Софочка лежала, закутавшись в ватное одеяло, и думала о завтрашнем утре. Снова нужно идти в музыкальную школу. Девочка зажмурилась, прогоняя неприятные мысли: вариации Кабалевского представлялись огромным, черным квадратом, заслоняющим почти весь календарь, кроме нижнего правого уголка — воскресенья. Дня, когда можно забыть о клавишах, достать краски и альбом: насладиться плотной, густой гуашью и легкой, мягкой пастелью.

Она рисовала везде и всюду, чаще — простым карандашом, он всегда находился под рукой, оттого большинство набросков было черно-белыми, как клавиши.

Вдруг девочка услышала родительские голоса: громкие, раздраженные, и Софочке показалось, что мама плачет. Соня проворно выкарабкалась из постели и прокралась к приоткрытой кухонной двери. В байковой ночной рубашке, она растерянным привидением скользнула внутрь… Папа курил, пуская дым в мерзлую синеву форточки. Мама, наливая из самовара в чашку сероватый кипяток, всхлипывала и порывисто вздыхала. Коротковатый мамин нос распух картофелиной и стал казаться еще короче.

— Ты меня никогда не любил! — вскричала мама, делая ударение на слове «никогда», — И родня твоя тоже! Они всегда были против меня-аа! Некраси-иивая-ааа! Я пашу, как лошадь, а ты — лодырь, даже палец о палец ударить не хочешь! А они так и ждут: какую бы грязь на меня вылить!
— Да кому ты нужна?! — отец яростно воткнул окурок в горшок с тощей, бледной традесканцией.
— А-ааа! Я никому не нужна?! ! — мама резко обернулась, взмахом плеснув кипяток. По отцовской рубашке расплылось большое, тёмное пятно.
— Дура!!! — он завопил от боли, схватил маму за плечи и швырнул её на стул.

— Ты меня никогда не любил! — вскричала мама, делая ударение на слове «никогда», — И родня твоя тоже! Они всегда были против меня-аа!

Софочка заревела и бросилась разнимать родителей:
— Не трогай маму! — её не слышали. Мама рыдала в голос, выкрикивая что-то нечленораздельное. Отец, обхватив бьющуюся в истерике мать, силой её удерживал.

Мама кричала, порываясь вскарабкаться на подоконник:
— Я выброшусь вниз! Раз я…! Никому…! Не нужна…! — в это время отец двинул мать по уху, та обмякла и съехала по стене вниз.
— Не смей! — заорала Софочка и вцепилась отцу в руку зубами. Он стряхнул ее, как котенка, и вышел вон.

Мама до полуночи сидела на полу и беззвучно плакала, Софочка тоже плакала и гладила маму по багровому, распухшему от слез лицу, по растрепанным волосам…

…Наутро у Софочки болела голова и щипало в глазах, а еще она совсем не выспалась, и от этого как будто немного тошнило.

— И — раз. И — два. И — три. И — четыре. — Валентина Ивановна отсчитывала такт и морщилась, слушая Сонино исполнение. Валентина Ивановна строгая, но все же лучше, чем Лариса Викторовна, думала Соня. От Ларисы Викторовны пахло дымом и тяжелыми, сладкими духами, и она больно стегала пальцы линейкой.
— Софья, что с тобой происходит? — Валентина Ивановна пристально посмотрела на девочку поверх очков, оборвав счет.

У Софочки перехватило дыхание, защипало в носу. Часто моргая, удерживая выкатывающиеся слёзы, она на всякий случай решила соврать:
— У меня… попугайчик умер, — такое и вправду случилось, но полгода назад.
— Господи, бедный ребенок. Поэтому ты плачешь? Ну, что с тобой делать? Пойди, умойся. Я тебя сегодня домой отпускаю, — вздохнула Валентина Ивановна и стала складывать ноты.

Пока Софочка бежала по морозцу домой, она отдышалась, настроение намного улучшилось, и она кое-что придумала. Она поможет маме! Ведь дома столько дел, и мама все не успевает сделать!

Едва войдя, Соня кинула в одну сторону кроличью эскимоску, кусачий шарф полетел в другую, и девочка поскакала, болтая косичкой, на кухню. Недавно она слышала, как мама жаловалась соседке, что цветы в доме совсем не приживаются, два горшка с традесканцией — и те не растут, рука тяжелая, а соседка сказала, что надо поливать «как следует» и ухаживать.

Вот она и польет цветы «как следует»! Девочка выбрала из горшка вчерашние окурки, отнесла высохшее, лёгкое растение в ванную. Включив мощную струю воды, Сонечка направила ее прямо в горшок и вприпрыжку побежала в гостиную за вторым. Тут ее осенила новая, замечательная идея, и так воодушевила, что Соня бросилась к фортепиано, и заиграла самую веселую из известных ей песенок: «Собачий вальс». Она жала на педаль, и старенький «Красный октябрь» выдавал звонкие, гулкие звуки! Форте! Форте! По черным клавишам! Очень весело и радостно стало Сонечке на душе. Солнце заглянуло в затянутое зимним узором окно и мир окрасился в розовый цвет!

Она жала на педаль, и старенький «Красный октябрь» выдавал звонкие, гулкие звуки! Форте! Форте! По черным клавишам!

В стену застучали. Сонечка смутилась, захлопнула крышку.

Идея же заключалась вот в чем. В серванте хранился кусок реликтового угля с отпечатком папоротника. Папа чрезвычайно гордился редким образцом (Девонский период!). Но камень запылился, и Сонечка захотела порадовать не только маму, но и папу! Она смоет пыль с отпечатка!

Схватив кусок, Сонечка помчалась обратно в ванную комнату, и обескуражено застыла на пороге: струя лупила по голым, хилым корням, по дну ванной растекалась темная лужа, земля превратилась в грязь и забила сливное отверстие. Девочка ойкнула и стала пригоршнями сгребать черную жижу обратно в горшок. Растроенно отнесла горшок в кухню и водрузила на подоконник. Затем все же решила вымыть реликт и подставила его под струю воды. Образец начал таять и разваливаться, след папоротника исчез в первую же секунду, в руках остался простой кусок мокрого угля . Соня от ужаса заметалась по квартире, схватила полотенце пытаясь вытереть камень, но ее опять постигла неудача. Полотенце в мгновение почернело… Солнце пропало, утянув малиновые лучи за собой в облака.

Третьи и четвертые классы занимались во вторую смену, и Сонечке пора было выходить.

…Вечером ноги не хотели идти домой, и Сонечка плелась, таща тяжелый портфель, рассматривая разноцветные квадраты окон. Гулкий, темный подъезд. Мама открыла дверь:

— Явилась наконец? Что ты тут сегодня устроила?! Ванную засорила. На кухне — лужа под окном, — пронзительный мамин голос вонзился головной болью.

Соня не решалась поднять глаза.

— Иди, делай уроки. Зла не хватает. Как глупости, так пожалуйста! Как толковое, так ума нет! — мама еще что-то говорила, но девочка уже не слышала слов, глохнущих в ноющем пульсе висков…

Портфель не открывался. У них — Сонечки и портфеля — были особые отношения. Сонечка не любила портфель. Она хотела дипломат. В их классе все ходили в школу с дипломатами — тонкими, черными, с элегантной металлической окантовкой. У Сони же был толстый, «учительский» портфель. Он чувствовал Сонину неприязнь и отвечал взаимностью: например, не расстегивался тогда, когда нужно, а раскрывался в самый неподходящий момент. Вот и теперь он не хотел отдавать Сонины книжки. Девочка минут десять боролась с защелкой, как в прихожей зазвонил телефон. Мама взяла трубку:
— Алло. Да… Да…? Понятно, Соня играла, да.

Она заглянула в комнату.

— Ты еще за уроки не принялась?! — клацнула защелка, и портфель разинул прямоугольную пасть. Сонечка лихорадочно выудила учебник.

— Ты еще за уроки не принялась?! — клацнула защелка, и портфель разинул прямоугольную пасть. Сонечка лихорадочно выудила учебник. Мама неодобрительно покачала головой.

Телефон зазвонил снова.

— Алло. Да… Да… Нет, что Вы, Валентина Ивановна, попугай? Так это давно было… Ах, понятно, понятно, спасибо за информацию… Я разберусь…

Прошло полчаса, и Соня подумала, что все успокоилось, и даже решила задачу, как раздался мамин крик:
— Сонька! Зараза негодная!

Соня, с грохотом уронив пенал, вскочила.

Мама стояла перед ней, держа грязное, черное полотенце:
— Что это такое! — её голос срывался. — Издеваешься надо мной? Врешь! Гадишь! Музыкой не занимаешься! Собачий вальс играем?! Попугайчик умер?! — покрасневшее злое лицо, выбившиеся волосы делали маму похожей на ведьму. Сонечка отчего-то отчетливо вспомнила старую черно-белую фотографию. На ней мама была очень красивой, как французская киноактриса: белокурые локоны, аккуратный, вздернутый носик, модная блузка с острыми, длинными уголками воротника. Почему мама больше не делает причесок?

— Даже не слышишь, что я говорю, нахалка!!! Сейчас я тебе покажу, как мать слушать! — мама вдруг начала хлестать Софочку мокрым полотенцем по лицу. Сонечка закрывалась руками, а мама, все больше и больше распаляясь, схватила Софочку за шиворот и поволокла в гостиную. Бросив её на диван, схватила ремень. Соня сдавленно рыдала, сжав зубами диванную обивку... Устав, мать выпустила ремень, рухнула в кресло и сама расплакалась:
— Что я такого сделала?! За что вы меня так не любите? И ты, и отец твой, вы меня просто ненавидите! За что?! Я не понимаю, за что?!!! И ты — вылитая его копия, тоже врушка и бездельница!

Щелкнула входная дверь: отец пришел с работы… Молча развернул Софочку к себе спиной, задрав платьице, дотронулся ледяными пальцами до вспухших рубцов на спине и ногах. Обернулся к матери:
— Совсем рехнулась?
— Тоже мне, добренький нашелся! — мама всхлипывала и сморкалась в платок, — лучше полюбуйся, что она с твоим драгоценным реликтом сделала!

Папа заглянул в сервант, усмехнулся:
— Что, хозяюшка? Наобум Лазаря похозяйничала?
— Жалеешь? Жалей-жалей! Меня-то никто никогда не жалеет! — мама пулей вылетела из комнаты…

— Что это такое! — её голос срывался. — Издеваешься надо мной? Врешь! Гадишь! Музыкой не занимаешься! Собачий вальс играем?!

Утром по радио объявили, что занятия в школе отменяются по погодным условиям. Софочку объявление удивило и порадовало.

Она целый день с упоением рисовала, позабыв неприятности, забыв завтрак и обед, сольфеджио, школу и всё остальное. К вечеру родилась серия нежно-пастельных иллюстраций к сказке о мумми-троллях.

Маму с работы Соня не дождалась. У мамы обнаружили пневмонию, и она три недели провела в больнице.

В эти дни к Соне с папой иногда заходила соседка-пенсионерка. Она готовила им суп и котлеты. Тетушка обнаружила горшки с увядшими растениями, оборвала стебельки, поставила их в стакан с водой, и скоро у традесканции проросли тоненькие, беловатые корешки, а листики стали крепкими, яркими. Как странно, Софочка раньше никогда не обращала внимания, что традесканция, оказывается, полосатая и цветная — розово-зелёная…

За три недели Софочка ни разу не появилась в музыкальной школе. Её отчислили. С тех самых пор Софья почти никогда не подходила к фортепьяно.