Стынут руки мои на ветру.
И впервые утешит меня
Мысль о том, что я тоже умру.

Не знаю, чьи это стихи. Их я шептала снова и снова в тот солнечный весенний день, чернее которого не было в моей жизни. Я до сих пор помню все: речь декана, двух твоих жен, стайку заплаканных студенток… Я стояла далеко, почти у самого забора, чтоб не ловить на себе взгляды общественности. Подошла только попрощаться с тобой. Дождалась своей очереди, нагнулась и поцеловала в последний раз твои губы. По толпе пронесся шорох возмущения. В лоб надо целовать, в губы - только жена! Я быстро пошла к выходу с кладбища, не дожидаясь университетского автобуса, поминок… Мне тогда было двадцать три, первый год аспирантуры, и, боже, какой же чудесной казалась мне жизнь еще только в сентябре!

…А когда мы познакомились, мне было девятнадцать. То есть нет, познакомились мы раньше - когда мне было семнадцать. Вернее, тогда, на первом курсе, я узнала, как тебя зовут, и, как и любая студентка, столкнувшись в коридоре, вежливо здоровалась с замдеканом: "Здравствуйте, Игорь Григорьевич". Ты кивал в ответ. Ты, наверное, и не отличал меня от других первокурсниц. Мы временами обсуждали тебя (как и любого преподавателя мужского пола):
- Говорят, он уже в третий раз женат…
- Красивый…
- Девчонки, ну он же старый! Ему же лет тридцать!

Ты был старше меня на двадцать лет. Тебе было тридцать восемь, когда в начале моего третьего курса ты, развернув передо мной блестящие перспективы - аспирантура, симпозиумы, наука - переманил меня с другой кафедры и стал моим научным руководителем. Тебе было тридцать девять, когда во втором семестре третьего курса, узнав тебя как преподавателя, лектора, учителя, я влюбилась безумно и безнадежно. Ты был женат. Ты был вдвое старше. Ты был ученым с мировым именем. И я жила как раньше, старалась учиться так, чтобы ты был доволен, подписывала тебе открытки к праздникам, устроилась работать секретарем деканата, чтобы быть поближе к тебе. Однокурсники перемыли мне все кости и откровенно смеялись, глядя, как я хожу на все твои лекции. Ты оставался по вечерам после занятий и занимался со мной. Никакой романтики - в открытом и хорошо освещенном деканате мы совершенно честно занимались наукой по моей теме.

Ты слушал "Битлов" и читал Стругацких. Ты, смеясь, говорил: "Я старик… Мне уже чужды шумные развлечения юности, и из вредности я заставляю вас, молодую красивую девушку, разделять мои скучные-научные досуги… Курсовая - это в принципе не слишком важно, а аспирантура - совершенно бесперспективно. Может, отпустить вас сегодня?" Я молчала, ты замолкал тоже. Потом продолжал объяснять теорему.

Тебе было сорок, когда ты впервые меня поцеловал. Я не буду ничего писать об этом, хотя помню, как все произошло. Произошло - и произошло. Все равно до самого конца между нами ничего не было, кроме стихов, и поцелуев, и бешеной работы. Кроме того, что мы сделали вместе, и что носит теперь твое и мое - наше! - имя.

Мы рука об руку прошли через суд общественности. Общественность ведь не знала, что мы никогда не будем вместе. Общественности дай только языком почесать. А мы работали. Нам было просто хорошо. Я была благодарна за все тебе -Учителю - и преклонялась перед тобой - Ученым. Ты был благодарен мне… До сих пор не знаю, за что. Но ты любил меня.

Я с блеском защитила диплом, без сучка без задоринки поступила в магистратуру. Публикации в центральной печати (и совместные с тобой, и собственные), магистерская диссертация, защита, восхищенный декан - и твои сияющие глаза, ты был по-настоящему горд мною, своей ученицей! Аспирантура. Первые свои пары - я преподаватель! Веду практику по математическому анализу, ты хвалишь меня. Сентябрь, октябрь. Работа над первой главой диссертации. Ноябрь. Мой день рождения. Декабрь. Звонок декана: "Лика, зайди ко мне". Прихожу. - Лика, Игорь Григорьевич в больнице.
- Что случилось?
- По "скорой" с легочным кровотечением. В больницу Скорой Помощи.
Какое счастье, что у меня нет сейчас занятий. Счастье, что в этой больнице работает мамина двоюродная сестра.
- Тетя Таня, что там?
- Ликуша… Там рак. Неоперабельный. Месяца четыре еще… если по больницам. Не увидит он твоей защиты… ну, не плачь, девочка…

Тогда тебя вытащили. И началась другая жизнь. Я делала вид, что не знаю о твоем диагнозе, ты, кажется, верил мне и старался не подавать виду, что сам знаешь.

Январь, сессия. Февраль, диссертация, ты. Ты занимался со мной едва ли не больше, чем за все время нашего знакомства. А какие блестящие лекции ты читал тогда, в феврале и в марте! Ты превзошел сам себя, аудитория никогда раньше не бывала так полна студентами. И я уже стала забывать - мне хотелось забыть - о том, что слышала тогда от тети Тани. Одиннадцатого апреля мы отметили твое сорокатрехлетие. Дата не круглая, поэтому не всем факультетом, а кафедрой, почти по-домашнему. Это был единственный случай, когда ты дал выход своим чувствам. Сказал мне: "Если со мной что-нибудь случится, обещайте мне долго не плакать и обязательно защитить диссертацию". Я отшутилась, что-то о том, что еще вопрос, с кем из нас что-то случится.

А через два дня я опять дежурила возле ординаторской, отменив практику у двух групп. Увидев меня, тетя Таня ничего не сказала, просто повела в палату. Я приезжала к тебе каждый день, разрываясь между работой и больницей, почти не бывая дома. Я проходила в палату мимо Марии, твоей жены, не чувствуя ее взгляда, забыв об идиотских "приличиях". Я приносила тебе последние разработки, и ты шлифовал наши статьи. Ты работал - и врачам казалось, что тебе становится лучше.

А потом ты умер. Я ушла от тебя вечером, ласково попрощавшись: "До завтра!" А утром позвонили в университет. Похоронами занимался декан. Я отвела занятия, потом выполняла свои обязанности в деканате. Следующий день был ясным, солнечным. Ты любил такие дни. С тех пор прошло четыре года. Я защитила диссертацию и читаю лекции по ММФ - так же как и ты, только, наверное, не так хорошо. Я ни разу не была на кладбище. Мой годовалый сын, мой Игорек, носит твою фамилию.

Д.У.