Они шли по извилистой улице. Белые пушистые хлопья снега медленно, как будто нехотя, опускались на местами еще голый асфальт. Деревья окутала ледяная глазурь, от чего они казались хрупкими, почти хрустальными. Вот он — дом, в котором они родились. Для одной — родной и милый, для другой — такой неприветливый и совсем чужой.

— Тасечка, сейчас, милая, все тебе покажу! — Лариса достала из кармана ключи.
— Лара, неужели это он? — Таисия оглядывалась по сторонам.

Она видела добротный кирпичный домик, некогда выкрашенный светло-голубой краской, теперь выцветшей и местами потрескавшейся. Несколько аккуратных сарайчиков, две пустые бочки и запущенный яблоневый сад. Видела и не могла поверить, что находится здесь.

— Проходи, проходи, — Лара жестом приглашала войти в дом.

Вот он — дом, в котором они родились. Для одной — родной и милый, для другой — такой неприветливый и совсем чужой.

Таисия поежилась от холода. В нос ударил запах сырости, пыли и чего-то еще незнакомого, непонятного…. Взгляд невольно остановился на фотографии: вот молодые жизнерадостные мужчина и женщина. Их красивые задорные лица светятся от улыбок. У женщины на руках кулечек с младенцем. Мужчина одной рукой поддерживает жену за талию, на второй сидит двухгодовалая дочурка в коротеньком платьице. Из-за юбки матери выглядывает еще одно улыбающееся личико.

— Это Катя? — Таисия с дрожью в голосе показывала на милую девчачью мордашку.
— Да! А я там, на руках у отца…. Одна ты у меня осталась, сестренка… — глаза Ларисы наполнились слезами.

Таисия закрыла лицо руками. Она плакала от счастья и от горя одновременно. Радовалась тому, что сейчас, когда ей за пятьдесят, обрела сестру, такого близкого, милого, родного человека, так похожего на нее саму. Но никогда уже она не сможет увидеть ни мать, чью жизнь прервал трагический случай на производстве, ни отца, умершего совсем недавно…. Ни Катеньку — старшую сестру, чью жизнь унесла автокатастрофа…. Таисия подошла и впервые в жизни обняла Ларису.

***

Борис поставил на стол очередную бутылку.

— Ну что, гости, помянем Лисочку?
— Борис Викторович, мы по делу, — Мужчина помог молодой жене снять темно-синий плащ. — Хорошая была женщина Василиса Федоровна, но ее, увы, нет. Отдайте нам младшую. Просим. Вам тяжело троих поднимать, а у нас детей нет.
— Она — моя дочь! — Борис со злостью стукнул стаканом по старому деревянному столу. — Моя и Лисочки!

Из комнаты донесся детский плач.

— Папа, Тася голодная! — Катя, старшая шестилетняя дочь, дернула отца за рукав. — И Лариска кушать просит.
— Когда придут кормить? — Борис посмотрел на часы.
— Валентина сказала, что больше не придет. — Девочка шмыгнула носиком и опустила глаза.

Борис впервые со смерти жены задумался о том, чем и как кормить детей. Вот уже три месяца сердобольные соседки исправно подкармливали его дочерей. Молоко, яички, картошка — несли им в дом, мужик-то один остался с тремя ртами. Младшую четырехмесячную Тасю по распоряжению председателя соседка Валентина грудью кормила. Трижды в сутки прибегала, исправно, не жаловалась…. На ночь и утро — манку приносила. Дите все-таки — как не помочь. А он, отец, даже «спасибо» ей не сказал.

— Мам, а я правда тебе не родная? — Тася испуганно смотрела на Серафиму большими серо-зелеными глазами.

— Ну что, Борис Викторович? — женский настойчивый голос вырвал его из размышлений.
— Пошли вон! Вон! — закричал он, обхватив голову руками. — Лиса, Лисочка, Василисочка….

Борис отчаянно стучался в соседскую дверь.

— Валя, Валюша, прости меня. Только Таську не бросай. Как же мы без тебя? Валька… — голос Бориса дрожал.
— Полноте, Боря, пить бы ты бросил. Девкам-то каково?

Борис кивнул и молча пошёл в сторону дома.

***

— Мам, а я правда тебе не родная? — Тася испуганно смотрела на Серафиму большими серо-зелеными глазами.

Сима разглядывала малышку: худенькая, почти прозрачная Таисия стояла, сжав свои маленькие кулачки, губы дрожали, по белой, как полотно, щечке катилась слеза.

— Ты мне самая, самая родная, доченька. Скажи мне, кто тебе это сказал? — Сима нежно обняла дочь.
— Дядя Петя. — Тася худенькой ручкой махнула в сторону конюшни.
— Раздевайся, доченька, я сейчас.

Сима в наспех одетом пальто бежала по осенней слякоти, не разбирая дороги. Платок наполовину сполз с головы, вьющиеся каштановые волосы выбились из косы. Ноги увязали в липкой грязи. В памяти всплывали картины: вот они с мужем выходят из дома Бориса, на руках у нее одиннадцатимесячная малышка, слабенькая, крошечная…. Вот она торопит мужа, страшно, а вдруг Борис передумает, и почти бежит к автобусной остановке…. Скользко, темно, но на душе так сладко и радостно от того, что с ней теперь ее Звездочка — Тасечка. Вот они приносят малышку в дом, просторный, светлый. На кроватке белье с шитьем. Вот оно — первое слово — «мама», такое значимое, нежное, сладкое, что сердце от радости готово вырваться из груди…. Вот муж Захар приносит деревянную лошадку, и Тасечка с восторгом запрыгивает на нее. Смех малышки, такой задорный, озорной разливается по всему дому, глаза отца сияют от счастья…. А что теперь? Одно неосторожное слово — и все рушится.

— Ты, поганец, зачем? Моя Тася…. Ей всего шесть…. Ты, ты… Понимаешь? — Сима пыталась растрясти спящего Петра.
— Что я? Это… Ну… Ты чего, Симка? — Мужик, похоже, не понимал, чего от него хотят.
— Что ты моей Тасечке сказал? — Серафима переходила на крик.
— Я не специально, Симка, так вышло!

Вытирая слезы, Серафима шла домой…. «Так вышло!» — вот и все, что Петр смог сказать. Дорога казалась бесконечно длинной.

Вытирая слезы, Серафима шла домой…. «Так вышло!» — вот и все, что Петр смог сказать. Дорога казалась бесконечно длинной. Ноги, казалось, совсем не слушались ее. Захар встречал жену у ворот:
— Нам нужно уехать. Не дадут тут Тасе покоя! — Серафима смотрела в серые глаза мужа.
— Уедем! — печально кивнул Захар.

***

В доме Бориса жизнь потихоньку налаживалась. Катя с Ларисой подрастали, он привел в дом новую жену. Вновь обзавелись хозяйством: куры, утки, корова…. Все есть для счастья… Только вот Тасеньки теперь нет. И на сердце тяжко и тоскливо…. Да и дочери порой все еще спрашивает о сестренке, а ведь от этого еще больнее и тоскливее. И с семейной фотографии все так же смотрело на него улыбающееся лицо Василисы, а на руках у нее их младшая дочь. «Зачем отдал? Зачем? Двоих поднимаю, и третья бы с нами была», — эта мысль прочно засела в его голове. Но тогда, в порыве боли и отчаяния, он не видел другого выхода…. Тяжело заболела Ларочка. Больница, лекарства, капельницы, и он, вечно измотанный, ему казалось, что так будет лучше для всех.

— Боренька, — жена обняла его за плечи, — Давай уже повесим другую фотографию. Ну хоть ту, где мы и девочки.
— Вешай куда хочешь, но ту — не трожь!

***

Вот уже десять лет прошло с тех пор, как родители продали просторный добротный деревенский дом и купили половину в черте районного центра. Сами делали пристройку, сами латали ветхую крышу, доставшуюся им от прежних хозяев. И комната здесь всего одна, и не такая светлая из-за раскидистой яблони, растущей прямо под окнам. Зато из окон кухни виден закат. Иногда он багрово-красный, иногда золотой с пурпурными отблесками, но неизменно сказочно-прекрасный.

И соседи тут такие милые и замечательные, почти родные.

— Мишка, я сейчас покажу тебе их грамоты, помнишь, я рассказывала. — Тася нащупала в бельевом шкафу толстую папку.
— Угу… — толстощёкий соседский бутуз доедал сдобный румяный бублик. — Ой, что это, Таська?

На полу лежали выпавшие из под стопки белья пожелтевшие от времени документы. Тася присела на корточки.

— Что с тобой, Таська? — Миша с удивлением разглядывал, как внезапно побледневшая подруга сжимала в руках выпавший документ.
— Они меня удочерили….

***

Они просили ее, умоляли не искать свою семью, и она согласилась. Зачем? Ведь семья — это они, дорогие, милые родители!

Шли годы, но Таисия помнила тот разговор с матерью. Серафима плакала, горько, надрывно. За что-то просила прощения. За что, Тася не понимала и не хотела. Захар тоже плакал, хватался за сердце. Они просили ее, умоляли не искать свою семью, и она согласилась. Зачем? Ведь семья — это они, дорогие, милые родители! Пусть в ней не течет их кровь, зато они ее любят всей душой, всем сердцем. И она любит их.

Катюша нашла Тасю сама, когда той было двадцать три. Просила прийти к отцу. Рассказывала, как Борис жалел о том, что «отдал малую». Таисия не пошла, боялась сделать больно приемным родителям…. Сестра не поняла ее, обиделась. Ушла молча, как чужая, даже не оглянулась.

А дальше — обычная жизнь, как у всех, свадьба, дети, работа. Любящий, заботливый муж. И Захар с Серафимой, искренне радующиеся маленьким внукам.

Первым из жизни ушел отец. Тихо, уснул и не проснулся. Умер с трогательной наивной улыбкой на лице. Серафима ушла следом за ним. Быстро, как будто спешила за любимым мужем. Им было чуть за шестьдесят.

Да и сыновья, кажется, слишком быстро стали взрослыми и разъехались…. И вот она сама уже бабушка. И все чаше стали посещать мысли о том, что где-то, не так далеко, есть близкие и родные люди. Вот только захотят ли они увидеть ее вновь?

***

Таисия часто бывала в доме родителей, оставалась на ночь, любовалась красочным закатом из окна кухни, как тогда, в детстве. Вот и сегодня она вновь приехала сюда.

В почтовом ящике родительского дома лежала записка: «Тасенька, это Лариса — твоя сестра. Если можешь — позвони…» Такая короткая и одновременно значимая фраза….
Таисия позвонила не раздумывая.

Они встретились в начале декабря. Тяжелые белые хлопья снега падали на все еще голый асфальт. Деревья окутала ледяная глазурь…. Встретились такие родные… и одновременно чужие…. Похожие, но такие разные…. И у каждой за плечами своя жизнь….

— Ты тоже похожа на отца, — Лариса разглядывала сестру. — Как и я.
— Лара, как вы? — в голосе Таисии слышалось волнение.
— Катюша погибла десять лет назад, автокатастрофа. Месяц назад я разбирала в доме папы… и нашла твой адрес, записанный ее рукой…. Лист от блокнота…. А отец…. — Лариса замолчала….

Таисия тяжело вздохнула. Она поняла, что родного отца больше не увидит.

— Пойдем со мной, я покажу тебе все, — Лариса взяла сестру под руку.