Моему другу spider'у,
в качестве запоздалого подарка на день Рождения

Иногда я думаю о том, что река, которая делит дорогу от моего дома до города пополам, есть не что иное, как река моего времени, неумолимо мелеющая и высыхающая. Там где раньше был поток воды с ровным, мягким течением, сейчас лишь мелководная заводь, остро пахнущая болотными растениями и гнилой водой…

Я часто спрашивала свою мачеху в детстве о том, что же было, когда меня не было? Она была хорошей, честной и доброй женщиной, искренне и наверное, напрасно сильно любившей моего отца. Но ее объяснения, такие простые и понятные, состоящие из цитат из Библии, не могли дать успокоение моему воображению. Точно так же не успокаивали ее объяснения о смерти моей пробабки, умершей на моих глазах. Мое собственное существование казалось мне, четырехлетней, яркой лампочкой посреди ночного заднего двора, куда я однажды вышла в одной рубашке, движимая смутным запутанным сновидением. Виденная мною картина, как оказалось, запечалилась в моей памяти навсегда.

Мачеха умерла в день моего 16-летия. Мы с отцом долго жили в ожидании ее прихода, в запахе ее вещей и отголосках ее шагов. Любимые мачехой лилии, растущие под окном гостиной, пахли терпко и траурно. Этот запах плавал по комнатам, среди завешенных черным крепом зеркал и зашторенных окон… Через три года отец раздал ее вещи бедным. Я оставила себе лишь пару платьев. Когда отца не было дома, я одевала одно из них и долго бродила по комнатам, напевая одну из любимых песен мачехи, пытаясь подражать ее низкому ласковому голосу, пока слезы не сдавливали горло и выплескивались горячим оловом из глаз. Когда я встретила Алекса, я уже могла спокойно говорить о смерти мачехи…

Алекс умел молчать. Отец нанял его себе в помощники, переложив на него львиную долю работы маленькой автомастерской. Я занималась домом и иногда просила его съездить в соседний город в магазин или полить лилии в саду. Он всегда молча выслушивал мои просьбы и так же молча их выполнял. Я так привыкла к его молчанию, к размеренным движениям его большого бесшумного тела, что однажды была сильно напугана раскатами мощного, незнакомого голоса, поносящего на чем свет стоит соседских мальчишек, как оказалось, воровавших яблоки из нашего сада. Когда я выбежала на крыльцо, он почувствовал мое присутствие, замолчал, коротко кивнул мне, и вернулся к ремонту машины.

Дни плавно перетекали в друг друга, иногда я путала их, однообразных зимой и летом. У меня не было подруг, с которыми я могла бы обсуждать последние деревенские новости и модные журналы. По понедельникам отец возил меня в город и терпеливо сопровождал в многочасовых прогулках по магазинам. Эти поездки составляли мое единственное развлечение. Раньше к нам в дом приезжали учителя, но со смертью мачехи мое образование завершилось. Моя жизнь тихо сыпалась песком сквозь пальцы в большом одиноком доме, чей покой изредка нарушался приездами гостей, которых мой отец всегда встречал очень радушно. Они были веселы и бесшабашны, и мой отец на какие-то часы прекращал быть моим отцом и становился другим, так похожим на гостей человеком. Эти люди приезжали на видавших виды машинах, на их ботинках лежала пыль далеких дорог. Они галантно целовали мою руку и восхищались моей красотой. Им было тесно в доме, и я разливала чай на веранде. Однажды очередной гость приехал вечером пятницы, и они с отцом вспоминали былое до раннего утра понедельника, пока не кончились силы и виски. Тогда я попросила Алекса отвезти меня в город.

Я шла вдоль рядов городского рынка, выбирая из множества товаров необходимые. Алекс шел на полшага позади меня, его присутствие охраняло меня от навязчивых взглядов и нечаянных прикосновений. Я смотрела, как он ловко нагружает машину пакетами и корзинами с продуктами. На обратном пути я украдкой поглядывала на большие загорелые руки, держащие руль. Солнце стояло в зените, вокруг, насколько хватало глаз, была выжженная земля и редкие пролески. Наконец мы подъехали к реке. По ее берегам буйно разрослась акация. Ее желтые пряные цветы отражались в ленивых зеленых волнах, навевающих мысли о бесконечно долгом сне и далеком, никогда не виденном море. Алекс остановил машину и открыл капот, из которого тут же вырвался столб белого, едко пахнущего пара. Пока он доставал из багажника инструменты, я вышла из машины и спустилась к самой воде. На берегу были следы цивилизации, которые обычно оставляли здесь немногочисленные путники - старые покрышки, ржавые канистры, забытый кем-то гаечный ключ, обрывки тряпок, хранящих следы машинного масла. Я пошла против течения воды. Сразу после изгиба реки, в зарослях акации, была поляна, спускавшаяся прямо в воду. Первый и последний раз я купалась здесь, когда мне было 7. Помню, мачеха высоко подобрала мои волосы и заколола их своими гребнями. Я стояла у самой воды, на меня из нее смотрела серьезная девочка со смешной прической в синем купальном костюме. Мачеха ласково подтолкнула меня вперед, и я вошла в воду. Когда прохладная вода властно обняла мои бедра и талию, я почувствовала, как некая упругая мягкая сила тянет меня плыть за собой, и испугалась. Мачеха рассмеялась и вошла в воду вслед за мной. Я уцепилась за ее руки и позволила воде оторвать мои ноги от гладкого твердого дна. Вода омывала мои плечи. Постепенно я осмелела и даже пыталась бороться с мягким течением, надувая щеки и зажмуривая изо всех сил глаза. Мачеха смеялась и протягивала мне руки, ловя под водой мои растопыренные ладошки…

Неожиданно я ощутила непреодолимое желание войти в эту воду, ощутить ее прохладу. Солнце стояло в зените и слепило глаза. Мне на секунду показалось, что за моей спиной стоит мачеха. Не оставляя себе времени на благоразумные раздумья, я стянула рубашку и юбку. Оставшись в нижнем белье, опасливо осмотрелась вокруг. Где-то далеко Алекс пытался завести машину. Вода оказалась неожиданно холодной и чистой. Она притягивала меня, все остальное стало вмиг несущественным и лишним… Когда вода дошла мне до груди, я легла на нее, нисколько не заботясь о прическе.. Река распустила мои волосы… я перевернулась на живот и открыла глаза. Вода была прозрачна, она меняла очертания моего тела, причудливо играя с контурами и тенями… со дна поднимались водоросли, они тянули свои длинные гибкие ростки к моим волосам, обвивая их. Так прошли секунды, в вязкой тишине я слышала только удары собственной крови в висках… В просторе нежно-зеленой воды мне неожиданно ясно представилась моя жизнь, такая однообразная и замкнутая, я увидела себя через десять лет, через двадцать, я видела себя старой, невообразимо одинокой, не имеющих других дел, как ездить по понедельникам в город за продуктами… Неожиданно мне захотелось сделать глубокий вдох этой чистой ласковой воды, захотелось остаться в ней навсегда, стать частью ее жизни, рыбой, живущей под корягой, кувшинкой, растущей у самого берега или раком, обитающем на самом дне, в мягком темном иле, в темноте, куда не проникают лучи даже самого жаркого полуденного солнца, в темноте, похожей на ту обжигающую пустоту, остающуюся после последней вспышки сгоревшей лампочки на заднем дворе отцовского дома… Мне вспомнилась мачеха, ее руки, гладящие меня по голове, ее голос, звавший меня к себе. Я так явно представила его себе, что он зазвучал у меня в ушах… Мне снова было 7… мы играли в прятки, я зажмурила глаза, чтобы стать еще незаметнее…

Внезапно кто-то резко рванул меня за волосы вверх. От неожиданности я сделала большой глоток воды, легкие полоснуло огнем. Чьи-то большие руки больно сдавили мне грудную клетку и подняли на поверхность. Мокрые волосы облепили лицо, не позволяя открыть глаза. Жадно глотая ртом воздух, я яростно отбивалась от чужих рук, кашляя, задыхаясь и царапаясь с непонятным мне чувством чего-то упущенного, с бешеным намереньем отомстить за это возвращение обратно. Постепенно ко мне возвращалось чувство реальности. Алекс, в промокшей одежде, пахнувшей машиной, нес меня на руках к берегу как ребенка, бережно и крепко прижимая к своей груди. От запаха его кожи, уюта его рук и своей тоски я неожиданно расплакалась. Его руки бережно опустили меня на траву. Рыдания душили мне грудь, я хватала ртом воздух, а слезы все текли из глаз… Я уткнулась в рубашку Алекса и плакала навзрыд, жалея себя, отца, мать, умершую сразу после моего рождения, прабабку, мачеху, всех, кто когда либо встречался на моем пути, тех кто уже умер и тех, кому это еще только предстояло… Моя голова терялась в уютных добрых ладонях, низкий голос говорил какие-то простые, утешительные слова, от которых мои слезы лились с удвоенной силой…

Я проплакала всю дорогу назад и следующие две недели. В недолгих сновидениях мачеха плакала вместе со мной… Иногда я приходила в себя и в коротких проблесках сознания видела, как плачет отец у моей кровати…
Доктор списал мою болезнь на долгое затворничество и слабые нервы. Мне были прописаны увеселительные прогулки и перемена места. Так как разговор о каких-либо поездках вызывал у меня неподдельный ужас, отец, бывший со мной неестественно веселым и громогласным, наводнил дом дальними родственниками, моими троюродными сестрами и братьями. Я не могла сделать шаг, чтобы не наткнуться на совершенно незнакомого мне веселого брата папиной троюродной сестры или кузину мужа маминой тети, живущей в твердом намерении выведать у меня сердечную тайну, бывшей, по общему мнению всех кузин и тетушек, настоящей причиной моей болезни. Этот домашний кошмар привел меня в чувство. Через три месяца совет родственников, видимо, посчитал меня здоровой, и многочисленные гости стали разъезжаться, оставив мне множество уверений в своей преданности, советов, фотографий, адресов, телефонов и забытых вещей, которые я вынесла на помойку в большой коробке, когда пыль от колес последней машины с внучатой племянницей свекра сестры моего дедушки осела на дороге….

Моя жизнь потекла как прежде, среди гулких комнат отцовского дома, фотографий мачехи и поездок в город по понедельникам. Лилии под окном пахли все также траурно, мальчишки все также воровали яблоки из нашего сада, а в прическе отца стало еще больше белых нитей.
Я наметила день собственной смерти на 29 августа, день рождения мачехи. Эта мысль пришла мне в голову легко и естественно и осталась там навсегда. Я выполняла повседневную работу по дому, готовила еду и подрезала лилии в саду. Отец и Алекс работали в мастерской. Я тайком от отца шила свадебное платье, в котором, по странной старой традиции в наших местах хоронили незамужних девушек. Август в этом году выдался жарким и сухим. В зное, иссушавшем землю, тонули все звуки и мысли. Лишь в короткий час перед рассветом природа ненадолго оживала. В самом конце долгой бессонной ночи на 29 августа я вышла на задний двор и села на скамью рядом с отцом, курившем трубку. Налетевший ветерок высушил пот на моей шее. Запах лилий смешивался с запахом табака, знакомом мне с детства, и оставался в моих волосах.
- Он попросил твоей руки, - наконец, сказал отец, глядя на одинокую лампу, освещавшую двор. Вокруг нее витала мошкара.
В небе упала звезда, прочертив яркой вспышкой августовское небо. Мне не было надобности спрашивать отца, кого он имеет в виду. За долгую совместную жизнь мы научились понимать друг друга без слов. Я вспомнила платье, аккуратно развешенное на стуле и готовое к завтрашнему дню. Где-то закричал петух. Через минуту ему ответил другой. Потом вдалеке кто-то завел машину.
- Нет. - сказала я.
Лампа погасла, оставив двор в полной темноте. Отец недовольно вздохнул и пошел в дом за новой лампочкой.
Я вернулась в комнату, аккуратно сложила готовое белое платье и положила его в мусорное ведро.
Через несколько часов я поеду с Алексом на городской рынок - в доме не осталось ни одной электрической лампочки.