На первый День всех влюбленных, который тридцативосьмилетняя рантье Ада проводила не одна, ее ласковый мальчик Тима подарил ей мягкую игрушечную собачку. Оранжевую, как засахаренные апельсиновые цукаты, со смешными ушами, похожими на маленькие хоккейные клюшки, и обсыпанную блестящим серебряным конфетти.

— Тебе нравится, а? — Тиме не терпелось услышать похвалу. — Я вспомнил фотку в твоей жежешечке, где ты с мамой, тебе лет шесть или семь, и ты держишь похожую игрушку, только цветом побледнее, и стразы более тусклые. Ты так ее прижимала, так улыбалась… Так нравится, а?

Ада взяла собачку, чуть отодвинулась от столика — не слишком далеко, чтобы не помешать парочке по соседству, и прижала подарок к себе с такой силой, что крупная металлическая пряжка ее пояса смешно и жалко смяла игрушечную мордочку.

— Мне очень нравится. Ту собачку звали Пупырыж. Это тоже будет Пупырыж. Пупырыж Второй.

Утку для влюбленных от шеф-повара нужно было ждать еще минут двадцать, поэтому Ада начала рассказывать, что у первого Пупырыжа вообще-то сначала не было никаких блесток, он был просто игрушечным пёсой цвета вареной сгущенки. Кажется, бабушка принесла его по забытому поводу, а может, и вовсе без него.

Хотя нет, повод был. Маленькая Ада мечтала о щенке, но мать была категорически против. Обожаемым Пупырыжем игрушка стала тогда, когда мама решила в один из свободных вечеров поучить Аду пришивать пуговицы. Чтобы девочке не было скучно, она выбрала самые красивые, разноцветные, похожие на карамельки. Ночью Ада уже спала с обновленным любимцем, положив на его мягкий бок исколотые ручки. А совсем скоро Пупырыж заблестел. Случилось это так.

В одну из зимних суббот мать, как обычно, отвозила на какое-нибудь зрелище Аду и сынишку своей коллеги из Театра Оперетты, с которой она делила гримерную. Компания ехала в такси то ли к цирку на Цветном, то ли к дедушке Дурову. Ада ни на минуту не выпускала из рук Пупырыжа, а ее спутник-погодка маялся от скуки. Очень скоро он начал клянчить Адино сокровище, но она вцепилась в Пупырыжа еще крепче: «Мой щенок!». Какое-то время дети ссорились, мать молчала, таксист цокал и бормотал: «Эх, ребята…». Вдруг мать схватила Аду за подбородок холодными, пахнущими пудрой пальцами и повернула ее лицо к себе. Прочитав что-то в глазах дочери, она отпустила ее, достала из своей сумочки-футляра маникюрные ножницы, вырвала у Ады Пупырыжа и начала одну за другой срезать с него пуговицы. Иногда она останавливалась, заглядывала в тупые, затопленные истерическим ревом глаза дочки и спрашивала: «Как? Теперь не жалко поделиться?»

— Ужас, ужас, бедная твоя детская психика, — пока Ада рассказывала, Тима лишь раз покосился в сторону кухни, откуда им должны были принести заказ. — Слушай, ну раз так, давай эту собаку вместо чаевых оставим.

— Да нет, не так, дослушай. Мы скоро вернулись домой. Никуда не доехали, потому что таксист сказал маме что-то вроде: «А вот если вашей дочери помпон с шапочки срезать, вы ей поделитесь со мной?». Мама потребовала остановить машину, собрала в горсть несколько пуговиц, швырнула их в водителя, и он подскочил так, что с него слетела фуражка. Через час или полтора мы уже были дома, пили теплое молоко с чем-то сладким. Я помню, что делала большие глотки, чтобы перестать икать. Мальчика забрали, мы остались с мамой. Сидели с ней рядом на диване, молчали. Поздно вечером, когда стемнело, мама пошла к себе в комнату, достала из шкафа свое самое красивое концертное платье — черное в серебряных блестках, она в нем из зрительного зала русалочкой казалась. Она поволокла это платье по полу в прихожую, достала из сумочки те же ножнички, которыми она ампутировала Пупырыжу пупырышки и начала его резать прямо на ходу, она очень торопилась почему-то. Полночи она пришивала к Пупырыжу самые крупные блестки с лифа этого невероятного платья. Я в своей комнате через стенку слышала, что мама будто покашливает и вздыхает, как когда-то бабушка, но мы тогда бабушку уже похоронили, поэтому мне было не по себе, я боялась, что мама умрет, и я бы не уснула до утра, если бы за день так не плакала.

— Выкинем эту собаку прямо сейчас, я же не знал…

— Ну что ты, я не за этим рассказываю. Пупырыж Второй просто напомнил мне это мамино невысказанное послание. Любимым действительно часто становится лучше без нас. Был с пуговицами, стал с блестками. Помнишь, как у тебя красиво выгорели волосы в Сочи? Я тогда ведь была не с тобой. А когда я возила тебя в Паттайю, ничего подобного не получилось, ты остался темно-русым. Таким типичным для наших мест. Таким невероятным на самом деле… Спасибо за этот подарок, Тимочка.

Убирать со столика с недоеденной уткой для влюбленных и четырьмя пустыми бокалами из-под коктейлей официант отправился с веником и совком. Нужно было подмести под стулом дамы, которая все время, пока объяснялась со своим малолеткой, машинально отрывала блестки от своей мягкой игрушки и, нервно ерзая на стуле, стряхивала их на пол.