Сегодняшний день Татьяны Ивановны пролетел стрижом и юркнул под крыло ночи. Она сидела за кухонным столом и водила пальцем по скатерти. Встреча с прошлым дала о себе знать. Синева легла под глаза полукругом, щеки раскрасил узор морщин, уголки губ чуть опустились. Женщина тронула безымянный палец правой руки, покрутила золото обручального колечка и вздохнула. Воспоминания заскользили сухими листьями, гонимые крыльями прошедших дней.

***

— Валя, ну давай сходим куда?
— Таня, куда? Давай посмотрим футболянский? Сейчас такой матч будет! — Валентин Дмитриевич сидел, закинув руки за голову.
— Валь, хочется.
— Э-эх, Танька, мурлымушка ты моя, давай на следующей недельке. С получки и сходим.

Татьяна Ивановна вздохнула и вышла из комнаты. Уже не первый месяц она слышала, «как только получка — сразу и сходим». Поэтому, когда спустя пару дней позвонила подруга Леночка — Елена Андреевна, и предложила «бросить уже всё и пойти развеяться, ни о каких деньгах и речи быть не может, ведь там такой спектакль» — Татьяна Ивановна согласилась.

Она долго крутилась перед зеркалом, примеряя то одно платье, то другое и переживала, а вдруг уже не модно? Бархат ткани украшал листик, вышитый серебряной нитью. Капли жемчуга обняли шею. Женщина чмокнула мужа в щечку, сказав, что убегает с Леночкой в театр, и захлопнула дверь, оставив Валентина Дмитриевича смотреть очередной матч.

Татьяна Ивановна вздохнула и вышла из комнаты. Уже не первый месяц она слышала, «как только получка — сразу и сходим».

Возле театра толпились люди. Темноволосая, ухоженная женщина в кроваво-красном платье подхватила Татьяну Ивановну под руку.
— Привет, моя дорогая! Танечка, так хорошо выглядишь! Какая же ты молодец, что пришла, — Елена Андреевна тянула подругу к входу. — Ну, идем?
Та не успела и слова сказать, как они оказались в дверях огромного здания.

На сцене кипели страсти, любовный треугольник трещал по швам, героиня разрывалась между двумя мужчинами, любя каждого по-своему, пытаясь понять, в ком же её счастье. Страдания артистов, переживаемые по-настоящему, пропускаемые через себя, захватывали зрителей и выворачивали душу наизнанку.

В перерыве Елена Андреевна потащила подругу в буфет, «пробовать изумительные эклеры». Стоя за длинноногим столиком, женщины обсуждали жизнь:
— И вот как ты, Танюш, столько лет с этим… своим… живешь? Ну, как ты так? Валька, он, конечно, челове-ек, но вот по голове иной раз тюкнуть охота. Даже мне. А ты? Ну, как можно так жить?
— Привыкла я, Леночка, привыкла. Ну, куда ж я от него? Устала, правда, но… Кому ж я еще нужна-то такая?
— Эх, Таня, вот сколько лет уж, а всё мозгами не обзавелась.

Подруги попрощались на остановке, обменявшись объятьями и поцелуями. Елена Андреевна села в маршрутку, а Татьяна Ивановна осталась ждать свой автобус. В голове крутились слова о том, что жизнь дается один раз и нужно вертеть ею, а не плыть по течению.

Рядом мягко притормозила машина. Стекло огромного джипа опустилось, и в окне показался мужчина. Татьяна Ивановна сначала не поняла, что к ней обращаются, стояла, зажав сумочку подмышкой.

— Простите, до Калинина как проехать, подскажете? — спросил водитель авто.
— А-а, да ну так, да, далековато, сначала проедете прямо, потом свернете к дамбе, там её сразу увидите. А дальше с дамбы поворот будет…
— А вы не сильно торопитесь? Можете показать? А то я в этом городе в первый раз, я вас потом, честное слово, до дома довезу! — он прижал к груди ладонь и улыбнулся.

Татьяна Ивановна, свято чтившая заповедь «в чужие машины не садись», хотела было отказаться, но в голове мелькнула шальная мысль: «была, не была». И открыла дверцу автомобиля.

Мягкое кожаное кресло утопило женщину в объятиях, тонированные стекла скрыли двух попутчиков от любопытных глаз прохожих и проезжающих машин. Татьяна Ивановна почувствовала, как язык проваливается куда-то к горлу, и не хочется ни говорить, ни слушать, только наслаждаться этим необычным состоянием.

— А, ой, простите. Я забылась совсем, — рассмеялась она, — вот ведь. У вас такая машина хорошая! Первый раз на такой еду.

— Так куда нам ехать? — взглянул на неё мужчина.
— А, ой, простите. Я забылась совсем, — рассмеялась она, — вот ведь. У вас такая машина хорошая! Первый раз на такой еду. Сейчас, покажу. Значит, вот как раз сворачиваем к дамбе…

Темно-синим бархатом полился его голос:
— Меня Иван Аркадьевич зовут. Для вас просто Иван. Я ведь налюбоваться не мог на вас, такая женщина, одна, на остановке. Я на той стороне стоял, смотрел, как вы с подругой прощались, всё боялся, что сейчас уедете, потому и решился. Не хотел шанс упустить.

Татьяна Ивановна замерла, чувствуя, как подступают слёзы. Сегодняшний разговор с подругой всё не выходил у неё из головы, хотелось той, другой жизни, и тут вот так, как на блюдечке, шанс. Да, она уже не дитя малое и не верит в сказки, но так хочется окунуться в другую атмосферу, полную красоты, изысков, возможностей. А не сидеть по вечерам на кухне, рассматривая клеёнчатую скатерть, и слушать, как в соседней комнате раздаются крики: «Гол! Давай, беги!!!». А здесь… Так хорошо. Это же просто беседы с приятным мужчиной, ничего больше. Она почему-то прикрыла правую руку, спрятав обручальное кольцо, и тихонечко постучалась в другую жизнь.

***

Встречи их стали частыми, безумие страстных поцелуев затянуло Татьяну Ивановну в омут влюбленности. Ноги отказывались слушаться, руки становились ватными, мурашки неслись волнами от каждого прикосновения Ивана Аркадьевича. Постоянные выходы в театры, кафе. Они ходили на концерты самых известных исполнителей, украдкой целуясь во время аплодисментов. Другая жизнь пришлась ей по вкусу. Ломая себя, изворачивая душу обманами, сплетая паутину чувств к новому мужчине, она страдала и получала удовольствие от этой тайны. Валентину Дмитриевичу свои вечерние отлучки объясняла просто — у Елены Андреевны заболела мать, надо помочь. И жаль ей было своего мужа, но, впиваясь, вгрызаясь в сладостные встречи с любовником — пила их и отбрасывала переживания. Колечко «забыла» в серванте, так было спокойнее.

Татьяна Ивановна похорошела за это время. Изменила и отношение к той ситуации, в которой находилась, задавая себе один и тот же вопрос: «имею я право на счастье?». И не искала ответа. Продолжая порхать беззаботной птицей.

***

— Танюш, мурлыша моя, поговорить надо. Сядь, пожалуйста.

Изменила и отношение к той ситуации, в которой находилась, задавая себе один и тот же вопрос: «имею я право на счастье?». И не искала ответа.

Татьяна Ивановна присела на старенькую софу рядом с мужем и посмотрела ему в глаза. Валентин Дмитриевич взял её ладонь, и только сейчас она почувствовала тепло его сухих морщинистых рук. Длинные узловатые пальцы, некрасивые, но такие любимые когда-то. Вены прочертили узоры, создав пульсирующую сетку. Кольцо… кольцо… Где оно? Ведь никогда не снимал. Почему сейчас нет? Чувство обиды кольнуло, поранило, затеребило душу. Страх коснулся, свиваясь тугой змеей вокруг шеи, пытаясь удушить.

— Что-то случилось, Валь? — голос чуть дрогнул.
— Танюш, я люблю тебя. Очень. Но и терпеть это не могу. Ну, мужик я, в конце концов, или кто? Если ты счастлива так, это хорошо. Я думал, что нам с тобой больше ничего не нужно. Не умею говорить так, как надо. Не умею. Танюш, я так не могу. Перееду пока к брату, поживу там, вещи перевезу через недельку. Но тяжело, тяжело мне. Смотреть, как ты от меня уходишь. Э-эх, сам дурак! — махнул он рукой и встал с софы.

Татьяна Ивановна только сейчас заметила, как он изменился — высох, майка повисла на сутулых плечах, руки-плети вдоль худощавого тела, казалось, что коленки выпирают сквозь растянутые треники.

***

Иван Аркадьевич пришивал её к себе золотыми нитями, покупал дорогие кольца, возил на курорты, осыпал цветами комплиментов. Но после ухода Валентина Дмитриевича Татьяне Ивановне всё стало не в радость. И колечко-то дорогое, и камушки-то блестят, а свое — обручальное, дороже. Достала его из серванта, надела, стала носить. Холод пробежал по телу, когда Иван Аркадьевич предложил ей выйти за него. Жизнь петляла неведомыми дорожками, уводила к счастью, которое ей, как оказалось, не было нужно. Не то счастье, не тот принц, не та жизнь. И не выплакать никому. Татьяна Ивановна впервые за долгие месяцы потянулась к телефонной трубке.

— Привет, Леночка, как у тебя жизнь? Как здоровье?
— Да всё хорошо, — сухо отвечала Елена Андреевна.
— Может, встретимся? Посидим в кафе, кофеёк попьём.
— Да как-то времени нет. Дел полно, ох невпроворот.
— Что нового-то? Давай я к тебе в гости заеду как-нибудь? — Татьяна Ивановна облизнула губы.
— Да не надо, Танюш. Давай перезвоню я тебе. Пока.

Татьяна Ивановна положила трубку, чувствуя, как вина накрывает её с головой. Столько времени не звонить — тут любой обидится. Как плохо, так она к Елене Андреевне и за советом, и за поддержкой. А сейчас? Стало хорошо, сразу про всех забыла. Только хорошо ли?..

Она решительно взяла сумку и вышла из дома.

Елена Андреевна опустила глаза, вздохнула, и… поворот ключа в замочной скважине разорвал неловкую тишину. На пороге стоял Валентин Дмитриевич.

***

Женщина нажала на звонок и услышала мелодичную трель.
— Иду, иду, Валюш! Иду, ключ же у тебя есть, — послышался голос Елены Андреевны.
Дверь распахнулась, Татьяна Ивановна увидела побледневшее лицо подруги и улыбнулась.
— Не ждала? — спросила она, протягивая коробку конфет.
— А-а-а, нет, не ожидала, — честно ответила та.
— Лен, ты уж прости меня, столько событий навалилось, Валька-то от меня ушёл. А у меня еще мужчина другой, суета, ерунда какая-то. Всё после нашего с тобой разговора изменилось. Свернуло в другое русло. Хорошо, вроде, а гадко у меня сейчас на душе. Пустишь чай пить? — улыбнулась Татьяна Ивановна.

Елена Андреевна опустила глаза, вздохнула, и… поворот ключа в замочной скважине разорвал неловкую тишину. На пороге стоял Валентин Дмитриевич.

***

Сегодняшний день Татьяны Ивановны пролетел стрижом и юркнул под крыло ночи. Она сидела за кухонным столом и водила пальцем по скатерти. Вечерняя встреча с прошлым дала о себе знать. Синева легла под глаза полукругом, щеки раскрасил узор морщин, уголки губ чуть опустились. Женщина тронула безымянный палец правой руки, покрутила золото обручального колечка и вздохнула. Понеслась порхающей бабочкой за новой жизнью, а счастье своё, которое только для неё, непонятное никому — не ценила, упустила…