Первое, что я делаю, открывая глаза — смотрю на часы. Около одиннадцати, самое время вставать. Я укутываюсь в одеяло, чтобы растянуть сонное удовольствие и насладиться первыми минутами нового дня. Мне тепло и уютно. В окно мягко светит зимнее солнце. Здесь оно другое — золотисто-белое, парчовое, как старинное платье. Чайки с криком проносятся мимо — дом стоит на берегу залива. В это трудно поверить, но та узкая полоска воды между холмами, мимо которой мы проходили вчера — это море. Вот так нырнешь в воду, оттолкнувшись ногами от просоленного причала цвета здешнего солнца, и оно не отпустит тебя, утянет в чертоги морского царя. Нужно только запретить себе смотреть назад, на причал, на котором осталась твоя жизнь. Я перекатываюсь на середину кровати, раскидываю широко руки и представляю себя чайкой. Воздух в комнате пахнет морозом и арбузами. Почему-то зимой мне часто слышится этот запах. Мне просторно и светло, внутри меня пустота, передо мной — весь день.

Я перекатываюсь на середину кровати, раскидываю широко руки и представляю себя чайкой.

В громоздком полированном шкафу напротив отражается кровать с моей растрепанной головой на подушке. Надо бы привести себя в порядок. Раньше, лет десять назад, я бы встала засветло, чтобы встретить утро при прическе и макияже, но кого мы пытаемся обмануть? Надеваю очки, подтягиваю поближе сумку, нащупываю косметичку. О Господи. Так, припудрить носик, слегка подкрасить реснички — максимум естественности. Готово. Свежа, как майская роза, падаю обратно на подушку. Как раз вовремя.

— Доброе утро, спящая красавица.

Потянуться, как кошечка, изогнуться, сонно потереть глазки (не забывая про тушь).

Он стоит передо мной с подносом. Шоколадное мороженое, кофе, свежие булочки. Единственный человек, который приносил мне завтрак в постель, умер в реанимации в день своего 70-летия. На глаза наворачиваются слезы. То ли воспоминания о бабуле, то ли меня как-то не так любили до сих пор, то ли солнце и море посреди февраля размыли мои дамбы. Поморгать, и никто ничего не заметит.

— Ой, спасибо большое, мне так приятно. Ой, мороженое. На завтрак. Я в раю. — кокетливо смеюсь. Он польщен.

— Я знаю, ты же говорила вчера, что любишь мороженное. Как спала?

— У тебя здесь так здорово. Чайки, воздух морем пахнет, солнце в окно.

Бестактные, как все любящие родители, они боятся одиночества своих детей больше, чем собственного.

— Я знаю, только я за эту зиму уже и забыл, как солнце выглядит.

— И не говори. Зима в этом году такая тяжелая. Здесь еще ничего, у вас очень мило. Вот у нас вообще тоска: серые каменные джунгли, чахлые липы и смог.

— Да, именно поэтому я хочу здесь остаться подольше. Мой шеф скоро выходит на пенсию, и скорее всего меня назначат на его место. Поэтому я и выбирал квартиру с расчетом на то, чтобы здесь осесть.

Он вопросительно смотрит на меня. У него добрые глаза порядочного человека. Еще у него одутловатое лицо, грузное тело и изящные руки. Мне не следовало пить столько вина вчера. Тогда бы ничего этого не произошло.

Нас познакомили наши мамы. Бестактные, как все любящие родители, они боятся одиночества своих детей больше, чем собственного. Чужая страна, чужие люди, и твой единственный ребенок там ровным счетом никому не нужен. Проще было уступить, чем сопротивляться. И вот я приехала знакомиться.

Мне неудобно смотреть ему в глаза. Я знаю, что значит, и мне грустно.

Я щебечу. Говорят, мужчинам это нравится, и, похоже, это правда. Или он не избалован. Любовь к делу заменила ему всех первокурсниц на свете. Мне все равно, что я говорю чушь, лишь бы не эти неловкие паузы. Мы говорим о его работе, о планах на ремонт, о старомодном спальном гарнитуре, который ему подарили, как только он переехал, и к которому он привязался.

Он показывает мне свой кабинет. Я не знаю никого, у кого был бы «кабинет». Мне это кажется чопорным. Как будто ему уже лет 50. А ведь он мой ровесник. Или это я недозрелая? Да… море повсюду. Модели яхт. Он собирает их, чтобы разрабатывать пальцы. Я делаю вид, что изучаю его неоконченное творение и не замечаю, как он подходит сзади.

Я не знаю никого, у кого был бы «кабинет». Мне это кажется чопорным. Как будто ему уже лет 50.

— Иди сюда.

Его руки тянут меня вниз, довольно сильно, и он аккуратно сажает меня к себе на колени.

Похоже, он полон решимости доставить мне все удовольствия мира, и я не сопротивляюсь. «Ты правишь в открытое море, с волнами не справиться нам», — пела нам с сестрой на ночь мама. Если задуматься, странный выбор колыбельной.

Обычно леди закрывают глаза, но не сегодня. Я смотрю на солнце то тех пор, пока в глазах не появляются разноцветные яркие круги — как тогда, когда я тонула, свалившись в озеро с крутого берега. Было совсем не страшно, но очень красиво и спокойно, пока меня не вытащили за волосы из воды. Кажется, я тогда еще обиделась, что мне не дали досмотреть красивые картинки. С тех пор я почему-то очень горжусь, что в детстве чуть не утонула.

Мы идем на вокзал мимо пристани. При свете дня все кажется каким-то мелким, узким, тесным. Маленький провинциальный город, считай, повезло, если нашла работу продавщицы в цветочном магазине. Про жизнь в таких городках любил писать Чехов, кажется.

Он берет мою ладонь в свою. У него холодные и узкие пальцы, которые ни на секунду не останавливаются. Он все время теребит мою руку. Профессиональная привычка, говорит. Я отворачиваюсь и продолжаю идти, глядя на солнце, постепенно уходящее за холмы.

— Что ты там увидела?

— Солнце садится.

Ты стоишь передо мной на перроне. Я чувствую себя очень маленькой, хотя ты не выше меня ростом. Мы молчим — я больше не несу очаровательную чушь.

— Спасибо тебе большое, мне было очень хорошо.

— Мне тоже. Я позвоню вечером, узнать, как ты добралась.

Я сажусь в поезд и мчусь навстречу яркой жизни своего большого города. Когда появляются первые огни, мое приключение кажется мне глупым и смешным. У меня все хорошо. Я сильная, самостоятельная и дерзкая. Я не знаю, какого цвета солнце светит мне в окна по утрам.