Игорю снилось, что кто-то большой и страшный выжигает ему глаза. Он силился их открыть и не мог — было слишком больно и тяжко. Попытался закричать — горло не смогло издать ничего, кроме сиплого шепота.

Игорь извивался словно уж, пока не услышал над самым ухом:

— Ты че, Танцор, совсем вчера перебрал?

Игорь затих, с трудом разлепил жутко болевшие глаза.

Он с недоумением уставился на говорившего. Кто такой? Еле вспомнил: Гулливер, познакомились позавчера, а вчера загудели вместе. С ними еще девчонка была, как там ее: Малышка? Милашка? Машка? Да какая разница…

Все же Игорь, хоть и с трудом, обвел глазами комнату, в поисках этой самой Милашки: давало себя знать мамино строгое джентельменское воспитание и танцевальная привычка поддерживать и заботиться о партнерше.

Пьяным Игорь становился просто неуправляем. У кого-то есть контролер в голове, не позволяющий даже в пьяном угаре превращаться в свинью, а у него нет.

— А где эта? — спросил у Гулливера.
— Да вот, — заржал он, указывая длинным худым, с чернотой под ногтем пальцем на нечто, развалившееся в углу на коврике.

Это нечто, точнее некто, бесстыдно выставило на всеобщее обозрение едва прикрытый миниатюрными трусиками зад, (симпатичный, правда, подтянутый, непроизвольно отметил Игорь, танцами занималась, что ли?) и безмятежно посапывало.

— Классно мы вчера… — начал было Гулливер, но Игорь прервал его:
— Заткнись! — ему было противно и стыдно. В последнее время Игорь все чаще ловил себя на мысли о том, что не так он живет, надо выбираться из болота, в которое сам себя же и загнал. Но потом напивался, и стыд основательно растворялся в водочных парах.
— Прикрой ее, — попросил Игорь Гулливера.
— Не-а, — снова заржал тот, — я лучше того, рядышком пристроюсь.
— Как хочешь, — Игорь со второй попытки еле поднялся. Ему ли защищать честь дамы, которая, судя по всему, никакого понятия об этой самой чести не имеет.

Игорь, он же Танцор, вышел на улицу. Обитал он в данное время на даче, где не было ни воды, ни света, ни газа. Заброшенная берлога, одним словом, как раз для такого бирюка, как он. Мать выгнала его из дому. Танцор был обижен на мать, но где-то в глубине души признавал, что она имела на то все основания. Пьяным Игорь становился просто неуправляем. У кого-то есть контролер в голове, не позволяющий даже в пьяном угаре превращаться в свинью, а у него нет. Короче, пить нельзя. И не пить тоже нельзя.

Танцор считал, что жизнь его кончена. До своих 22 лет он уже увидел все, пережил невозможное, в общем, осталось только пить.

Танцором Игоря прозвали потому, что с шести и до восемнадцати лет он очень серьезно занимался танцами. Мать всегда хотела вылепить из него известность, потому что у самой не получилось, хотя все данные имелись: красота, талант. Почему не получилось, Игорь не спрашивал, а мать не откровенничала, она была девушкой суровой и немногословной.

Пацаны приумолкли и уже не ржали, когда он заваливался на уроки с упакованным в специальный мешок ярким танцевальным костюмом со стразами.

Сначала Игорь занимался нехотя, как и всем детям, ему хотелось просто гулять. Но через годик втянулся: обзавелся новыми друзьями, интересами. Все-таки танцевальные коллективы — это своеобразное общество, и темы для разговоров тоже специфические: костюмы, диеты, правильное питание, фестивали, па деде и т.д. В школе пацаны над ним сначала насмехались, но Игорь благодаря танцам приобрел удивительную гибкость и силу, соответственно, мог дать сдачу. Пацаны приумолкли и уже не ржали, когда он заваливался на уроки с упакованным в специальный мешок ярким танцевальным костюмом со стразами.

Преподаватель, к которому попал Игорь (точнее, правдами и неправдами его к нему пропихнула мать), оказался настоящим фанатом своего дела. Он гонял учеников до десятого пота и считал, что танцы — это все в жизни. Ничто другое не достойно внимания. Под чутким руководством Семена Марковича Игорь стал ценить такие понятия как дисциплина и самоорганизованность, собственно, в танцах, как в любом виде спорта, без этого никуда, поэтому умудрялся еще и хорошо учиться. Как очень неплохого танцора, к тому же, одного из лучших учеников в школе, Игоря часто отправляли на различные конкурсы и фестивали, в том числе и за рубеж. Об этом беспокоилась и мама, работающая в городской администрации. В общем, без преувеличения можно сказать, что к 18 годам Игорь объездил если не половину, то четверть мира, его комната была забита различными грамотами, кубками, медалями и прочими знаками отличия. Чего греха таить — это было просто кайфово: стоять на пьедестале, слушать восторженные речи, ловить восторженные взгляды девчонок и, завистливые, пацанов. Вот это была жизнь! Хоть и работать приходилось на износ.

Увы, износ наступил. В 18 лет Игорю поставили диагноз «артроз коленных суставов».

— Из физических нагрузок — только плаванье, — сказал строгий врач со смешной фамилией Новенький, — иначе через пару лет вообще ходить не сможете.
— Но почему? — взревел ошарашенный Игорь, который думал, что боль в коленях просто следствие травмы: — Мне же только 18?
— Рановато, конечно, — согласился врач, — но скорей всего в детстве вы переболели болезнью Шлягера. Не припоминаете?

Игорь вспомнил: точно, было такое, лет в 12-13, он тогда с полгода даже приседал с большим трудом, казалось, суставы рвутся.

Игорь вспомнил: точно, было такое, лет в 12-13, он тогда с полгода даже приседал с большим трудом, казалось, суставы рвутся. Но все равно танцевал. Лечиться и жаловаться было некогда.

— И что теперь? — тупо спросил Игорь.
— Не вы первый, не вы последний, — пожал плечами врач, — подлечим, фаза болезни начальная, попробуем приостановить процесс разрушения суставов…
— Но я не смогу танцевать! — закричал Игорь.
— Да, не сможете, — спокойно ответил доктор, — но жить-то вы сможете.
— Что это будет за жизнь, — буркнул Игорь.

Диагноз Танцору поставили летом, и с тех пор он возненавидел это время года. Игорь как раз должен был ехать в Прагу, на фестиваль бальных и современных танцев. Он просто обожал Прагу! И свою новую партнершу, Дашу, беленькую, гибкую, с синими, как море глазами и розовыми губками. Ну вылитая Барби! И что теперь? Не будет ни Праги, ни Берлина, ни Хорватии, ни Даши? Тогда зачем все эти 12 лет, когда он вкалывал как проклятый?

Сначала Игорь думал никому ничего не рассказывать и продолжать танцевать. Но Семен Маркович, старый еврей, имеющий связи всюду, естественно, разнюхал.

— Не позволю, — коротко сказал он, — искалечишь себя, мне потом отвечать. На танцах жизнь не заканчивается.
— Вы мне совсем другое твердили последние 12 лет, — криво усмехнулся Игорь, — кроме как танцевать, я больше ничего толком не умею.
— Так учись, или кудой? — удивился Семен Маркович. — Молодой, вся жизнь впереди, найдешь себе призвание…

Игорь только рукой махнул. Все бы ничего, но окончательно его доконала реакция матери. После того, как он сообщил ей, что танцевать больше не сможет по физическим показаниям, она начала относиться к нему как… как к неполноценному. Игорь понял, что стал для нее разочарованием всей жизни.

— А не хер планы на людях строить, — как-то, напившись, орал он матери в лицо, — на себе строй, поняла?

Игорь очень сильно любил мать, никого ближе у него не было, отца своего он вообще знать не знал — они с матерью развелись, когда Игорю было полгода.

Игорь очень сильно любил мать, никого ближе у него не было, отца своего он вообще знать не знал — они с матерью развелись, когда Игорю было полгода. Именно поэтому реакция матери так сильно его задела.

— Небось перед папенькой моим хотела выставиться, мол, смотри, какого сына без тебя воспитала — чемпиона, — по тому, как судорожно сглотнула мать, Игорь понял, что попал в точку, — а нету чемпиона! Да я бы и сам от тебя ушел, будь на месте отца, от тебя ни тепла, ни ласки, робот какой-то, а не женщина.
— А ты знаешь, почему я такой стала? — с трудом разомкнув губы, спросила мать.
— Не знаю, от тебя же слова не добьешься, — угрюмо ответил Игорь.
— Зато ты у нас фонтан эмоций, не мужик, а тряпка, ни черта не способен в этой жизни достичь!
— Ты многого достигла, — пробормотал Игорь. С ним после выпивки всегда было так: сначала взрыв агрессии, потом глубокий, провальный сон, после которого он едва сам себя вспоминал.

Мать устроила Игоря в институт, осваивать специальность менеджера, она же, в основном, и сессии за него сдавала, когда за деньги, когда используя свое служебное положение. Игорю было все равно, на кого и как учиться. Осознание того, что с танцами покончено навсегда и в будущем он, скорей всего, станет калекой, изрядно его подкосило. Жизнь стала тоскливой. Игорь расцвечивал ее с помощью выпивки и сомнительных друзей. Но и это уже стало приедаться. Благодаря усвоенной за годы тренировок привычке видеть себя со стороны, анализируя каждое движение, Игорь понимал, что сегодня он собой представляет… Да ни хрена не представляет, мать права. На морде уже начинают проступать следы обильных возлияний, и жирок на пузе появился. И что дальше делать? А ведь надо же делать, иначе ухнет он в алкогольный омут с головой так, что уже никто не достанет.

— Ну, и где он — свет в конце туннеля, — вдруг заорал Игорь, всматриваясь куда-то между густых деревьев, — где, мать вашу!..

И вдруг он увидел свет. Там, где смыкались ветки деревьев, образуя арку, лился поток солнечных лучей, в котором танцевали невесомые, светящиеся пылинки. Игорь завороженно смотрел на эту картину, не в силах оторвать взгляд от этого зрелища. Почему он раньше не замечал подобной красоты? Всегда ненавидел лето, будто оно в чем-то виновато. А ведь кроме него самого винить некого… Игорь смотрел на танец светящихся пылинок и видел: вот они закружились вальсе, вот зажигательная сальса, страстное танго… Картины эти почему-то не вызывали, как прежде, острой тоски и боли, лишь приятные воспоминания. И вдруг Игорь понял, что тоскует не столько о танцах, сколько о тех возможностях, которые они предоставляли: поездки по миру, признание, восхищение. Но разве всего этого нельзя достичь другим путем? Что на него нашло? Почему он поставил на себе крест? Как тогда сказал доктор Новенький:

— Жить-то вы сможете…
— Конечно, смогу! — сказал Игорь, нырнув в поток света, почувствовав, как тот обволакивает его теплом и какой-то необъяснимой радостью. Он нежился, оттаивал в лучах солнца. А вокруг простиралось лето. Самое обыкновенное лето. А может, и необыкновенное.