Во второй половине дня мой друг Ладогин появился у меня дома снова, с маленькой брошюркой, которая издалека напоминала половинку ученической тетрадки, испачканной чернильными каляками.

— Что это такое?! — Ладогин держал брошюрку за уголок с таким видом, как будто она была испачкана какой-то особо неприятной грязью.

— Не знаю, Ладогин. Тебе видней.

Оскорбленный моей репликой, Ладогин швырнул мне тетрадочку. Она упала на клавиатуру ноутбука. У меня был открыт Word, поэтому на экране появилось несколько буковок…

Они никак не были связаны между собой, ничего не значили.

Я решила проигнорировать хамство Ладогина. Он никогда раньше не позволял себе такого. Наверное, причина серьезная.

Брошюра была действительно стилизована под ученическую тетрадь. Заглавие простое: «беседа в Летнем саду». Именно так, с маленькой буквы. А ниже… вот оно. Вот что обидело моего приятеля. Одним из собеседников в этом самом Летнем саду был некий В. Ладогин. Однофамилец, значит.

— Как так? Фамилия Ладогин — моя и только моя!

— Господи, не виноват этот дядечка В. в том, что его папу звали Ладогин. Тебя могли бы тоже хоть Ухти-Пухти звать. Дело случая, понимать должен. Не маленький.

— Я столько думал, просчитывал, сочинял. И вот. Еще один Ладогин. Так нечестно…

— Ух ты! То есть Ладогин — это псевдоним?

Мой друг засмеялся. У него от меня почти нет тайн, и те немногие, что остались, он бережно хранит. Может быть, сегодня открылась последняя.

— Ну, как бы, в общем, да. Псевдоним.

— И кто же ты на самом деле?

Ладогин поднял глаза к потолку. Сейчас он будет говорить. Не мямлить, не кричать, не отнекиваться. Он подумал. Он все взвесил, просчитал.

— Дело не том, кто я на самом деле. Дело в том, кем я хочу быть. Семечко дуба в любом случае вырастет дубом, котенок — котом. А с людьми все сложнее. Я хочу стать таким, как мое время, как эпоха, в которую я попал: пропустить ее через себя, почувствовать и выразить. Быть героем нашего времени — вот, к чему я стремлюсь.

С едва слышным шелестом брошюрка сползла с клавиатуры на стол. Я машинально отложила ее в сторону.

Тем временем он продолжал.

— Время часто сравнивают с рекой. Штамп или традиция — не важно. Людей времени называют в честь водоемов, особенно в нашей культуре. Не мной заведено, не мне отменять. Онегин — река Онега, Онежское озеро…

Я живо вспомнила это озеро. Его насыщенно черную воду, чистую-чистую. Её можно пить. Её очень трудно смыть мыльную пену…

— …Печорин — река Печора. Я и решил искать себя в воде, пусть это и звучит глупо. Именно в северной воде. Север мне нравится. Он строгий, сильный, он не даст себя в обиду. Я хочу быть таким же. Если я очень хочу, очень-очень, то должно получиться.

«А как же я?» — вдруг промелькнуло у меня в голове. Я настолько привыкла, что мысли чувства Ладогина — только сопровождение моих. Песня моя — его аккомпанемент. Я знала, что мой друг не нашел себя, я была уже уверена, что и не найдет, и в этом были для меня свои выгоды. Но вот что он уже и не ищет, а создает — для меня было сюрпризом, «сомнительным подарком», как когда-то выразился наш Верховный главнокомандующий.

— …Так я стал Ладогиным. Думал, что я один такой. Что это мой собственный миф. Выходит, меня опередили. Причем давно и, наверное, многие. Сколько их еще, этих Ладогиных?

Я не сразу сообразила, что теперь моя очередь что-то сказать.

— Сколько… Да не все ли равно? Быть Ладогиным — твое сознательное решение, выбор, плод твоего воображения. А то, что ты придумал уже существующую фамилию… Героя нашего времени именно потому так называют, что он похож будто бы на всех. И если звать его будут излишне оригинально, например…Герой Севостьянович Времени, то это сделает его белой вороной, фриком, но не тем, кем ты хочешь быть.

Настоящее имя Ладогина я так и не узнала. Наверное, он сам уже успел его забыть.

Потом меня что-то будто укололо внутри.

— Ладогин, у героев нашего времени в России обычно нет друзей. Что будет с нами после того, как ты себя додумаешь?

Ладогин молчал и думал. Точнее я видела, что ответ у него готов, но он не решается его произнести.

— Да, друзей у них нет. Но тогда ты будешь не подругой. Я могу называть тебя, например… любимой?

Я так волновалась, что отвернулась от него и уставилась в монитор. Там был белый лист и буквы «в», «а», «п», «р», «о», «л». Да, ну и «вапрол» он мне задал.

— Ладогин, герои нашего времени в России не умеют любить. Как это вписывается в твой образ и вообще… разве это правда?

Ладогин сделал шаг ко мне, я ожидала чего угодно, но он просто замер так близко, что мое плечо уперлось ему в живот. Я сидела перед белым электронным листом, он стоял надо мной. Потом он наклонился над ноутбуком и, мягко меня отодвинув, напечатал «да». Потом он заговорил.

— Я думаю так. Когда Пушкин писал «Онегина» и Лермонтов своего Печорина, общество казалось себе циничным и холодным, но оставались галантность, нежность, время друг на друга, наконец. Сейчас нет ничего — ни времени, ни внимания к людям, только раздражители и иллюзия бесконечного выбора. Я скажу тебе, что да, это правда, ты моя любимая. Но, как герой нашего времени, я просто не осознаю пустоты своих слов. Тогда, в XIX веке, герои эпохи отвергали любовь, понимая, что их слабые сердца не готовы к глубине, преданности, мощи переживания. Я не отвергаю, потому что мне это недоступно. Я, как пятилетний ребенок, слушаю рассуждения взрослого об ответственности и доверии, слушаю и киваю, не задавая вопросов.

Я долго думала, что ответить, а точнее, пыталась сформулировать, какие чувства вызвали у меня его слова.

— Ты знаешь, Ладогин, я понимаю тебя, я, кажется, знаю, зачем тебе это. Придумывать фамилию. Придумывать себе судьбу и даже любимых.

— Ну?

— Ты очень боишься, Слава. Ты боишься, что тебя нет.