«Первая любовь всегда безмерна
И, увы, всегда обречена,
Ибо не при помощи безмена -
Пьяным сердцем взвешена она...»

- Ты моя единственная, - прошептали губы, и по щеке покатилась одинокая слеза.
- Так не уходи! - хотелось крикнуть мне, но слова превратились в сосульки и примерзли к горлу.

Впервые мы увиделись дождливым июньским утром. Я сидела без зонтика на лавочке около подъезда и решала, куда податься. Домой идти не хотелось. К нам в гости приехала мамина сестра, и я, прекрасно зная ее несносный характер, старалась поменьше с ней сталкиваться - пореже бывать дома. Он проходил мимо, вдруг остановился, сел рядом, раскрыл над нами обоими зонт и закурил. Мы сидели и молчали, над головой барабанил дождь, и веселые капли разлетались в разные стороны, ударяясь о «надежное небо, одно на двоих». Мы даже толком не познакомились. Позже я узнала, что в тот день его бросила девушка.

Второй раз мы столкнулись на автобусной остановке. Снова шел дождь, и на этот раз я не забыла захватить зонтик. Он подошел и, улыбнувшись, как хорошей знакомой, сказал:
- Привет!
- Привет, - сказала я и чихнула.
- Все-таки простудилась тогда? - участливо спросил он и протянул леденец. - С клубникой правда, - смущенно добавил, словно оправдывался, мол, извини, что не с мятой.
Такой и была моя первая любовь - ярко-красной, сочной, с зеленым хвостиком неопытности. Клубничной.

Такой и была моя первая любовь - ярко-красной, сочной, с зеленым хвостиком неопытности. Клубничной.

Я не хотела влюбляться в него, он не собирался строить со мной отношения. Я не желала связывать себя любовными путами, а его сердце было разбито. И к тому же через несколько месяцев его семья намеревалась навсегда покинуть Россию. Мы с самого начала знали, что у наших отношений не будет будущего, и, наверное, именно по этой причине начали общаться.

У нас было много общих интересов: мы любили музыку и пинг-понг, и свободу, и дождь, и черный кофе без сахара. Мы любили слушать тишину и сидеть у костра, тихонько трогая струны гитары. Друзьями мы стали быстро и просто. Мы обменивались мнениями о фильмах, людях, событиях. Мы взахлеб спорили о вечном, до хрипоты доказывая парадоксальные теоремы жизни. Нам было уютно вдвоем, уютно и легко.

- Представляешь, Герыч в тебя всё-таки влюбился, - смеялся он, рассматривая фотографии недавней вечеринки. - Я тебе говорил, что не нужно спорить с ним о политике.
- Но он был так категоричен, что я не выдержала, - улыбалась я. - И вряд ли после одного-единственного спора можно влюбиться.
- Можно влюбиться с одного-единственного взгляда, - тихо ответил он, закрывая фотофайлы. Я решила, что он говорит о ней, и неожиданно моё сердце впервые кольнула ревность.
- Наверное, можно.

Мы записались в один бассейн. Для нас стало ритуалом приходить после учебы, бросать книжки-тетрадки и забегать друг за другом с веселым: «Копаешься? Бросай всё и айда оздоровляться!» Мы плавали наперегонки и на время, и таким теплым было наше тихое счастье, что люди, глядя на нас, подчас не сдерживали улыбок.

Но однажды плотина дала течь. Мы сидели в МакДо. Я потягивала клубничный коктейль, а он задумчиво объедал карамель с мороженого. За соседним столиком резвились дети, стуча игрушками из хэппи мила и взахлеб рассказывая друг другу сюжет какого-то мультфильма. Я улыбнулась их непосредственности и встретилась глазами с ним. Доли секунды смотрел он на меня, а потом наклонился и поцеловал в губы.
- Ты скоро уедешь, - сказала я, и голос дрогнул, когда я осознала, что каркас нашей дружбы только что треснул.
- Да, - он неотрывно смотрел мне в глаза. - Но я люблю тебя.
И мне захотелось плакать. И оттого, что наша дружба с этого дня не могла оставаться прежней, и от неизбежности расставания, нависшей чёрным вороном над зародившимся чувством.

- Я не поеду, мама! Не хочу! - отчаянно боролся он, а я стояла рядом и с ужасом молилась: «Пусть все отменится. Пусть она скажет, что они останутся в России. Пусть…»
- Об этом не может быть и речи, - его мама с сочувствием смотрела на нас, но лишь отрицательно качала головой.
- Мы можем остаться. Можем. Или оставьте меня здесь, мама. Без проблем - я справлюсь.
- Дети, - вздохнула она, и в мое сердце вонзился осколок беспощадной фразы, - вы же всё знали с самого начала… Зачем?

...а я стояла рядом и с ужасом молилась: «Пусть все отменится. Пусть она скажет, что они останутся в России. Пусть…»

- Ты моя единственная, - прошептали губы, и по щеке покатилась одинокая слеза.
- Так не уходи! - хотелось крикнуть мне, но слова превратились в сосульки и примерзли к горлу.
Я сжала руки в кулаки. Ногти впились в ладони, но боль была ничтожной по сравнению с той, что охватила сердце.
- Я приеду, я вернусь, я буду писать тебе каждый день, - он обнимал меня крепко-крепко, но и он, и я понимали всю беспомощность этих обещаний.

Он, может быть, вернется, но мы уже будем не те. Другие мы, другие мысли, другие чувства. Он вернется, но мы больше никогда не будем шестнадцатилетними. Не будем такими беззаботными и открытыми. И наша любовь уже никогда не будет такой яркой, сочной – клубничной - потому что не будет первой.

На прощание он оставил мне свою любимую книжку «Над пропастью во ржи», очки для плавания и две упаковки клубничных леденцов.

Мы переписываемся. Сейчас, конечно, уже реже - прошло без малого шесть лет. В моей жизни с тех пор произошло много событий, были разные отношения. Радостные, волнующие, яркие, запоминающиеся, трогательные. Повторяющиеся. Но подснежник первой любви остался единственным.

На днях племянница листала книжку и спросила, стуча пальчиком по картинке:
- А ты знаешь, тётя, чем пахнет подснежник?
- Конечно, - улыбнулась я и обняла девчушку. - Клубникой.

И тогда я рассказала ей эту историю - историю прекрасной принцессы и храброго принца, которые умели выращивать клубничные подснежники и ждать чудес.

«А когда заглохнет пламя жажды,
То в ночи приснится старику,
Как с тобою встретился однажды,
Лишь однажды на своем веку…»