Павел
На похороны дяди я опоздал — попал на кладбище аккурат для того, чтобы поцеловать покойного в восковой лоб и бросить свою горсть земли на гроб. Подошел к заплаканной Наде, дядиной дочери, обнял ее, пробормотал какие-то слова соболезнования. Она, не глядя на меня, кивнула, зажимая платком рот; ее плечи тряслись. Комья земли с глухим стуком падали на крышку гроба — самый грустный звук на свете. Я стоял, думал, вспоминал.

Сколько же времени я не был в этом городке? Лет 15-20? И дядьку я с тех пор не видел. Все дела появлялись какие-то, то некогда, то проблемы. Казалось: успею еще повидать. Ан нет — не успел, и не воротишься назад. И будешь чувствовать всю жизнь вину за то, что не уделил внимания, забыл, проморгал…

Пахло июнем: свежий запах земли мешался с запахом примятой молодой травы, распускающихся цветов. Гудели над головой высоковольтные провода, и такая была тишь в природе, что у меня — здорового сорокалетнего мужика — защемило вдруг сердце, и подумалось мне: бросить бы сейчас свою безалаберную жизнь, переехать в этот тихий сонный городок, купить домик на окраине и зажить простой и понятной жизнью. А как придет мой срок, лечь на этом кладбище, под шорох травы, шелест берез и стрекотанье кузнечиков…

После поминок я занес к Наде свои вещи и пошел прогуляться. Потянуло меня взглянуть на знакомые места — старею, что ли…

После поминок я занес к Наде свои вещи и пошел прогуляться. Потянуло меня взглянуть на знакомые места — старею, что ли… Центр города изменился, улицы расширили, понастроили магазины и офисы, машин стало больше. Окраины тоже разрослись, но остались прежними, с высокими заборами, палисадниками, сиренью да акацией. Хорошо в этом городе, деревьев много, воздух чистый, тишина, благодать. Недаром здесь старинный монастырь стоит, туристы со всей страны сюда ездят. Но человеку нестарому и активному здесь не место, мхом порасти можно. Ерунда, конечно, все мои мысли о покойной жизни. Как был я перекати-поле, таким и останусь…

Ноги сами принесли меня к старому парку, где я, бывало, гулял с девчатами. Парк изменился, старые деревья спилили, новые посадили, заасфальтировали дорожки, поставили фонари. Маленький пруд почистили, огородили, чтоб люди сдуру в воду не лезли. Народа мало, только мамаши с колясками чинно прогуливались по дорожкам. Было тихо, ветер шелестел верхушками деревьев, щебетали птицы. У фонтана хихикали девчонки.

Я подошел к пруду, оперся на ограду. Воспоминания полезли в голову.

Как же ее звали… На лицо тоже не помню, вспоминается только, что волосы у нее были черные, длинные, такая роскошная грива. Много я романов за свою жизнь мутил, а этот вдруг вспомнил, ведь здесь это случилось. Приезжая она была, из деревни, училась в техникуме. Любил я ее, наверно, ну и она меня тоже. Думала, замуж позову. А меня такая вдруг тоска взяла, надоело на одном месте сиднем сидеть. Мир-то большой, все хотелось попробовать, все испытать. Уехал я, а она письма мне строчила. А в последнем написала, что беременна. Я ей в конверте деньги выслал и записку «Тебе на аборт». Молодой был, не хотел себя связывать, хотел вольной жизнью пожить. Все равно вскоре женился, уже на другой, сын родился. Поженились мы быстро и развелись тоже вдруг. И жена моя бывшая и сын — теперь чужие мне люди. А девушку ту я с тех пор не видел. Как же ее звали…

— Прикурить найдется?

Я вздрогнул и обернулся. Это была девчушка из той пестрой девичьей стайки у фонтана. Яркая кофточка, короткая юбочка, в тонких пальчиках с красными ногтями — сигарета.

Я молча вытащил зажигалку, дал прикурить. Думал, что девушка сейчас уйдет, но она не двигалась, заинтересованно меня разглядывала.

— Спасибо. Меня Леной зовут. А вас как?
— Павел.
— Вы не местный?
— Жил здесь когда-то. Многое переменилось, ограды этой не было. А в пруду утки плавали…

Но эта девушка… Она казалась другой. И мне почему-то не хотелось, чтобы она ушла, захотелось с ней поговорить или просто помолчать…

Она облокотилась на кованое ограждение.

— Какие сейчас утки? Никто их не держит. Вы по делам приехали или к кому-то?
— Дядю я хоронил. Он всю жизнь здесь прожил. Так и не повидал его перед смертью…
— А… — протянула она без всякого интереса, — а вечером что делаете?

Я поглядел на нее внимательней. Скуластое личико, большие, широко расставленные глаза, такие темные, что не видно зрачков, пухлые губы, выражение лица детски наивное и нахальное одновременно. И безбожно накрашена. Никогда не понимал, зачем яркие девушки сильно красятся — они и так красивы…

— А тебе лет-то сколько?
— Двадцать два. — Она взмахнула длиннющими ресницами.

Врет, конечно. Восемнадцать, не больше. А может, и меньше, кто их сейчас разберет, акселератов этих…

Я не был монахом и в своей кочевой жизни повидал немало девиц подобного сорта, и совсем молодых и постарше, знал их разговоры и уловки, которыми они завлекали клиентов. Но эта девушка… Она казалась другой. И мне почему-то не хотелось, чтобы она ушла, захотелось с ней поговорить или просто помолчать…

Лена
«Павел мне сразу понравился почему-то. Вы не думайте, я не проститутка, если мужчина мне противен, я с ним сроду не пойду. Другие девчонки не такие разборчивые, но они уже давно работают, а я самая младшая и недавно здесь. Я не проститутка, захочу — брошу. Просто деньги очень нужны. А то, что тетя Света мне дает — это же курам на смех! Да я за вечер больше зарабатываю, чем она мне на неделю отстегивает! Все жалуется, что жизнь тяжелая, цены растут… А пособие на меня регулярно получает! Девчонки советовали в опеку обратиться, а я подумала: если не будет тети Светы, меня в детский дом заберут. Ну их нафиг, эти деньги, пусть она ими подавится. Потерплю года два, потом уж мне никакой детдом не страшен.

Тетя Света — мамина сестра. Как мама умерла, тетка забрала меня к себе, оформила опекунство. Но у нас не сложилось; она меня воспитывать начала: сюда не ходи, так не одевайся, веди себя не так, а эдак… Я с ней разругалась и переехала к бабушке. А тетка и там меня доставала своими нравоучениями. Я ей назло школу стала прогуливать, да и надоела мне эта школа хуже горькой редьки… А совсем бросить нельзя, кобры из опеки следят. Перевелась я в вечернюю школу, там меньше требуют. Этой зимой бабушка умерла, и я теперь живу одна. Тетка за квартиру платит, на еду и одежду мало-мальски подкидывает, но это все гроши… Квартира свободная — это хорошо, только осторожно надо, чтоб тетка не узнала…»

Павел
— Ты одна живешь?
— Одна.

Курил и разглядывал комнату. Комната как комната, небольшая. Странно только выглядит, как нежилая, как номер в гостинице, хотя Лена здесь живет.

Лена положила на столик презервативы, начала раздеваться.

— Деньги вперед. — Бросила деловито. — Ты чего стоишь? Или передумал?

Нет, не передумал — постель в этот раз не входила в мои планы. Но Лена уже подошла ко мне, на ее губах блуждала странная улыбка, огромные глаза были черны и бездонны. Ее смуглые плечи пахли солнцем и пылью. Тихий теплый вечер, это колдовское, темное, пьянящее…

Потом она ушла в душ, а я остался в кровати, закурил. Курил и разглядывал комнату. Комната как комната, небольшая. Странно только выглядит, как нежилая, как номер в гостинице, хотя Лена здесь живет. Ни фотографий, ни картинок на стенах, чисто и пусто.
Лена вернулась, влажная, свежо пахнущая мылом.

— Мыться пойдешь?
— Потом. Я полежу немного, ладно?
— Лежи, торопиться некуда.

Она принесла из кухни вазочку с красиво нарезанными фруктами.

— Будешь?
— Это я тебе купил.

Она присела на кровать, с хрустом куснула яблоко.

— Странный ты, ни на кого не похожий…
— А много у тебя было?
— Неа. Я недавно тут… работаю.
— А родители твои где?
— Мама умерла четыре года назад.
— А отец?
— Нету.
— Ага, он оказался мерзавец и козел, вас бросил. — Я усмехнулся. Знал я эти песни, ими моя бывшая жена нашего сына пичкала, хотя сама же на развод подала.
— Ну зачем ты так. — Лена насупилась. — Он умер. Давно. Я его и не помню.
— Извини.

— Ага, он оказался мерзавец и козел, вас бросил. — Я усмехнулся. Знал я эти песни, ими моя бывшая жена нашего сына пичкала.

Мне стало неловко — я не хотел язвить. Чтобы загладить вину, я сказал:
— Ты красивая.
— Я? — она засмеялась. — Ты еще мою маму не видел, вот она настоящая красавица была. Хочешь, покажу?

Она соскочила с кровати, открыла ящик комода, вытащила пухлый альбом.

— Вот, смотри. Это я с мамой, последняя ее фотография. Правда, я на нее похожа?

Я молчал. В груди затеснило, стало трудно дышать.

— А хочешь, ее молодую покажу?

Я не хотел, но она уже переворачивала страницы.

— Смотри, ей двадцать лет. Она с папой снялась…

Я погладил глянцевую поверхность. Я знал эту фотографию, такая же была когда-то у меня. Мы с Ольгой — надо же, и имя вспомнил… — сфотографировались однажды в парке у фонтана… Этот снимок потом куда-то затерялся.

— Это единственная папина фотография…

Она говорила что-то еще, а потом внезапно замолчала. Я посмотрел на нее и увидел: она все поняла. Все, что я уже знал…

Лена
«Все-таки жизнь — дурацкая, сложная штука.
Тетя Света все это время откладывала для меня деньги на книжку. Показала мне ее и сказала, что деньги я получу только тогда, когда закончу школу и поступлю в институт или колледж. Она хочет, чтобы я училась тут же, в нашем городе. Чтоб за мной присматривать. Ага, нашла дурочку…

Да я здесь сроду не останусь! Убогий городишко с убогой и скучной жизнью. Здесь только детям и пенсионерам хорошо — тихо и спокойно. А я помираю со скуки в этом болоте.

Я молодая, красивая, хочу взять от жизни все.
Вот закончу школу и уеду в Москву. Там настоящая жизнь — красивая, интересная, как в телевизоре показывают…»