На главную
 
 
 

Пустышка
Автор: Марина Митюшева / 19.03.2018

Большая деревянная дверь отозвалась неожиданно звонко, но пустое пространство быстро поглотило звук.

«Тук-тук».

Тишина в ответ слилась с окружающим безмолвием.

— Есть кто дома?

Странно. Здесь не было даже эха. Голос потонул в пустоте.

— Эй?

Это была не просто безмолвность. Вокруг совершенно отсутствовали любые звуки. Ни ветра, ни птиц. Словно всё умерло, само время остановилось и мир замер. Но он слишком долго шел сюда и очень устал. Спустившись со ступенек, он сел на последнюю и притворился спящим. В какой-то момент ему даже показалось, что он видит сон.

От неожиданного звука глаза открылись с неподдельным вниманием. Звук был такой, словно где-то рядом скрипнула телега, но на самом деле здесь лежало только старое колесо, уже поросшее бледной травой. Не могло же оно само скрипеть.

Он закрыл глаза снова, но странный звук не повторился. И пустота… Не было даже этого колеса. Просто темно. И закрытая дверь.

— Может, я дома, но я не открываю.

Эта мысль была похожа на неожиданного пришельца — она прозвучала в голове с отчетливой ясностью и независимо, как будто включенное радио.

Он размышлял отрешённо даже от собственных эмоций. Мысли не вызывали ни улыбки, ни печали. Сознание почти слилось с окружающей неподвижностью воздуха.

«Может, и дома. Может, и не открываешь… Всё может быть. Вот и посижу тут. Хотя… толку-то? Чего я жду? Разве что-то может измениться? А если и да, то разве это что-то изменит? Ровным счётом — ничего».

Он размышлял отрешённо даже от собственных эмоций. Мысли не вызывали ни улыбки, ни печали. Сознание почти слилось с окружающей неподвижностью воздуха.

— Ну сиди-сиди, раз уж считаешь это приемлемым. Может, тебе чаю налить и вынести? Не желаешь?

— Кто это говорит? — слабозаметная искра наконец мелькнула в осунувшемся теле, голова чуть приподнялась, и сквозь тяжелые ресницы попытались прокрасться лучики света. — Или это моё воображение — откуда взявшееся, непонятно… А чаю неплохо бы… Эй, ты слышишь?

Тишина.

Чуть появившаяся улыбка вновь вернулась уголками рта к пустующей линии губ.

— Зачем тогда сказал…

— Кто что сказал? Ничего не знаю.

— Вот и я не знаю. Может, показалось.

Чуть приоткрыв один глаз, он сощурил его на солнце.

«Напекло, наверное, вот и мерещится».

Яркий свет защекотал зрачок, словно с намерением вызвать ещё одну улыбку.

— Солнышко, — прошептал он мечтательно, и улыбка действительно задержалась на белеющем лице. Он вспомнил о том, кто живет в его сердце, а может быть, даже сидит сейчас по ту сторону двери.

— Тебе действительно интересно, кто это? — продолжил он. — Только не делай вид, что тебе интересно, если это не так.

— Кто же это? Интересно узнать.

— Ты спрашиваешь, кто это? — брови слегка удивлённо приподнялись вверх. У него не было привычки обсуждать свою жизнь с первым встречным, он даже никогда этого не делал, и от этого стало неожиданно интересно. Как та первая искра, снова мелькнуло что-то разноцветное, но лишь на пару секунд. Мелькнуло и вновь почти растаяло в серости.

— Тебе действительно интересно, кто это? — продолжил он. — Только не делай вид, что тебе интересно, если это не так.

— Я не намерен выслушивать подобную метафизику. Ты можешь выражаться менее пространно?

Искорка внимания, и без того тусклая, совсем погасла.

— Ну вот, — сказал он. — Тебе УЖЕ неинтересно. О чем тогда может идти речь? Пожалуйста, — он пожал плечами и настроил свой голос на самый безразличный тон. — Я могу подумать и наедине с самим собой.

— Друг мой, не кокетничай, — голос звучал пренебрежительно, — А то обвиню тебя в интриганстве. Не люблю интриганов.

Он не знал, что такое интриганы, но сами интонации смутили его уравновешенность. Теперь казалось, что спокойствие вокруг просто наиграно и, похоже, даже в упрёк ему.

— Так что? — не выдержал он. — Ты намерен меня слушать или нет? Никак я этого не пойму. Ты меня совсем запутал.

— Ты почему такой трудный? Или ты хочешь, чтоб я вышел? Не дождешься, — голос хмыкнул, а потом добавил: — Ну, если только ты меня очень сильно разозлишь.

— Ты полагаешь, что я жду здесь ТЕБЯ? — последнее слово подчеркнулось особенной интонацией. Он снова огляделся вокруг.

Его глаза широко и удивлённо раскрылись.

— Ты полагаешь, что я жду здесь ТЕБЯ? — последнее слово подчеркнулось особенной интонацией. Он снова огляделся вокруг.

Никого. Пейзаж совсем не изменился, солнце оставалось неподвижным. Дом, на крыльце которого он сидел, выглядел нежилым. Заколоченные окна и пыльные, обветшалые доски, забытые временем. Здесь всё было забыто временем. Вот только дверь — она говорила о том, что за ней есть что-то. И это «что-то» неумолимо притягивало, не позволяло смириться и уйти… хотя, на самом деле, он обо всей этой обстановке совсем не думал. Он встал со ступенек, снова поднялся по ним и постучал.

«Тук-тук-тук».

— Как ты думаешь, там кто-нибудь есть?

В ответной тишине показалось, что на него уставились с глубоким сомнением. Наконец, оно сдавленно прозвучало:

— Ты болен… И ты говоришь, сам не знаешь с кем. Не подходи.

Рассеянно опустив глаза, он спустился обратно и снова сел.

— Ну, сиди, жди. Потом перехочешь, может быть… Ладно, я в хорошем расположении духа. Говори.

Он лишь съёжился и насупился, буркнув себе под нос:

— Зачем?

— Ну, не будь занудой, расскажи что-нибудь.

— Ну, вот. Все говорят, что я зануда. Вот ты, например, говоришь со мной всего пару минут, и уже…

— Хорошо, — послышалось некое подобие смирения, совершённого из глубокого одолжения, — Мне интересно, кто «она»?

Он обнял свои колени и уставился невидящим взглядом на другую сторону улицы.

Через мгновение на его лице мелькнуло новое выражение — словно переключили канал. Он достал из кармана вещь и долго сидел, разглядывая её, как что-то незнакомое, но одновременно и очень ценное.

— Это она мне подарила. В первый день… Тебе нравится?

— Ты снова пытаешься меня выманить?... Я не вижу, извини. Я уже давно не вижу, не смотрю. Неинтересно. Всё интересное уже написали в книгах, и это — не исключение… Ну, ты рассказывай…

— Не хочешь — не смотри, — без тени сожаления ответил он. Ему и в самом деле было всё равно.

Продолжая самозабвенно играть с вещью, он наблюдал, как она переливается в лучах света, склонив при этом голову то на один, то на другой бок.

— Мне она очень нравится.

— Хорошо, — послышалось некое подобие смирения, совершённого из глубокого одолжения, — Мне интересно, кто «она»?

— Она… — он улыбнулся, долго и с удовольствием, словно перебирая пальцами по нежной коже и волосам. — Она тоже любит читать разные книжки. Я знаю многие из них, я видел, она мне показывала эти стопки.

Лицо его приобрело ностальгически-мечтательный оттенок, глаза были почти закрыты, и блаженство мягко переливалось на губах. Голос, кажется, тоже улыбнулся.

— Ого, тогда она бы мне понравилась… Но ведь ты знаешь, что про любовь пишут только в книжках.

— Не знаю, — этот момент ничуть не смутил его, кажется, он даже не услышал. — Я их не читаю… И я думаю, что она… Что я… Что я её… — он замер на полуслове, и его словно осенило, лицо просияло, а воздух вокруг наполнился карамелью.

— Вот видишь… Твоя псевдолюбовь отошла на второй план. И я полностью согласен с тобой… Это мой бурундук, его зовут Степка.

— Ой! — вырвалось из него с неописуемой детской восторженностью. — Смотри, какой бурундук!

Он даже вскочил на ноги, указывая пальцем в траву рядом с пыльной дорожкой.

— Я вижу бурундука впервые! Это так чудесно! Ты видишь?... — на этом он осёкся. — Ах да, прости…

Но, оставаясь под впечатлением, он так и не мог сесть на место.

— Вот видишь… Твоя псевдолюбовь отошла на второй план. И я полностью согласен с тобой… Это мой бурундук, его зовут Степка.

Улыбка медленно и бесследно сошла с лица. Не говоря больше ни слова, он холодно отвернулся от животного и стал смотреть вдоль улицы, которая на горизонте терялась в линии гор.

— Эй, ты почему замолчал? Со Степкой играешь? Не мучай его сильно. Я его люблю.

— Я его не мучаю, — губы сжались незаметной дрожью. — Он куда-то… убежал.

Тяжело сглотнув серый комок, он закрыл глаза. Горы утомляли, хотелось плакать.

— Эй? Ты загрустил? Не надо. Расскажи мне что-нибудь ещё.

Глаза неохотно открылись, но взгляд неожиданно поймал в фокус дерево, которое отчего-то оставалось незамеченным раньше. Новая мысль сама раскрасила лицо, при этом до неузнаваемости.

— А почему это дерево совсем без листьев?

— Оно засохло. Видимо, без любви.

— А я знаю, как ему помочь. Можно я останусь и поухаживаю за ним?

— Оставайся, — похоже, что кто-то безразлично пожал плечами. — Мне это безразлично.

Это слово дважды впечаталось в мозг, раздавив всякую мысль, а потом, словно волна от взрыва, покатилось эхом во все отголоски памяти: «безразлично, безразлично, безразлично, безразлично» — и вконец утихло. Вокруг снова воцарилась тишина.

Пустующий взгляд созерцал голое дерево. Оно ничего ему не говорило. Очередная пустышка в этой всепоглощающей пустоте.

Пустующий взгляд созерцал голое дерево. Оно ничего ему не говорило. Очередная пустышка в этой всепоглощающей пустоте.

— А она когда-ниудь говорила тебе, что любит? Тебя?

«Она».

Глаза моргнули, и перед ними пронёсся калейдоскоп чарующих видений.

— Любит? Да, — он приятно улыбнулся. — Говорила.

— А это важно?

— Очень.

— И ты верил?

В глазах блеснули серьёзность и отвага.

— Да.

— Зачем?

Дерево рассыпалось на тысячи маленьких бисеринок. От неожиданности он вскочил.

— Что случилось с деревом?!

— С деревом? Разве я тебе не говорил? Оно ненастоящее.

— Правда? — шок сменился удивлением ребёнка. — А что здесь ещё ненастоящее?

— Ты.

— Как это может быть? Ведь я здесь.

Грудь безмолвно надрывалась, ей не хватало воздуха. Конечно, ведь его здесь и не было вовсе. Всё ненастоящее! Даже он сам. Он даже не помнил своего лица.

— Вот именно…

— Может… я сплю?

— Всё может быть, и быть всё может, но одного не может быть — не может быть и быть не может того, чего не может быть.

Он попробовал ущипнуть себя за щеку.

— Больно!

— Вот видишь?

— Не вижу! — передразнил он и сел, насупившись, сам не совсем понимая, на что обиделся.

— Ну-ну, не бузи… Там Стёпка не пробегал случайно?

— Не вижу, — настойчиво повторил он.

— Ты что, слепой?

— Да.

— Почему?

— Потому что дурак!

— Почему? — не унимался голос.

Обессилив от самовольно накатившей злобы, он расплакался, уронив голову на колени.

— Ну что же ты? Не стоит, не реви впустую, — за показной нежностью не особо старался скрываться цинизм. — Всё равно тебя здесь никто не увидит.

Грудь безмолвно надрывалась, ей не хватало воздуха. Конечно, ведь его здесь и не было вовсе. Всё ненастоящее! Даже он сам. Он даже не помнил своего лица.

— Тем более, слёзы тебе не к лицу. Они только уродуют маску.

— Отстань! — гневно прорвалось сквозь всхлипы.

— Она всё равно не вернётся…

— Ну и пусть! Да пошёл ты! — отчаяние захватило его с головой.

— Вот и иди, — равнодушно прозвучало уже вслед.

Он торопливо соскочил с последней ступеньки — она была грязной — и уже стал удаляться от дома, как неожиданно остановился, услышав за спиной наивный голос:

— Мне давно хотелось спросить, я говорила когда-нибудь, что люблю тебя?... Ну, ты же знаешь, я обычно никому этого не говорю, а тебе?... Ну да, кроме первого раза, я его не считаю…

Он замер, словно мертвец. Пересохшая дорожка слезы превратилась на щеке в трещину.

Пространство издало звук, похожий на стекло, испытывающее сильное давление. Через миг пустышка разлетелась на большие неровные осколки.



 
 

Что не так с этим комментарием ?

Оффтопик

Нецензурная брань или оскорбления

Спам или реклама

Ссылка на другой ресурс

Дубликат

Другое (укажите ниже)

OK
Информация о комментарии отправлена модератору