В середине апреля щедрое весеннее солнце обнажило разомлевшую, подсохшую после дождей и растаявших снегов землю. Посреди дворового парка на поваленном ещё с осени стволе вяза отдыхают двое пожилых мужчин. Дворники Михалыч и Константин весной и летом сидят тут по окончании утренней уборки своих участков. Константину лет около пятидесяти, но типичным обликом пьющего человека он тянет на все шестьдесят. Его крупная, по-лошадиному вытянутая физиономия покрыта морщинами и складками, веки всегда покрасневшие, как у людей, которые себя не щадят, а общее сочетание грубоватых черт выражает недоумение и тоскливую безнадёгу. На груди Константина под оранжевым жилетом и зелёным мундиром дворника красуется тельняшка. Бывая под мухой, этот «мачо», или «чмо», по определению его же товарищей, корешей, часто спорит, дерзит, и чтобы произвести впечатление, кричит, что морская пехота не сдаётся.

Михалыч, коллега и приятель Константина, значительно старше, однако сохраняет молодцеватый, даже спортивный вид и вполне может сойти за интеллигента, но не какого-нибудь рафинированного очкарика, а человека бывалого, закалённого жизнью.

— Вот оно, бескультурье-то открылось, куда ни глянь — везде мусор, экскременты, — Михалыч кивает в сторону школьного стадиона, расположенного тут же, вблизи. — Веришь, нет — за пять лет один только раз видел порядочного собачника. Вот так же весной, маленький, невзрачный сморчок прошёл по стадиону с пакетом и черпачком — подобрал экскременты… Что значит нравственный, имеет остатки совести!.. А всем прочим — до фени…

— Скоро сюда школьников загонят — начнут мести, скрести, — покуривая сигарету, отзывается Константин.

— Скоро здесь бригады алкашей пойдут — и кругами, и по касательной, — продолжает свои умозаключения Михалыч. — Раньше ведь как было? Бригады на заводах, на фабриках. Я сам когда-то в комсомольско-молодёжной бригаде трудился. Песня даже была любимая, вроде как бригадный гимн: «Если бы парни всей Земли…» А теперь, сам видишь, если бригада, то это либо гангстеры, либо алкаши… Сейчас ещё потеплеет малость, и припрутся сюда мамаши с колясками. Будут судачить, курить и пить пиво из банок… Ничего не поделаешь, мода!

— Да какая, к черту, мода! — вскипает Константин и по привычке хватается за тельняшку с намерением её порвать. — Еду как-то в троллейбусе… рядом села девка, а на ней джинсы с такими дырками, что кулак пролезет…

— Да какая, к черту, мода! — вскипает Константин и по привычке хватается за тельняшку с намерением её порвать.

— Это называется: «А мне не больно, а мне прикольно, а я прикольная…», — поёт для забавы Михалыч, и надо сказать, он вообще любит петь. — Эх, дружище, дурость-то всегда была. Погано то, что всё продаётся, всё стало товаром. Веришь, нет, но я с некоторых пор ненавижу торгашей. Всякий из них норовит надуть своего же соотечественника, нагадить ему в самую душу. Для меня они всё равно что христопродавцы. И вот думаю, если бы Маркс вдруг ожил и увидел, как его формула «деньги-товар-деньги» сегодня используется, он бы тотчас же удавился или пустил себе в лоб пулю… Затоптали мораль. И ведь такое уже много раз было. Заблудшее человечество периодически отбрасывало от себя Христовы заповеди, а потом в слезах и раскаянии возвращалось к святым скрижалям.

Константин слушает эти рассуждения приятеля с мутным рассеянным взором; подобные разговоры меньше всего занимают «чмо». Уж лучше про рыбалку или про баб. Словно угадав потаённые интересы коллеги, Михалыч гибко меняет тему беседы:

— Отношение к женщине — вот уровень цивилизованности, тест на человечность. Возвышать женщину и самим тянуться наверх… Нашему поколению это было свойственно. В молодости, бывало, сердце трепещет, если рядом оказывается какая-нибудь красотка… Сейчас, конечно, многое извратилось. Мы-то, старые черти, нисколько не изменились, такая закваска… а вообще, должен тебе сказать, пять лет назад, когда я операторствовал в системе теплоснабжения, совершили мы тоже бригадой над одной дамочкой, точнее — над её кобелём серьёзную экзекуцию… Летом, как только отключается тепло, начинается профилактика тепловых сетей. С утра и в обеденные перерывы сидим на базовом теплопункте среди двора в окружении пятиэтажек. Жизнь кругом кипит, прохожие шастают, всяких полно… И девки шагают мимо, а мы на них глазеем, и алкаши кучкуются, сдают посуду — душа же горит… И мамаши с колясками мимоходом. Едет этак карапуз в коляске, на нас смотрит; мы ему машем ладошкой: привет, мол! Глядишь, он в ответ улыбается и тоже ручонкой машет, а нам приятно… Нет, были у нас и гости — девки, не совсем уже молодые, но цветущие. Сидим за столом, пьём чай или водку, и вдруг затевается спор. Кто-нибудь форменно утверждает, что у девки силиконовая грудь. От нашего взгляда, дескать, не скроешь… Девка в смятении: «Да какая силиконовая!.. Нормальная грудь!..» — а сама всё больше распаляется. Мы на своём: не верим и всё! Кончается тем, что она сбрасывает бюстгальтер и предлагает попробовать на ощупь. Ну, мы мяли, мяли, потом извинялись: «Надо же так лопухнуться!.. В самом деле, нормальная грудь»…

Дама, конечно, необыкновенная, осанка гордая, грудь вперёд, на нас не смотрит. А мы сразу почуяли запах благородных духов, не иначе какой-нибудь «шанель».

Но речь не об этом. А стали замечать по утрам картину: в одно и то же время мимо теплопункта метрах в двадцати от нас прогуливается дамочка с громадным кобелём на поводке. Дама, конечно, необыкновенная, осанка гордая, грудь вперёд, на нас не смотрит. А мы сразу почуяли запах благородных духов, не иначе какой-нибудь «шанель». Незаметно и красотку меж собой стали звать Шанель, а кто попроще — Шинель. Проходит недели две или даже три, и что ты думаешь? Слышим вместо духов стойкий запах кобелиной мочи; он же непременно подходил к ближнему от нас столбу и задирал ногу… Впечатление такое сложилось, будто сам столб периодически отливает… Тут мы задумались и сказали себе: хватит нам такой «шанели»! И стали искать инженерное решение. Придумали быстро. Сан Саныч у нас головастый, оборотистый, немножко пройдоха, но не о нём разговор. Долго мы возились... Примерно там, куда кобель прицеливался, на столбе пристроили лист, а к нему через рубильник — провод. «Ноль» соединили с землей, где пёс принимал нужную стойку. Присыпали сверху гравием и водичкой побрызгали.

И вот прекрасным утром затаились на теплопункте, во все щели смотрим, ждём, а одного специалиста выставили на дежурство к рубильнику, чтоб ждал команды и был наготове… Тут, наконец, показалась Шанель. Гордая, нарядная, сарафан на ней весенний, для любого мужика — загляденье… Кобель, как всегда, задрал ногу и в ту же секунду, испустив дикий вопль «Га-а-а-ав!», рванул с такой страшной силой, что перевернул эту дамочку — рука-то запутана в поводок. И полетела она вслед кувырком… Так нам стало неловко перед Шанелью… Обнаружилось, что под сарафаном у неё нет трусов. Может, они ей и ни к чему, но мы-то не знали… Конечно, некрасиво получилось, будто не кобель, а мы ей порвали парус… А кобель с тех пор от столба шарахался… Видать, помнит пережитый ужас, думает, наверно: «Уж лучше я с памперсом похожу…»

Михалыч умолкает в приятной задумчивости, оборачивает лицо к восходящему солнцу, млеет душой от привычки к удовольствиям жизни и поёт вполголоса:

…Парни, парни, это в наших силах —
Землю от пожара уберечь.
Мы за мир, за дружбу, за улыбки милых,
За сердечность встреч…