Небольшой провинциальный магазин музыкальных инструментов никогда не пользовался среди горожан особым успехом. Поэтому уже никто, включая хозяина, не помнил, откуда в лавке взялась старинная скрипка, в некоторых местах потертая, но не потерявшая от этого благородного оттенка спелой вишни. Скрипка хранилась под толстым стеклом, на котором красовалось объявление, нацарапанное от руки кем-то, не имевшим представления о грамматике: «В руки не брать!».

Скрипка, повидавшая в жизни многое, обласканная руками знаменитых музыкантов, все время возмущалась.

— Нет ничего нелепее этого предупреждения, — бурчала она себе под нос. — Скрипку не брать в руки! Как же на ней играть? Ногами, что ли?

Но никто в магазине не слышал обиженных слов скрипки — ведь она находилась за стеклом…

В магазине на выбор продавались и другие скрипки, дешевые и не очень. Новые, блестящие, они стояли на витрине, подставляя свои округлые бока солнечным лучам. А вот старинную скрипку отодвинули в самую тень: свет мог проявить все дефекты и нанести непоправимый ущерб инструменту: дерево сохнет, скрипка может изменить привычный звук.

А звучала, надо сказать, скрипка великолепно. Она могла передать пение соловья на заре, шорох морского прибоя, звон капель росы, переливы ручейка. Но желающих купить инструмент не было. Скрипка скучала, смотря на покупателей, от которых было мало проку. Двери открывались, пропуская в тусклую тесноту лавки то девочку с мамой, восхищенно озирающих великолепие огромного черного рояля, то одинокого старика, придирчиво оценивающего старинный клавесин, то разнузданного мальчишку, украдкой поглаживающего медные тромбоны. Хлопнет дверь — от сквозняка тихонько задребезжат легкие тарелки, зашуршат листы нотных тетрадей, солнечный блик сбежит с лакированных корпусов виолончелей на пыльный пол — и опять всё погрузится в покой.

Так проходили день за днем, неделя за неделей, месяцы… годы… Однообразие и уныние поселились в магазинчике, и скрипка перестала обращать внимание на это. Она жила воспоминаниями о тех днях, когда залы рукоплескали ей, когда исполнители, влюбленные в музыку, в звуки, рожденные ею, бережно целовали после концерта,прошедшего с ошеломительным успехом, ее гриф. Она вспоминала запахи разных футляров, в которых объездила полмира, шум залов, наполненных дыханием сотен людей. Смотрела на убогость лавки, тосковала о просторе и свете, вздыхала... и опять погружалась в сладостные грезы.

Вьюжный февраль тем временем уступил место промозглому марту, не обещающему ранней весны. На улице снег сменялся дождем, северный ветер — кратковременной оттепелью. Мужчины поднимали воротники, женщины, поддергивая подолы пальто, на цыпочках преодолевали снеговую кашицу.

В один из таких ненастных дней дверь лавки широко распахнулась, впустив высокого худощавого юношу, одетого очень просто, если не сказать бедно, без головного убора, в грязных ботинках, выглядывающих из-под обтертых темно-синих брюк. Никто вначале не обратил внимания на вошедшего, даже всегда внимательный к посетителям хозяин не принял юношу за покупателя: на улице слякотно — забежал погреться. И только скрипка, отряхнув с себя привычное оцепенение, стала внимательно разглядывать незнакомца, особенно его руки. «Он музыкант…Скрипач…» — безошибочно определила она, глядя на его длинные тонкие пальцы с округлыми аристократическими ногтями.

Тем временем юноша подошел к прилавку, где выставлялись дешевые скрипки. На вид ему можно было дать не более 25 лет, а при ближайшем рассмотрении посетитель оказался очень хорош собой: длинные светлые волосы оттеняли немного загорелое лицо с тонкими чертами, необыкновенной глубины зеленоватые глаза сияли блеском — неизменным признаком творческой личности.

Заметив интерес к товару, хозяин лавки тут же подскочил к молодому человеку:

— Чего изволите, милостивый государь?

— Сударь, я хотел бы приглядеть себе инструмент… Скрипку, — скромно произнес юноша.

По первому же движению рук, по непроизвольному движению губ и сосредоточенно-тоскующему взгляду она сразу признала в юноше человека талантливого, восторженно-страстного, порывистого.

Скрипка не отрываясь следила за происходящим. Нужно сказать, что и все остальные скрипочки не остались равнодушными к незнакомцу. Каждая решила показать себя во всей красе. Тут, как нарочно, выглянуло солнце, и всё залоснилось от нестерпимого блеска многочисленных претенденток на руки и сердце музыканта.

Юноша осматривал ряды скрипок, светлых и темных тонов, с простыми и инкрустированными деками, из определенных видов клена, покрытых лаком, приготовленным по разным рецептам. Он улыбался, дотрагивался до инструментов, некоторые брал в руки и бережно осматривал, осведомлялся о цене товара. Одна скрипочка, кажется, приглянулась ему больше остальных, он попросил разрешения сыграть на ней. Хозяин услужливо подал юноше смычок. Музыкант вскинул руки, примерился к скрипочке и занес смычок. Первые звуки были неверными, скрипка была расстроена…Юноша настроил ее и начал игру заново…

Старинная скрипка, лежа под стеклом, не могла слышать ни разговора покупателя с хозяином лавки, ни визгливых попыток невольной соперницы-скрипочки издать из себя хоть какой-нибудь верный, по-настоящему благородный звук, ни гула недовольства других инструментов, не сумевших завладеть вниманием юного скрипача. Но по первому же движению рук, по непроизвольному движению губ и сосредоточенно-тоскующему взгляду она сразу признала в юноше человека талантливого, восторженно-страстного, порывистого. Сомнений у нее не было: ей хотелось принадлежать ему.

Но музыкант не обращал на скрипку никакого внимания: шкаф стоял слишком далеко от прилавка в темном углу. Скрипка видела, как покупатель выбирает товар, берет в руки другие скрипки, ждала, что очередь дойдет и до нее. Но все было тщетно: надежда гасла с каждой минутой. Все внутренние силы скрипки были напряжены до предела, все мольбы, обращенные к Богу, связаны с мечтами о музыканте, вся она сосредоточилась на одном желании — быть с тем, кого выбрала сама. Она почти задыхалась в своем тесном шкафу: «Пусть это произойдет только однажды, пусть затем я кану в небытие. Но ради этого мгновения можно и умереть…» Так думала скрипка, нервы-струны ее были натянуты до предела, и… в наступившей тишине раздался звук. Даже не звук, а хлопок.

— Минуточку, молодой человек, — извинился хозяин лавки. — Прошу прощения, милостивый государь. Кажется, на нашем самом ценном экземпляре порвалась струна.

Он подошел к шкафу и вынул из-за стекла скрипку:

— Так я и думал. Взгляните, мой юный почитатель искусства, какая досада! Скрипка пролежала здесь столько лет, никем не тронутая, и вдруг напомнила о своем существовании таким неожиданным способом. Не хотите ли вы, уж коли так случилось, испробовать этот инструмент. Знаете ли, данная скрипка, вероятнее всего, принадлежит итальянской школе скрипичных мастеров, сложно даже предположить, к какому веку она относится… Да… Давненько она не звучала…

Юноша с интересом слушал россказни старика. Хозяин приказал немедленно принести и заменить струну.

— Неужели вы мне доверите такую ценность? — глаза музыканта жадно загорелись.

— А почему бы и нет… — закивал в ответ торговец. — Скрипка, как женщина, должна иногда чувствовать любовь к себе…

Юноша осторожно взял из рук старика скрипку. Дерево отдавало тепло, хранило запахи каких-то далеких неведомых стран. Молодой человек прижал скрипку, взмахнул смычком, и… полилась музыка.

Музыка рождалась где-то в недрах скрипки, росла, наполняясь силой, обрушивалась бесконечным потоком гармонии. В ней было всё: бездонность голубого неба и чистота детской слезы, мощь горного водопада и легкость полета бабочки, благоухание роз и свежесть утреннего дождя, нежность и страстность первого поцелуя…Скрипка пела, пела о любви и разлуке, о прошлом и будущем, о мечтах и идеале, пела вне времени и вне пространства.

Последний взмах смычка, последняя нота, мелодия оборвалась…

— Как прекрасно…— немного помолчав, произнес старик. — Юноша, у вас есть Божественный дар…вам нельзя его терять…Я готов уступить вам эту драгоценную вещь по сходной цене. И даже могу предложить рассрочку. Вам надо учиться, и учиться на хорошем инструменте. Подумайте над моим предложением…

Музыкант молчал, с грустью глядя на скрипку.

— У меня нет и десятой доли того, чего вы хотите за нее, — наконец ответил он.

Он вернул скрипку старику, отвернулся и направился в сторону витрины с другими инструментами.

— Я выбрал другую… Ту, на которой играл прежде здесь… — юноша показал на дешевую скрипочку. — Я ограничен в средствах, вы должны меня понять, — как бы оправдываясь, продолжал он. — Да и куда я спрячу такую драгоценность, мне всегда придется хранить ее в тайне, ведь лихие люди могут украсть скрипку. Моя бедность диктует мне определенные правила: не надо создавать себе лишние сложности, жизнь и без того трудна.

Старик молча слушал юношу и кивал головой. Он все понимал. Он прожил долгую жизнь и знал: ничто и никогда не заменит юноше моменты единения с истинным вдохновением. Но переубеждать старик не стал, запер в шкаф драгоценную скрипку и рассчитал покупателя.

Дверь захлопнулась. В окне показался силуэт юноши с футляром. А за толстым стеклом еще долго дрожала и рыдала скрипка… Но ни слез, ни вздохов её никто и никогда не видел и не слышал.

И она так никогда и не узнала, что юноша был балаганным шутом, поднимающимся под купол, чтобы, идя по канату, забавлять искушенную публику пиликаньем на скрипке…