Тая смотрела в окно поезда, как на экран телевизора. Но если с «Клубом путешественников» можно было попасть в любой уголок земли, то в ее окошке была лишь незатейливая полесская природа. К полотну железной дороги подступали то поля, с которых расторопные колхозники уже успели убрать урожай; то заболоченные поймы маленьких речушек, заросшие осокой и аиром; то леса, сменившие летний зеленый наряд на осеннее разноцветье. На маленьком болотце она увидела стаю цапель, собирающуюся к отлету.

Ей тоже мечталось улететь из дома. Вот пробовала поступить в институт, да не прошла по конкурсу.

В поезде зажгли свет. И вместо проплывающих деревушек в окне-телевизоре Тая увидела свое собственное изображение. Смотреть на себя ей было неинтересно. Она убрала со лба длинную челку и заметила, что за ней наблюдают. Необычно было встретиться взглядом с отражением в окошке. Парень, сидевший неподалеку, был ее ровесником.

— Кадетский корпус или юнкерское училище? А может, Суворовское? — спросила Тая с напускной серьезностью.

— Извините, что решился отвлечь от грустных мыслей. Вы такая печальная. Можно, я присяду? - он говорил как-то странно, слишком не по-мальчишески: грусть, печаль, да еще и на «вы».
— Присаживайтесь, место свободно, — пригласила она.

Такое она видела только в кино. Вытянув руки по швам и кивнув головой, он представился:
— Александр.
И это в узком проходе плацкартного вагона, за окошками которого мелькают восьмидесятые годы двадцатого века!

— Кадетский корпус или юнкерское училище? А может, Суворовское? — спросила Тая с напускной серьезностью.
— Почти угадали. Меня дед Митя воспитывал, офицер еще старой закалки, а мама — филолог. Так что это — издержки воспитания...
— Я Тая. А меня бабушка растила. Она была гимназисткой. Можно, я не буду делать реверанс?

Александр так искренне и заразительно засмеялся, что и Тая не стала сдерживать улыбку.

— Повторюсь. Дедово влияние. Он у меня лесник. Я до шести лет с ним в лесу прожил. Вот как дед и разговариваю. Расскажу, как я с лучшим другом познакомился. Затевалась обычная драка между мальчишками, а я, чтобы помирить, сказал обидчику: «Негоже драться, шел бы ты восвояси». Как они все смеялись! Даже про драку забыли. Ян, так зовут моего друга, предложил быть моим переводчиком. А я еще долго себя чувствовал, как Маугли.

Тая сидела за откидным столиком у прохода. Она уступила нижнюю полку тете Марусе, полненькой краснощекой женщине, загромоздившей сумками и пакетами все купе. Мария Ивановна собиралась ужинать. Жареная курица, вареные яйца, помидоры и яблоки — натюрморт на красиво вышитом полотенце. Она достала бутылку молока и ржаной хлеб, оглядела все и добавила солонку. Традиционный набор продуктов для пассажира в наших белорусских поездах, но все было как-то очень по-домашнему.

— Присаживайтесь. Я же сама столько ввек не съем, а за беседой и время пролетит быстрее, — пригласила тетенька.

— Присаживайтесь. Я же сама столько ввек не съем, а за беседой и время пролетит быстрее, — пригласила тетенька, доброжелательно улыбаясь.

Было неудобно отказываться, да и есть хотелось. Тая и Александр подсели к попутчице.

— Миленький мой, а сколько ж тебе лет? — спросила Мария Ивановна.
— Восемнадцать.
— Я заметила у тебя колечко обручальное на правой руке. Молоденький такой, а уже женат!
— Уже два года. И доченька у нас с Аленушкой есть.

Тая и Мария Ивановна с нескрываемым удивлением уставились на Александра...

— Да как же такое может быть? Я слышала, что в Азии молодыми замуж выходят, в жарких странах — там вроде как раньше созревают. Но чтобы у нас! Вы же дети еще совсем! — скорее пропела-проголосила, чем спросила женщина.

Тая с недоверием смотрела на Александра. Хотелось послушать его рассказ. Очень уж все как-то неправдоподобно...

— Знаете, боюсь проспать свою остановку, даже ложиться не буду. Если составите мне компанию, я вам все расскажу.

Колеса вели свой перестук, вагон покачивало... Обстановка была самая что ни есть располагающая...

— Ну, милок, не тяни за душу, рассказывай! — попросила Мария Ивановна, поправив за спиной подушку.
— Жили-были... Не смейтесь, Тая, мы с Аленой все наше детство прожили рядом, через забор. И в детсаду, и в школе — всегда вместе, все время за одной партой. А уроки делали то у меня дома, то у Аленки. Красавица она необыкновенная! Я всегда ее любил, с тех пор, как себя помню... Я ростом не подкачал, а Алена мне под стать. Может, и правда ваша, Мария Ивановна, видать, созрели, как яблоки белый налив. Они же самые скороспелые в Белоруссии. Вот под такой яблоней все и случилось: поцеловались в первый раз. И как потом все произошло, вы меня извините, рассказывать не буду. Поняли, что натворили, когда Алена узнала, что ждет ребенка... Не мы первые, не мы последние. Вся беда в том, что моя мама — директор школы. И Аленины родители на виду: отец — председатель колхоза, а мама — врач.

Тая с недоверием смотрела на Александра. Хотелось послушать его рассказ. Очень уж все как-то неправдоподобно...

— Боже мой! Скандалище какой! Это ж на всю страну!
— Мария Ивановна, это вы уже слишком. Родители и не были против нашей свадьбы, но лет так через пять. Новость, что мамы станут бабушками, а председатель — дедушкой, ничуть их не обрадовала. На семейном совете они решили, что Алена должна избавиться от ребенка, мол, будут потом другие дети. На нас как ушат холодной воды вылили! И это наши родители...
— Как же так и можно? — тетя Маша вытирала слезы. — Бог дал дитя! Это ж счастье какое! У меня вот нету деток... Молодые были с мужем, думали, что еще получится, все чуда ждали. Могли бы и усыновить ребеночка, да потом овдовела я. Одна-одинешенька в этом мире осталась...
— А что дальше было? Ты ведь сказал, что девочка у вас, — спросила Тая, тоже близко к сердцу принявшая историю юных влюбленных.

— Надеялись, что одумаются родители. Но они стали угрожать милицией: мы ведь несовершеннолетние были. Пришлось сбежать. Был июль. Ночи короткие теплые и такие звездные! В лесу, в шалаше, началась наша семейная жизнь. Утром у Аленки температура поднялась. Не мог я рисковать ее здоровьем, пошел к деду Мите за советом.

«Уважаю, внук, грех дитя убивать. Я бы тоже так поступил, — поддержал меня дед, и добавил, — зря в лес невесту повел, партизан! Мог сразу ко мне в дом. Я бы за вас заступился!» Он запряг Вояку, своего коня, и отвез нас в больницу, денег дал и, прощаясь, перекрестил нас, благословляя, а мне свой крестик подарил, вот этот, дорожил он им очень, и сказал: «Храни тебя Господь. Если что, знаешь, где твой дед живет».

Дежурная медсестра сразу же позвонила врачу — Алениной маме. Родители настаивали: нужно прервать беременность. Я кинулся к другу Янеку. Он на мотоцикле меня отвез в больницу. Был поздний вечер, посетителей уже не пускали. По пожарной лестнице я забрался на второй этаж, рассказал все Аленушке. И опять бежать пришлось. Как мы спустились вниз, уму непостижимо. Ян нас здорово выручил: дал мне адрес своего дяди в Гомеле и мотоцикл, сказав, у кого на станции его оставить, а сам побежал звонить — предупредить о нашем приезде.

Пришлось сбежать. Был июль. Ночи короткие теплые и такие звездные! В лесу, в шалаше, началась наша семейная жизнь.

Николай Петрович Заречный, дядя Янека, высокий пост в милиции занимает. Выслушал он наш сбивчивый рассказ и отвез в военный санаторий. Но прежде устроил мне «допрос», как он сам выразился, чтобы узнать, чем я дышу. Приговор мне вынес лестный: «Взял бы в разведку!» Николай Петрович позвонил нашим родителям и поговорил с отцом Алены по-мужски — добился разрешения на регистрацию брака. Для Аленкиного спокойствия поручил участковому нас покараулить.

— Батюшки-батюшки! Страсти какие! — запричитала Мария Ивановна, извинилась, что перебила. — Рассказывай, дитя, что с вами дальше-то было?
— Заречный помог мне устроиться санитаром в госпиталь. Алену, когда поправилась, приняли на работу в прачечную, а главное — нам комнатку выделили и с питанием проблем не было. По вечерам мы еще и учились. В положенный срок родилась наша малышка. Чудо, а не ребенок! Спокойная, не плакала почем зря никогда. Не мешала родителям наверстывать пропущенное: я весной экзамены сдал в вечерней школе, Алене еще год учиться. Она Машеньку грудью кормила, не до экзаменов было.

— Так девочку Мария зовут? Как меня! Мой муж, Царство ему Небесное, всегда говорил, что имя Божьей Матери не может носить плохой человек, — сказала и задумалась о чем-то Мария Ивановна, — и вы все в той же комнатке живете? Тесно ж небось!
— В тесноте, да не в обиде. А еще нам дед помогает. Как бывший партизан, приезжает подлечиться в госпиталь, с правнучкой нянчится, военные песни ей поет.
— И я, чуть что — к бабушке за советом. Она меня лучше всех понимает. А родители ваши? Они что же? — спросила Тая. Она не могла представить себя в такой ситуации. Видать, не доросла. А может, просто еще не любила по-настоящему.

Уже лежа на второй полке, она думала о своем: «Все не так просто в жизни. Что ей судьба готовит?»

— Не видел я маму с тех пор, как мы в Гомель уехали. Не оправдал я ее надежд. Да и Аленины не показывались, говорят, что опозорили мы их. Но мы с женой решили, что будем учиться. Может, потом они нас и простят. Знаю я свою маму: ей сейчас хуже, чем мне...
— Саша, я с тобой сойду. Заберем твоих девчат и ко мне поедем. Дом у меня добротный, муж сам строил; сад большой, с огорода тропинка к Припяти ведет. Места рыбные. Да и хватит тебе санитаром работать. Другую работу найдешь. И деда твоего заберем, если захочет. Бог услышал мои молитвы! Помоги, возьми сумку, нам выходить. Понимаю, что мое решение со стороны кому-то и странным покажется, но давай я познакомлюсь с твоими девочками, в гости ко мне приедете, а там и решите, как вам лучше. А мне мое одиночество ужас как надоело! — столько решительности было в голосе Марии Ивановны, что Александру и возразить было нечего.

Прощание было недолгим. Обменялись адресами, и Тая пожелала им счастья. Пригласила заходить, если будут в Пинске.

Уже лежа на второй полке, она думала о своем: «Все не так просто в жизни. Что ей судьба готовит?»

Обняв подушку, Тая уснула под перестук вагонных колес, которые рассказывали ей совсем другую историю...