина, выбежавшая вместе со всеми провожать своего названого отца, осталась растерянно стоять на пыльной дороге, уже предчувствуя, что никогда его больше не увидит. По ее румяной морщинистой щеке тихо скользнула слеза.

Попытки устроить Катю в школу окончились ничем - никто не хотел видеть среди учеников странную карлицу. Тогда Пелагея, используя все свои связи, устроила ее уборщицей. Спозаранку окончив уборку классов, «тетя Катя», как ее уважительно называли ученики, тихонько садилась в уголке и внимательно слушала, записывая задания в коричневую дерматиновую тетрадку.

Особенно любила она уроки немецкого. Ее приводили в восторг все эти презенсы и инфинитивы, и иной раз она пугала Пелагею незнакомыми гортанными звуками, доносящимися из-за закрытой двери ее комнаты. К концу пятого года своей работы в школе Катерина могла легко беседовать с учителем, бравируя подчас своим безупречным произношением.

Чтобы ее не отстранили от этого почетного задания, она даже скрыла свою беременность - плод страстной любви к разведчику.

Из школы, впрочем, скоро пришлось уйти. Не только потому, что старый учитель, нашедший в Катерине приятную собеседницу и взволнованный ее неожиданно обозначившимися зрелыми округлостями, предложил ей однажды руку и сердце. Просто с началом войны знание немецкого языка стало стратегически важным.

Зачесав свои волнистые каштановые пряди под беретку, Катерина шествовала по ступенькам дома с колоннами, где шли многочасовые допросы немецких пленных. Один из них однажды изумленно спросил, не дочь ли она гауляйтера такого-то, с чем Катерина с легкостью согласилась, дабы еще больше разговорить важного «языка». Этот эпизод и решил ее дальнейшую судьбу.

В 1945 году она была тайно заброшена в тыл врага. Чтобы ее не отстранили от этого почетного задания, она даже скрыла свою беременность - плод страстной любви к разведчику, погибшему вскоре на фронте. В донесениях центрального штаба она проходила под кодовой кличкой «радистка Кэт».

В Берлине Катерина легко и умело играла роль домохозяйки, а по ночам передавала по рации важнейшие сведения, полученные от агента по фамилии Штирлиц. Одним из труднейших заданий была организация встречи агента и его советской жены в кафе «Элефант». В тот памятный вечер именно она сидела за стойкой бара, зорко поглядывая по сторонам. В случае опасности она должна была промурлыкать «Боль моя, ты покинь меня…» К счастью, операция прошла безукоризненно, как и все остальные задания, порученные Кэт.

Подвела ее только естественная натура и тоска по родине. В роддоме она в муках вскрикнула по-русски «Мама!» и немедленно была препровождена в гестапо. Но добрый ангел неусыпно присматривал за ней. Честный немецкий солдат пристрелил ее мучителей, и Катерина оказалась на свободе. И снова - знамение! Как Пелагея в свое время, Катерина неожиданно обрела еще одного ребенка, несомненно, посланного к ней во спасение.

Только провидение могло направить ее в неожиданное убежище, когда за ней буквально по пятам гнались преследователи.

Только провидение могло направить ее в неожиданное убежище, когда за ней буквально по пятам гнались преследователи. Стиснув зубы и двоих младенцев, Кэт несколько часов простояла в колодце. Враги так и не обнаружили ее. Когда они пересекли границу нейтральной Швейцарии, Катерина смогла, наконец, позволить себе расплакаться.

В Москву она попала лишь спустя несколько лет. Постояв на пепелище родного дома, Катерина с детьми тихо направилась в общежитие. Днем она работала на заводе, а вечерами, отгородив себе угол детскими одеяльцами, учила химию - Катя поступила на вечернее отделение химико-технологического института.

Шло время, девочки совсем выросли. Когда они вместе с Катей выходили гулять, их частенько принимали за подруг. Да и немудрено: дочери были разительно непохожи не только по внешности, но и по характеру.

Тоня - тихая и домовитая, выбрала профессию штукатура. Выйдя замуж за такого же простого парня, она мигом родила троих детей и была вполне счастлива. Самоуверенная модница Людмила решила выйти замуж непременно за богатого и знаменитого москвича. Ее частенько можно было встретить в Ленинской библиотеке, где она умирала от скуки над толстенными томами, не забывая, однако, стрелять глазками по сторонам. В конце концов, и она нашла свое счастье с восходящей звездой русского хоккея.

Тогда и задумалась Катерина о быстротечности земной жизни. Все у нее сложилось отлично: карьера на комбинате, который она возглавила, устроенные дочки, элегантная просторная квартира… Одно не давало ей покоя - не было в ее жизни большой, настоящей любви.

Но добрый ангел не оставил ее и здесь. Так Катя познакомилась с Гошей. Необыкновенно мужественный слесарь покорил ее своей оригинальностью: то он устраивал мнимый день рождения с друзьями - докторами наук, то осуждал ее за «директорскую» зарплату, то и вовсе пропал на целый месяц.

Так Катя познакомилась с Гошей. Необыкновенно мужественный слесарь покорил ее своей оригинальностью...

Одного было у него не отнять - было в нем нечто от доброго, хотя и строгого отца. И тогда Катерина поняла: если не сейчас, то никогда. Поиски Гоши увенчались успехом. Зять-хоккеист привел к ее порогу любимого, еле стоявшего на ногах по причине тяжкого запоя из-за мук любви. Катерина рассказала ему все, без утайки. Смахнув скупую мужскую слезу, Гоша клятвенно пообещал позаботиться о ней в детстве.

…Прошло двадцать лет. Молодые мамы, гуляющие с колясками по бульвару одного южного города, частенько встречали на скамеечке под акациями благообразного старичка с резвой девчушкой на коленях. Старик, живший неподалеку в доме престарелых, судя по всему, нежно заботился о ребенке. Одно удивляло любопытных завсегдатаев: дитя день ото дня становилось все несмышленее.

Девочка вначале разговаривала вполне осмысленно, затем она стала агукать и играть погремушками. Еще через какое-то время она и вовсе начала издавать только короткие требовательные вопли.

И, наконец, наступил один прекрасный августовский день, когда, отняв от розовых губок соску, дитя тихо уснуло на Гошиных руках в последний раз. Над пустым одеялком взвился необыкновенный радужный туман.