Наша детская шайка каждый вечер с нетерпением ждала появления бабы Розы. Каждый вечер она выходила во двор, садилась на скамейку под расколотой временем липой. Шурша бурой оберточной бумагой, разворачивала свой кулёк, и тихий пыльный двор оживал: со всех подворотен, подвалов и подъездов к ней начинали стекаться кошки. Разномастные звериные ручейки журчали на разные голоса, словно слагая нестройным хором песню, которую могла понять только она. А баба Роза, сидя на скамейке, тихо что-то шептала, кормя с рук этот кошачий коллектив.

Почему-то все взрослые нашей коммуналки, да и двора тоже, считали бабу Розу выжившей из ума старой кошатницей. Маленькая сухонькая старушка с аристократичной осанкой и легкой невесомой походкой сама была похожа на одну из своих собеседниц: людей она не считала нужным одаривать радостью общения.

А мы, дети с окрестных дворов, любили фантазировать о её жизни. Людка, моя лучшая подруга с вечно растрепанными косичками, настаивала на том, что баба Роза была самой настоящей кошкой, и злая волшебница заколдовала её в человека. Потому старушка и не может разговаривать с людьми. Свою версию событий я держала при себе. Я считала, что баба Роза была прекрасной принцессой, которая ждёт своего принца. Просто принц всё не мог отыскать дорогу к нашему двору. Но как только он появится (а это обязательно случится!), мы увидим вместо старушки необыкновенной красоты принцессу.

Почему-то все взрослые нашей коммуналки, да и двора тоже, считали бабу Розу выжившей из ума старой кошатницей.

Но к бабе Розе не приезжал ни принц на белом коне, ни даже родственники. Кроме променада до ближайшего продуктового магазина и вечерних посиделок с кошками, она всё время проводила в своей комнате, в которую не допускался никто из соседей.

На дворе бурлили девяностые годы. Родители жарко спорили на кухне с соседями о новой жизни, поминая неведомую мне, шестилетнему ребенку, Перестройку. Эта Перестройка казалась мне злой волшебницей, которая по одним ей известным причинам собиралась разрушить нашу жизнь и предоставить взамен ей новую. А мне не хотелось, чтобы менялась наша квартира с длинным коридором и кухня с переплетением разных вкусных запахов. И больше всего я боялась, что злая Перестройка заберет с собой бабу Розу. Уж лучше бы она забрала скандальную Мариванну, которая своей внушительной фигурой перегораживала коридор, мешая бежать мне по своим неотложным делам, а своим голосом могла оповещать весь город о начале дня вместо будильника.

Мариванна мечтала занять комнату «полоумной Розки», как она, не гнушаясь ничем, оповещала всех жильцов нашей квартиры. А баба Роза лишь молча улыбалась в ответ, и все крики Мариванны словно затухали в этой улыбке. Ровесница двадцатого века без единого слова могла утихомирить эту напористую женщину-ураган.

Злая волшебница всё-таки забрала бабу Розу. Я плохо помню, как ломали дверь в её комнату. За спинами столпившихся взрослых я могла видеть только стены комнаты. А на них, словно ступив в реальность из моих детских фантазий, улыбалась с пожелтевших фотографий ослепительная красавица. На некоторых фото принцесса держала под локоть красавца в военной форме. Я стояла и улыбалась: колдовство растаяло, принцесса встретила своего принца. Под ногами я увидела потрепанный пожелтевший листок с вытертыми буквами.

Я забрала его и схоронила среди своих богатств. Остальная мишура детских сокровищ растерялась за эти годы, но это письмо, пахнущее лавандой, хранится у меня до сих пор, как оберег настоящей и преданной любви.

«Дорогая моя, Роза, Розочка, Розолина! Со дня на день решатся судьбы Отечества. Защищать его – долг мой, но всё Отечество для меня в твоей улыбке. Молюсь за тебя, зная, что жив до сих пор я лишь твоими молитвами. Чувствую, что эта весточка - скорее всего последняя, но знай, любимая моя, мы обязательно будем вместе. Молюсь за твоё здравие и долгую жизнь, твой Петруша. 26 февраля 1917 года»