«Пилите, Шура, пилите!». Прав, тысячу раз был прав незабвенный Паниковский: иногда приходится долго пилить, прежде чем под слоями тусклой краски блеснёт золотой мираж воспоминания о первой любви.

Первая любовь… Что это, когда это? Поцелуй, сидя рядом на горшочках в детском саду? Школьная любовь, когда гиперактивный пятиклассник едва не вырывает у объекта своей любви косу вместе со скальпом, не умея иначе продемонстрировать чувства.

Или первое свидание с тем, единственным. Скамейка в зоопарке возле маленького пруда, на берегу которого дремлют, свернувшись кукишами, розовые фламинго. Нетерпеливое ожидание встречи. Нежнейшие, почти воздушные, поцелуи, без этого жуткого сосущего звука, словно вампиры напали друг на друга. Объятия, не переходящие в сексуальное рукоприкладство. Ромео и Джульетта, эти испорченные подростки, нервно курят в сторонке. Да, но была ли это первая любовь? Или просто гон молодой крови и игра гормонов. Не знаю.

Была ли это первая любовь? Или просто гон молодой крови и игра гормонов. Не знаю.

Может ли быть так, что первая любовь приходит вновь и вновь? Со всеми вздохами, переживаниями, стеснением сердца, трепетом касаний, чистотой чувств. А всё, что было до этого, не имеет значения.

Скажу одно: такое случается. Пусть не со мной, и не с вами, но есть такие счастливицы (или несчастливицы; это уж как посмотреть), для которых первая любовь — вечный ремейк одноименного сериала. И они идут этим путём, радуясь, ошибаясь, падая и вновь возрождаясь. Чистосердечно уверенные, что вот и пришла первая любовь, она же и последняя. Рука об руку, до смертного часа. Жили счастливо и умерли в один день. И не важно, если из-за одновременной кончины их некому будет похоронить и оплакать. Главное, вместе.

Её звали Клава. Она жила ожиданием первой любви, но та всё не приходила. Были короткие связи и необязательные отношения, не заслуживающие этого высокого звания.

Но два года назад Клава, наконец, влюбилась, в первый раз. Не требовалось специально извещать об этом событии, достаточно было только взглянуть на Клаву, и всё становилось ясно: лицо её, несколько анемичной молодой блондинки, приобрело свежие краски, хотя и осталось похожим на лёгкий акварельный набросок, а движения сделались энергичными и целеустремлёнными.

Это был униформист из заезжего цирка «шапито». Высмотрев его в шеренге одинаковых молодых мужчин, выстраивающихся у входа на арену, Клава долго ходила на все представления, не решаясь сделать первый шаг.

Это отдалённое, немое обожание продолжалось до тех пор, пока её не заметил шпрехшталмейстер, объявлявший цирковые номера, грузный, торжественный мужчина, похожий на швейцара пятизвёздочного отеля. Под каким-то невнятным предлогом он пригласил Клаву за кулисы, и там, среди запахов зверья, сырых опилок и пота, быстро и грубо взял её, прижав лицом к стене и задрав на голову подол нарядного платья. От потрясения Клава даже не взбрыкнула. Она продолжала ходить в цирк, но смотрела уже не на униформиста. После представления шла в тёмный закулисный лабиринт, где шпрехшталмейстер мял и крутил её, молча, словно исчерпав голос на арене. Осенью цирк уехал.
И тогда Клава испугалась по-настоящему. Испугалась, до сердечной боли, той тёмной части своей души, о существовании которой она и не подозревала. С ней никогда не случалось ничего подобного. Она всегда была на светлой стороне любви.

Клава постаралась забыть об этом. Вычеркнула из памяти, словно и не было того жаркого лета и душного купола «шапито» с его страшным обитателем.

Вычеркнула из памяти, словно и не было того жаркого лета и душного купола «шапито» с его страшным обитателем.

Однажды Клава увидела униформиста на городской улице: он был местным. Цирк набирал обслугу там, где гастролировал, выходило гораздо дешевле и удобнее. Она содрогнулась и прошла мимо.

Говорят, что время лечит любые раны.

Прошлым летом в город приехал театр оперы и балета. Добротная, запылённая классика, не подправленная режиссёрскими находками. Первый раз Клава увидела предмет своей любви в опере «Риголетто». Он вместе с другими придворными герцога издевался над несчастным горбуном. Мягкий берет с павлиньим пером, синий бархатный колет и жёлтое трико, пустившее стрелку на правой ноге. Хорист, один из многих. Почему Клава выбрала и полюбила именно его, а не балетного танцовщика с сильными икрами и выпуклыми ягодицами, она не могла объяснить.

Боясь упустить своё счастье, Клава сразу заявила о себе: когда опера закончилась, и из зала потянулись благодарные зрители с цветами, она взлетела на сцену и, ловко увернувшись от привычно протянутых рук солистов, вклинилась в ряды скромно стоявшего в отдалении хора и всунула своему избраннику в руки букет с запиской.

Стали встречаться. Сразу наметилось некоторое неравенство: она была влюблена, он благосклонно принимал её чувства. Клавино сердце сладким леденцом истаивало в груди, и этого было достаточно для счастья.

Клава по контрамаркам проходила на спектакли, а потом они ехали к ней домой, к заранее накрытому столу. К сожалению, она не могла погордиться изысканной сервировкой. Как кольца дерева отмечают прожитые им годы, так и посуда соответствовала разным периодам Клавиной жизни.

Большие глубокие тарелки с синими ободками, якорями и надписью «Морфлот» помнили сваренный коком на камбузе борщ, в котором торчком стояла ложка, и ухватистые руки каперанга, привозившего в судочках нехитрую матросскую снедь.

Антикварную супницу в затейливых расписных розочках Клава купила специально, чтобы порадовать взыскательный взгляд художника, писавшего её портрет.

Как кольца дерева отмечают прожитые им годы, так и посуда соответствовала разным периодам Клавиной жизни.

Впрочем, хористу было фиолетово, из чего есть вкусную Клавину стряпню. Он перебрался к ней жить. Подруги потребовали познакомить с ним. Был дан званый ужин. Хорист оказался душой компании, был обаятелен, рассказывал смешные театральные байки. А потом случилось то, что и должно было случиться: его попросили спеть. Клава испугалась, ведь она и не слышала его голоса, звучавшего в общем хоре. Не чинясь, он встал из-за стола и отошёл к открытому окну, в которое струился посвежевший вечерний воздух. Хорист запел арию герцога «Сердце красавицы» из оперы «Риголетто». Неожиданно сильный и красивый голос заполнил маленькую комнату, словно газированная вода стакан, и перелился на улицу. Клава не видела ошеломлённых лиц подруг; слёзы текли по её щекам — она никогда не была так счастлива. Внизу, в темноте улицы, кто-то зааплодировал и закричал «Браво!». Хорист пел ещё долго, словно вознамерился исполнить весь репертуар лирического тенора. Подруги разошлись глубоко за полночь. Лица их были мечтательны и слегка завистливы.

Лето и гастроли катились к концу. Подруги присматривались к Клаве в сладкой надежде обнаружить припухлость и заплаканность глаз, но она держалась молодцом, не из-за крепкого характера, а вследствие здравого взгляда на жизнь.

В какой-то трудноуловимый момент она поняла, что первая любовь вновь не случилась. Стол, ожидавший хориста, стал менее обильным, а у Клавы появились какие-то вечерние занятия, мешавшие ей истово, как раньше, посещать театр. Хорист распевался по утрам, но уже не расщедривался на целые арии.

И, наконец, грянул последний спектакль. Наутро к театру, как поросята к свиноматке, пристроились трейлеры, в которые грузили декорации и прочее гастрольное имущество.

Солисты летели самолётом, остальной состав уезжал поездом. Прощание получилось тёплым, но как-то по касательной, без глубины чувств. Последние минуты перед отправлением поезда были особенно тягостны из-за обязательного дотягивания расставания до первого лязга двинувшихся вагонов. И когда, наконец, это произошло, Клава послала воздушный поцелуй в уже опустевшее окно и быстро пошла к выходу с перрона, заполняясь повседневными заботами, и даже не заметила мимовольную слезу, скользнувшую по щеке и тут же высохшую в сквозняке вокзального перехода.

Что можно знать о любви?