Самым шикарным учителем в школе был физик Александр Григорьевич. Он умел играть на гитаре, пел бардовские песни, носил обалденные песочные усы. Вот именно из-за них и получил он свое прозвище «Сус». Когда он рассказывал про обкладки конденсаторов, которые сдвигались и раздвигались, и там возникал электрический ток, я с напряжением пыталась представить весь этот процесс, но ровным счетом ничего не понимала. Иногда, отвечая у доски, я с трудом представляла, где в предложениях произносимых моим голосом, было подлежащее, а где сказуемое.

Признаться честно, за всю школьную жизнь я не решила ни одной задачки по физике, благодаря тому, что знала главное оружие против Суса и регулярно пользовалась им на его уроках. Однажды, придя с родительского собрания, мама рассказала, что некоторые девочки носят такие короткие юбки, что учителю физики стыдно на них смотреть, когда они пишут на доске. Эта была ключевая фраза! Мое избавление от письменных ответов у доски. Я закрылась в комнате и у одной юбки отрезала все, что только можно было отрезать. Она стала моим пропускным билетом на физику без решения задач.

Сус всегда приходил на урок в аккуратно поглаженном костюме в сочетании с модным стильным галстуком. Он менял его каждый день, и мы с Маринкой решили вести дневник Сусовых галстуков. В тетрадке в клетку мы расчертили таблицу с шестью столбиками и озаглавили их днями недели. Дальше вниз шли строчки. В начале каждой строки мы ставили дату, а на пересечении строки и столбца - описание галстука. Хотели проследить некую закономерность.

Я закрылась в комнате и у одной юбки отрезала все, что только можно было отрезать.

Но Сус был непредсказуем, его просчитать нам так и не удалось. Пока, вместо прослушивания материала, мы занимались разработкой теории галстуков, физик жутко злился на наше невнимание, и в качестве наказания пересадил на первую парту. На одном из уроков сижу я, как бельмо на глазу, на этой самой первой парте, пытаюсь делать умное лицо, будто бы вникаю в материал, и вдруг слышу Маринкин шепот:
- Тань, представь Александра Григорьевича голым в бане с шайкой.

Я от неожиданности чуть со стула не рухнула. А Сус уселся напротив меня за свой стол, ноги вокруг стула обкрутил и шевелит ими. Меня такой неуправляемый смех разобрал, сижу, вся красная, парта первая - лицо спрятать некуда, плечи от безмолвного хохота уже трясутся. Вижу краем глаза, Маринкины плечи не только трясутся, но и подпрыгивают. Проходит минута, вторая, физик подбегает к нашей парте и кричит:
- Хватит смеяться, Климова, дай волос для опыта.
А я ему:
- Не дам.

- Что!!! Люди для науки головы не жалели, а тебе какого-то волоса жалко! Вот поставлю вам с Ветровой пару, будете знать тогда, как трястись здесь у меня на первой парте. Вы же по физике "ноль", - и делает из большого и указательного пальца круг. - Ноль, ну совершенно ничего не знаете. Вырастите, придете на завод работать, а я к вам на экскурсию приду. Вы рычаг вверх-вниз, вверх-вниз дергаете. Пройдет десять лет, я снова приду, а вы с вашими познаниями так вверх-вниз и дергаете.

- Ничего я дергать не буду, я артисткой стану, - гордо заявила я.
- Артисткой, - протянул физик, ну тогда ладно, иди к доске, расскажи, что я Вам задавал сегодня на дом.

Выхожу к доске, а у меня в памяти - только баня, да голый Сус на полке лежит и тазом прикрывается. Верная Маринка стала мне шептать правило Буравчика, шепчет тихо, ничего не слышно, я к ней ухо протягиваю, а физик спрашивает:
- Климова, а ты в артистках роль тоже с суфлером играть будешь?
- Без суфлера, Александр Григорьевич.

Выхожу к доске, а у меня в памяти - только баня, да голый Сус на полке лежит и тазом прикрывается.

Он улыбнулся в свои песочные усы.
- Ну, ладно, садись, ставлю тебе точку, до четверга не исправишь, артистка, превращу её в двойку.

Я, понурая, бреду к своей первой парте, а в душе думаю, какой же замечательный учитель физик, и вовсе он не смешной в бане, и двойку мне не поставил. Вот когда стану артисткой, обязательно для него песню спою.

Самым страшным местом в школе был кабинет истории на четвертом этаже. Когда на переменах во всей школе царили рай, благоденствие и принцип удовольствия, у кабинета истории - могильная тишина. Лишь изредка её нарушали стук дрожащих зубов или молитва: «Господи, помоги, сделай так, чтобы не спросил!»

Когда впервые я очутились в этом живом уголке ужасов и увидела предмет всеобщего страха, то испытала легкое недоумение. Учитель истории, которого боялась вся школа, был красив как римский бог, с правильными чертами лица и обворожительной улыбкой. Но самое главное, что меня в нем привлекло – это рыжие, рыжие веснушки, покрывающие все лицо. Веснушки означали родственную душу, и миф ужасов для меня развеялся сам собой. Прозвенел звонок на урок, и перепуганные одноклассники, стуча зубами, понуро побрели в класс.

- Итак, что вам было задано к уроку? – римский бог стоял на кафедре-возвышении, словно на горе Олимп.

Как по мановению волшебной палочки, весь класс одним движением, единовременно, будто в синхронном плавании, грохнулся на свои парты. Только я, да отличник Филлимонов сохранили вертикальное положение тела. Мои глаза встретились с глазами историка, несколько секунд мы безотрывно смотрели друг на друга.

- Ложись, быстрее ложись, - прошептала мне Маринка и дернула за рукав.
- О, да у нас новенькие! Давайте познакомимся, как ваше имя?
- Татьяна.
- Очень приятно, а я Владимир Григорьевич. А для класса я повторяю вопрос, какова тема вашего домашнего задания на сегодня? Не вижу ваших рук. Вы, что сюда молчать пришли?

- Итак, что вам было задано к уроку? – римский бог стоял на кафедре-возвышении, словно на горе Олимп.

По согнутым телам пробежала легкая дрожь, и все глаза с мольбой уставились на вертикального Филлимонова.

- Феодальная раздробленность, - спасительно произнес он.
- Хорошо, более подробно по этой теме нам расскажет… - в классе наступила ужасающая тишина, на мгновение мне показалось, что класс стал пустым, будто все находящиеся в нем ученики по одной команде надели шапки-невидимки. Прямой длинный палец Владимира Григорьевича медленно пополз по журналу. - …Бойцова.

По кабинету легким весенним ветерком пронесся вздох облегчения, головы вразброс стали подниматься с парт, и класс хором произнес:
- Какая - «И» или «Эл»?

Дело в том, что у нас учились две Бойцовы - Ира и Лена. Ирка тут же начала исполнять свой коронный номер. Один ее глаз смотрел на историка, а второй в это время двигался по направлению к уху. Слабонервные учителя тут же отводили от неё взгляд и обязательно вызывали Лену, но Григорьевич был не слабаком.
- Ну, Ирина, что глаза сделала как у карася, иди к доске.
Трюк не помог, и Бойцова И. поплелась к доске.

Со временем я тоже заразилась всеобщей эпидемией страха перед историческим кабинетом, как другие, читала молитву, дрожала в обнимку с учебником, падала на парту, пока Александр Григорьевич медленно по журналу искал свою жертву. Но через призму прожитых лет скажу, что до сих пор помню многие исторические даты, события и факты. Историк научил меня не только зубрить материал, но и понимать, что все в нашей жизни взаимосвязано - добро и зло, война и мир. Он был беспощаден к неуважению отечественной истории и свято верил в наше коммунистическое счастливое будущее.

В старших классах нам было задано выучить определение, что такое коммунизм из «Коммунистической программы партии». Это определение занимало полторы страницы, и не дай бог было переставить в нем хоть одно слово или запнуться, тебя тут же настигала кара: «Садись, двойка».

Получив подряд уже четыре двойки, ей наконец удалось пересказать о коммунизме все и до конца.

Бедная Ольга Копылова несколько раз начинала отвечать злосчастное определение и запиналась каждый раз на одном и том же месте. Получив подряд уже четыре двойки, ей наконец удалось пересказать о коммунизме все и до конца. На последнем предложении её лицо озарила лучезарная улыбка. Историк тут же перехватил её проницательным взглядом и грозно спросил:
- А чего это ты улыбаешься, что в коммунизм не веришь?
- Не-а, - откровенно призналась Копылова.
- Садись, двойка. Так, кто еще в коммунизм не верит?
В классе воцарилась привычная тишина.

- Климова и Ветрова, что молчите? В коммунизм верите?
- Верим! – хором отчеканили мы с Маринкой.
- Вот видишь, Копылова, все, кроме тебя, в коммунизм верят. Ну как можно в это не верить и все время забывать определение? Представь, ты врач, а я попаду к тебе на операционный стол, и будешь ты мне делать хирургическую операцию. Зашьешь живот, а ножницы внутри, во мне забудешь, и я тогда всю жизнь мучиться буду.
- Я не ножницы, я что потяжелее забуду, чтоб наверняка было, - отбила нападение Ольга.
- Садись, ставлю тебе три двойки в одну клетку. Пусть твои родители порадуются.

Это был не день Копыловой. Для меня до сих пор остается загадкой, почему она призналась в своем коммунистическом неверии и солгала ли я? Мне было 15 лет, хотелось сделаться любимой, счастливой, и если коммунизм стал бы этому не помехой, я в него поверила бы без оглядки.

Однажды в конце четверти в журнальной строчке около моей фамилии стояли пять четверок и пять пятерок. Окончился последний урок, и историк выставлял четвертные оценки, в раздумье он остановился у моей фамилии.

- Ну, что мы тебе поставим, Климова?
- Не знаю, Владимир Григорьевич, – ответила я.

Он внимательно посмотрел на мое лицо, улыбнулся, взял в руку ручку, в последней клеточке нарисовал жирную «5» и с ухмылкой сказал:
- Это тебе за очаровательные веснушки!

Я задохнулась от счастья, потому что заработала первую четвертную историческую пятерку, и наконец мои ненавистные веснушки принесли мне удачу, сделали невозможное возможным. Я всегда чувствовала в историке родственную душу.