У меня редко появляется возможность поговорить с кем-нибудь. Здесь не задерживаются надолго. Придут, возьмут нужный инструмент и убегают. А я остаюсь здесь. У Вас есть время? Да? В таком случае я попробую рассказать мою историю.

Родилась я... а, впрочем, какая разница. Ни детство мое, ни юность не имеют к моему рассказу никакого отношения. Росла я как все. Окончила школу и решила поступать в высшее учебное заведение. И надо же такому случиться, что я подала документы в консерваторию, на вокальное отделение. Для человека, который никогда не занимался музыкой и даже не знал нот, поступить в консерваторию было просто невозможно. Я провалилась.

Вы будете удивлены, но тем не менее провал не повлиял на мою решимость стать певицей. «Поработаю годик», - решила я, - «И попробую еще раз». Из объявления я узнала, что на кафедру струнных инструментов нужен ассистент. Так я стала помощницей Владлена Давыдовича Гуревича.

Когда я впервые увидела его, то поняла, что влюбилась. Влюбилась со всей пылкостью девятнадцатилетней девушки, страстно, беззаветно и безнадежно. Владлен не обращал на меня никакого внимания.

Он был гениальным педагогом. Ни одного из его учеников нельзя было назвать посредственным музыкантом. Но как он обращался с ними! Он кричал, топал ногами, выгонял из класса и никогда не был доволен никем из них. Поэтому, наверное, они работали больше других и неизменно привозили призы со всех конкурсов.

Владлен был также прекрасным исполнителем. Играл он легко, как дышал, и вы слушали не голос скрипки, но душу скрипача.

Играл он легко, как дышал, и вы слушали не голос скрипки, но душу скрипача.

Владлен очень любил свою скрипку, и она звучала божественно в его руках. Он не был женат, и она заменяла ему всех женщин мира.

Однажды Владлен вдруг спросил меня:
- Ээээ... Простите, я не никак не могу запомнить Ваше имя... Вы бы хотели посмотреть на мою скрипку?

К тому времени это было моим самым заветным желанием.
- Хочу, - ответила я.
Владлен открыл футляр, снял с инструмента черный бархат, и я увидела великолепную скрипку. Она была темного, какого-то бурого цвета, строгая и совершенная. В окружении черного бархата она была похожа на вдовствующую императрицу. Не смея прикоснуться к инструменту, я заглянула внутрь. Там была метка мастера. «FAIT A TOURNAY PAR, AMBROISE DE COMBLE CIRCA 1756».

В этот же вечер я пошла в библиотеку. Материала было немного, но достаточно, чтобы узнать, кто такой Амбруаз де Комбле. Ночью мне приснился старый фламандский мастер, создающий прекрасные скрипки и контрабасы. Он стоял, сгорбившись, у верстака, а вокруг висели обечайки и грифы и пахло древесиной и лаком.

Через некоторое время я поняла, что Владлен настолько поглощен своим творчеством, что для меня или для кого-либо другого в его душе нет места. С этого момента я начала ненавидеть его скрипку. И завидовать ей. Она была единственной его любовью, страстью всей его жизни. Она всегда была рядом с ним, возлежащая на бархате, совершенная, надменная и неприступная.

Тогда я уже была его правой рукой в консерватории, а вскоре стала отвечать и за его питание, а потом и за чистоту в его квартире. Несмотря на это, Владлен не мог запомнить моего имени и вряд ли узнал бы меня на улице. Наверное, он был по-своему мне благодарен, но я была просто технической деталью.

Потом я решила признаться ему в любви. Владлен не сможет мне отказать. Мне немного за двадцать, я недурна собой, умна, лучшей жены и любовницы ему не найти. Пусть он страстно любит свою скрипку. Но я буду рядом, буду делить с ним его дом, его заботы, его постель.

Это произошло перед очередным концертом Владлена. Он разыгрывался в классе, до концерта оставалось еще несколько часов. Смотря на его одухотворенное лицо, на его пальцы, бегающие по струнам, я подумала, что сделаю это сейчас.

Когда он перестал играть и вернулся из своих грез, я сказала ему:
- Я люблю Вас, Владлен.
В первый раз за несколько лет, что я у него работала, он посмотрел на меня. Посмотрел удивленно, как если бы заговорил пюпитр, на котором он раскладывал ноты. Несколько минут мы молчали. Я - с гулко бьющимся сердцем, чуть не падающая в обморок от собственного безрассудства, а он - с нарастающим недоумением, которое даже не пытался скрыть. Наконец он заговорил:
- Милая моя, (простите, я не помню Ваше имя), я не знаю, что Вам сказать. Но одно я знаю совершенно точно - Вы натерли смычок опять темной канифолью. Теперь струна «ля» дает какой-то дребезжащий призвук. И закажите наконец струну «ми» - если она у меня сейчас на концерте лопнет, мне даже нечем ее заменить! И Бога ради, канифольте смычок только светлой канифолью! Только светлой!

Не знаю, как я не умерла тогда. Я поняла, что проиграла. Я решила отомстить скрипке.

Он положил свою скрипку в футляр и вышел. Не знаю, как я не умерла тогда. Я поняла, что проиграла.
Женщина старается отомстить своей сопернице. Я решила отомстить скрипке. Подхватив футляр, я взяла ключи у тети Зои, нашей технички, и пошла в хранилище. Включила свет, закрыла за собой поплотней дверь, положила футляр на стол и открыла его. Я уничтожу скрипку. Сейчас я разорву струны, разобью деки и обечайки, поломаю гриф... А потом я исчезну. Пойду домой, запрусь там, и не буду отвечать на телефонные звонки. Безумная идея, скажете Вы. Правильно. Но тогда мне казалось – прекрасный план.

Когда я была уже близка к его осуществлению, мне вдруг вспомнился Амбруаз де Комбле. Я увидела старого мастера в кожаном переднике, стоящего у верстака во время бессонных ночей, ищущего новые пропорции и в муках рождающего новый прекрасный инструмент. Увидела его пальцы, гладящие заготовки. Увидела его грустные усталые глаза. Я ничего не смогла сделать этой скрипке. Я пожалела старого Амбруаза.

Я решила отомстить иначе. Взяв скрипку, засунула ее в один из тысячи футляров, имевшихся в хранилище. Вот теперь ее не найдет никто. Нет, конечно ее можно найти – если кому-то придет в голову пересматривать все футляры.

Я села на пол рядом со стеллажами. Меня вдруг охватило отчаяние. Я поняла, что уже никогда не смогу у него работать, быть рядом с ним, видеть его. Я заплакала. Потом успокоилась. Потом заплакала снова.

Наверное, я так просидела очень долго, потому что услышала чьи-то громкие взволнованные голоса и приближающиеся шаги. Я различила слова, произносимые тетей Зоей:
- Взяла у меня ключи, и скрипку понесла...
Тут тетя Зоя вошла и запричитала:
- Ой, батюшки мои, кто же это Владленову скрипку на пол положил? Хорошо, что Сам-то не увидел.

Тут тетя Зоя наклонилась ко мне и подхватила меня с пола. Я хотела возмутиться, но почувствовала, что не могу ничего сказать. А тетя Зоя положила меня в пустой футляр, обернула черным бархатом, потом закрыла крышку, и меня куда-то понесли.

Так я стала скрипкой.

Когда Владлен открыл футляр, он тут же обнаружил подмену. До концерта оставалось каких-то десять минут. За эти минуты была поднята на ноги вся консерватория, а за ней весь город. Меня искали, звонили домой. Но все это было, как вы сами понимаете, безрезультатно. Я пропала, как в воду канула. Владлен был в отчаянии.
- Где она... ну... никак не могу вспомнить ее имя... Куда она девала мою скрипку? Как не можете найти? Что же делать?

Наконец, кто-то предложил ему попробовать играть на этой скрипке, которая оказалась в его футляре.
- Это не делается за две минуты до выступления! – кричал Владлен, - я не могу менять скрипку перед концертом!

Но выход из этого положения был один - играть на той скрипке, которая есть.

Но выход из этого положения был один - играть на той скрипке, которая есть. Владлен взял меня и вышел на сцену.
- Камиль Сен Санс, «Рондо-Каприччиозо». Исполняет Владлен Гуревич.

Владлен положил меня на плечо, обхватил кистью гриф. Это был первый раз, когда Владлен прикоснулся ко мне. Волна безудержной радости и желания захлестнула меня. Потом я вспомнила, что я всего лишь скрипка. Владлен вскинул смычок, прикоснулся к моим струнам, и я... заплакала.

Это был плач-мольба, плач-просьба, плач-признание. Всю боль своего исстрадавшегося сердца я изливала в музыке. Я говорила ему о своей любви. Я не упрекала его, нет. Я просто рассказывала. Я говорила ему самые нежные и сокровенные слова, которые держала в себе столько лет. Я слышала, как замер зал. Я чувствовала, что Владлен прислушивается ко мне и понимает меня. Это было удивительно.

По мере того, как я говорила, обида и горечь поднимались в моей душе. Я чувствовала, что не могу больше держать это в себе. Я должна рассказать ему и о ночах, наполненных отчаянием, и об обидах. По мере того, как я говорила, мой голос становился все громче и громче, все решительней и тверже.

- Да, я была всегда рядом с тобой. Но ты никогда не замечал меня. Но теперь ты мой, и только мой. Ты не посмеешь уже отвернуться от меня, рассердиться на меня или обидеть. Я буду властвовать над тобой. Мне для этого пришлось расстаться со своим телом, но душа у меня осталась та же. И я никогда тебе не сделаю больно и не предам тебя. Теперь мы вместе навсегда.

Замер последний аккорд. Владлен опустил смычок, но все так же прижимал меня к себе, все так же держал руку на грифе. Он еще не очнулся от этой исповеди.

Зрители молчали, и молчание это длилось вечно. Вдруг зал взорвался аплодисментами. Люди кричали от восторга. На глазах у некоторых были слезы.

Владлен снял меня с плеча, вышел за кулисы, молча положил меня в футляр и сказал растерянно:
- Какая прекрасная скрипка...
Потом он взял футляр и ушел.

Ну вот, собственно, и все. После этого он играл только на мне. Я знала, что, пока он жив, он будет любить меня, и только я владею его душой.

После его смерти я замолкла. Я не могла больше играть. В этом и есть недостаток моего положения – пережить на много лет того, с кем срослась душой, и замолкнуть навсегда. Меня пробовали отдать другим скрипачам, не менее талантливым, но я не могла их любить. А без любви нет музыки.

Так я оказалась здесь, в хранилище. В темноте и окружении других инструментов. Но я не жалею. Ведь в моей жизни была музыка, и она звучит во мне по сей день. Вот только поговорить не с кем, а иногда так хочется. Редко кто задерживается здесь надолго. Вы вот задержались. Спасибо Вам.