В начале восьмидесятых работала я тогда кондитером в ресторане «Днепр» при гостинице «Киевская» у Киевского вокзала в Москве.

Бабье царство.
Грузчики — алкаши, зомби.
Заместитель директора с метрдотелем — любовники.
Директриса Мадам Черняева, Марьяша, как мы её звали, обращалась с нами как феодальная крепостница
Продукты поставлялись ей из ресторана домой. Покрывать недостачу приходилось нам, рискуя собственной шкурой.
Мы были её прислугой, посыльными и прочее — убирали у неё дома, стирали, чинили её вещи, готовили.
Она отправляла нас по её личным делам в середине рабочего дня, заставляла покупать задорого свои изношенные вещи.

Мне пришлось тащить для неё десятикилограммовый ящик с первой клубникой через весь город в час пик.
Приказала забрать чей-то подарок.
Я была в грязной спецовке, ненакрашенная, потная. Я — красавица, модница!
Переодеться не дала.
Гардеробщицу куда-то по её личным делам услала. Я была после операции — аппендицит.

«За что?!»

Я отказалась купить драные ситцевые платья пятидесятых годов, сказала: «Лучше я вам так деньги оставлю».

Но всё-таки не конченая она была, Марьяша наша.
Была в ней капля человеческого милосердия.

Запила наша уборщица.
Три дня пьёт, домой не уходит. Далеко ей домой.
Живёт в Подмосковье, в дощатой хибаре в посёлке.

Валяется наша уборщица в подвале на матрасе.
Марьяша на это сквозь пальцы.

У уборщицы нашей пятнадцатилетняя дочка, Светка, пропала.
Больше года не было.

Вдруг возвращается беременная и с «мужем» — четырнадцатилетним парнем из Эстонии.
Парень — Томас его звали, видно, из хорошей семьи, ухоженный, аккуратненький, только замкнутый.

Стали жить дружно.
У Светки в августе мальчик родился.

Осень такая красивая выдалась, сухая, тёплая.
Рябины алели, астры цвели.
Хибара казалась уютной.
Маленькая семья была счастлива той осенью.

А как зарядили ноябрьские дожди, развезли по округе слякоть, так и пропало их счастье.

Мчался пьяный милиционер на служебной машине за своим ребенком в детский сад.
Светка с ребенком на руках по обочине шла.
Машину занесло.
Светку с ребёнком сбило насмерть.

«Когда хоронили, он ни слезинки не проронил, только когда закапывать стали, живалки у него заходили. А потом ушёл», — рассказывала уборщица.

Осеннее ночное небо казалось оранжевым.
Жёлтые кроны клёнов метались как языки факелов.
Томас шёл по вязкой обочине.
Он не чувствовал дождя.
Ему было тепло.
Души жены и ребёнка были с ним.
Они всегда будут с ним.

Сын ушел и отсутствовал год.
Потом возвращается и молчит.
Он и раньше молчал, только тогда мы знали, что за этим молчанием, а теперь не знаем.
За год мы постарели на десять лет — с милицией искали, мысленно похоронили и оплакали.

Вдруг явился. Даже «здрасьте» не сказал. Прошёл в свою комнату и лёг спать.
Думали: «Ладно, отдохнёт… потом».

Он что есть, что нет.

А из-за чего всё?
Мальчик тихий, стеснительный. Трудно найти друзей. А уж девочку и подавно.
Вдруг привёл чучело. На какой помойке нашёл?
Я её выгнала. А он за ней.

Оставить такую в доме?!

Я в него вкладывала, холила, лелеяла!
Единственного подзаборной отдать?!

Он весь в себе. Никого не видит.
Может, его специалистам показать?

Говорят — это заразно.

Вышла я утром в сад.
Выпал ранний снег.
Красота!
Из-под белого красная и жёлтая листва проступает.

Вдруг показалось мне, что в саду детская коляска заснеженная стоит.