Это было так недавно — всего 55 лет... тому назад. Мы — обычный выпускной класс. Нет, неправда, необычный: выжившие дети войны, мы первый раз переступили школьный порог в победном сорок пятом и в первый, 10-летний, юбилей Победы получали аттестат зрелости, зрелости биологической и гражданской.

Начиналась целина. Вечный спор «лириков» и «физиков» набирал силу. Но все мы были романтиками: любили, надеялись, верили. Пели:
«Когда душа поёт,
И просится сердце в полёт,
В дорогу далёкую,
Небо высокое,
К звёздам нас зовёт!»

Природа словно единялась с нами, подыгрывала, вселяла уверенность в свою исключительность. А с середины мая будто решила утопить нас в белых кружевах цветения. Мой одноклассник и друг, Женька Алексеев, каждый день прикатывал к нам в гарнизон на стареньком велосипеде сначала с охапками черёмухи, потом белой сирени, потом калины...

Экзамены сдавались легко и восторженно. Всё было светлым, сверкающим: белые парадные фартуки и банты девочек, белые рубашки мальчиков, белые блузы экзаменаторов, белые листы бумаги на партах. И даже чистые стёкла класса казались на солнце белыми.

И в свисте раскрывался он мне по-новому: этаким Соловьём-разбойником, но с русской молодецкой душой, и импрессионистом на пленэре...

После торжественного вручения аттестатов, перед балом, мы побежали к Женьке домой оставить документы. Но, вместо квартиры, Женька потащил меня в выпускном платье на голубятню и, открыв клетки, пронзительно-звонким свистом в четыре пальца поднял своих турманов в голубое небо, по которому легко плыл самолет, оставляя белый тающий след, похожий на лыжню по первому снегу или на непросохшую акварель. Голуби садились, а Женька снова и снова заставлял стаю взмывать. И в свисте раскрывался он мне по-новому: этаким Соловьём-разбойником, но с русской молодецкой душой, и импрессионистом на пленэре...

Удушливо-пряный запах цветов и мечты не давали уснуть. Мы разъезжались НАВСЕГДА: он в Ленинград в Художественное, чтобы стать Репиным или Врубелем; я — в Симферополь, вослед Павлову или Мечникову. На утвердительный вопрос своей учительницы литературы: «Ты, конечно, станешь филологом?» я фыркнула: «Врачом на большом корабле». «В морях мои дороги», — перефразировала я название известной книги.

Грусти не было. В последний день я встречала Женьку на поле нашего аэродрома. Издалека увидела большие колёса велосипеда и над ними копну колокольчиков и ромашек. Побежала навстречу. Поток цветов обдал меня с головы до ног. Женька молча посадил меня на жёсткую раму мужского велосипеда, и его сильные ноги, такие неуклюжие на земле, быстро закрутили педали. Остановились мы у кромки леса. Не сговариваясь, схватились за руки и побежали. Мы бежали по тропинке, не разбирая дороги и не ослабляя пожатия рук. Остановились на мостках заброшенной мельницы, захлёбываясь смехом без причины и без слов. Просто в нас бурлила жизнь, переливаясь через край. Мы расставались НАВСЕГДА. Хотелось запомнить характерные, особые черты друга, чтобы потом в воспоминаниях, когда Женька станет знаменитым, передать современникам...

Мы встретились в августе на том же поле аэродрома. В отаве не было цветов: колокольчики и ромашки стали безликим сеном. Женька шёл медленно, неся тяжёлый груз невыплаканных слёз и букетик выцветших васильков и придорожной мелкой лекарственной ромашки.

Мы обнялись, обнялись второй раз после прощания у мельницы. Он горько плакал на моём плече, измочив накрахмаленный белый рюшик моего любимого платья в горошек. Я как-то отрешённо гладила его по спине, именно так, как всегда гладила своих младших сестрёнок.

Химию он сдал на «тройку». Я не прошла на лечебный, а, по мнению наших гарнизонных «авторитетов», педиатрия сродни ветеринарии.

Хотелось запомнить характерные, особые черты друга, чтобы потом в воспоминаниях, когда Женька станет знаменитым, передать современникам...

В голове заезженной пластинкой вертелись слова всё той же песни:
«Не всем дано летать,
Удачу свою настигать:
Ведь счастье для всякого
Неодинаково,
Надо понимать».
Теперь смысл ее воспринимался по-другому.

Встали на учёт в райкоме комсомола. Через месяц пошли осваивать новые знания: он — рабочим на фабрику ёлочных игрушек, я — телеграфистом на военный телеграф.

...В 50-летний юбилей нашего школьного выпуска мы решили собраться вместе. 13 человек приехали на встречу, еще 13 прислали телеграммы с поздравлениями. Женьки среди нас не было, и быть уже не могло.

Когда я покупаю ткань с яркой цветочной набивкой, всегда спрашиваю себя: «А не Женькина ли это работа?»

А для меня уже 49 раз звенел последний звонок. И каждый раз я слышала шуршание своего парадного фартука, чувствовала на плечах его белые крылышки. Мне казалось, что в моих косах банты (только теперь бы они сливались с цветом моих волос), а стоячий воротничок школьной формы почему-то становился очень тугим и сдавливал горло. Наверное, я просто уже выросла из неё.

«Мечты своей огни
Навеки в душе сохрани,
Пускай они светятся,
Если вдруг встретятся
Облачные дни».