— Втрескался наш мальчик во взрослую девицу, — полушепотом пожаловалась мне сестра, мать пятнадцатилетнего Ромки. Она опасливо глянула в сторону гостиной, где подросток погрузился в компьютерную игру.
— Из художки его, наверное, отчислят за неуспеваемость. Рисует только свою пассию, преследует ее повсюду.

Сестра достала планшет и показала фото Ромкиных рисунков, изображавших сексапильную белокурую красавицу в образе то эльфа, то валькирии, то пиратки — дерзкую и недоступную.
— Правда настолько хороша? — полюбопытствовала я.
— У-ух! — отец Ромки взмахнул рукой, как Никулин в «Бриллиантовой руке», когда описывал коварную обольстительницу. — Формат «Плейбой»!

Мужчина удалился вслед за сыном смотреть начинающийся по ТВ футбол. Тоже мне родственники, приехали в кои-то веки в гости на пироги!

Мы с сестрой, оставшись в кухне одни, продолжили разговор о странностях мужского восприятии женской внешности.
— Глянь, как она выглядит на самом деле, — сестра показала еще несколько фото.

К моему изумлению, я увидела не блондинку, а явно брюнетку, с пышной копной волос, обесцвеченных пергидролем до светлого золота. Было что-то цыганское, страстное в ее крупных, несколько грубоватых чертах, умело подправленных макияжем. Полоски более светлой кожи вокруг откорректированных черных бровей выдавали их природную обильность и подчеркивали южную смуглость лица. Формы девушки показались мне тяжеловатыми для «Плейбоя», но весьма пикантными. Магнетический взгляд темных очей и манкая улыбка вызвали беспокойство не только за племянника Ромку, но и за зятя.

— Поговорила я с ней, — улыбнулась сестра, — здравая девица, 28 лет, очень хочет замуж. Не нужны ей сопливые подростки или облысевшие женатики с ипотекой. Как это объяснить Ромке, ума не приложу!

Последняя фраза прозвучала невовремя. Проголодавшиеся Ромка с отцом стояли в дверях кухни. Чтобы замять неловкую паузу, я начала собирать стол к обеду, попутно поясняя, что речь шла о внешней красоте.

— Нет ее — формулы абсолюта! — философски изрек муж сестры. — Что одному — красота неземная, другому — ничего особенного. Правда, Ромка?
— Так-то оно так, но все же, — разливая борщ по тарелкам, я предалась воспоминаниям. — Помню, училась в нашем классе девочка, Дина. Училась так себе, а вот красота у нее была неоспоримая.

Образ бывшей одноклассницы всплыл в моей памяти яркой картинкой. Дина с самого детства росла прекрасным лебедем: точеные черты, изысканные краски. Волосы ее вились мелким бесом, а по всей длине — еще и крупной волной. Более темные брови и ресницы тоже кудрявились, оттеняя чудесные голубые глаза. Стеснительная Дина тщательно заплетала и закалывала косы, в класс приходила в темном школьном платье и всячески избегала повышенного внимания к себе.

Стеснительная Дина тщательно заплетала и закалывала косы, в класс приходила в темном школьном платье и всячески избегала повышенного внимания к себе.

Лет с двенадцати у Дины появились поклонники, которые казались мне невероятно глупыми. То один, то другой допоздна дежурили на улице, не сводя глаз с ее окна, а иногда дрались друг с другом за этот почетный пост. Однако, когда Дина появлялась во дворе, ни один из рыцарей не решался заговорить с нею, а только молча смотрели в ее лицо, не в силах оторваться. Дина старалась пройти мимо них побыстрее, не оглядываясь.

— Так надо было затесаться к Дине в подруги, — поддел меня муж сестры, — глядишь, тоже обзавелась бы поклонником.
— Ха! — обиделась я. — В 12 лет и моя личная жизнь бурлила — то по голове портфелем получишь, то за косу дернут, то на катке сшибут. А вот фанаты Дины почему-то на выходки не осмеливались.
— Не помню у тебя такой одноклассницы. Она сильно задавалась? — удивилась сестра.
— Да нет же, не задавалась. Скорее наоборот, смущалась все время. Не дружила я с ней, потому что неинтересно было, не о чем дружить.

Несмотря на прилежание в учебе, получала Дина максимум четверки, но чаще тройки, а пятерки — разве что по физкультуре, и то благодаря занятиям танцами. Она не любила компаний, много времени проводила дома. Выходила только в школу, еще вечером — погулять с собакой, да в танцевальный кружок, куда брала с собой младшего братишку, если оставить его было не с кем.

Ничего интересного в общении с Диной я не находила, но относилась к ней хорошо, как, впрочем, и другие ребята. Было у нее свойство — сострадание к чужой боли, хотя его проявления порой казались мне глупыми и неуместными. Например, на физкультуре я не смогла перепрыгнуть через коня и ударилась коленками. Весь класс хохотал. Одна Дина участливо спросила: «Больно?» и протянула мне шоколадную конфету. А я была полна решимости перепрыгнуть чертова коня, зла на себя и на нее заодно.

Дине часто приходилось забирать из детсада братишку, когда оба родителя работали в вечернюю смену. Иногда соседи по дому просили забрать и их ребенка тоже, за что давали ей конфеты. Эти конфеты, а также мелочь на пирожок и компот в школьной столовой, у Дины частенько выманивал рослый и прожорливый Чугунов, дважды второгодник, жалуясь, что за двойки родители его кормят одним хлебом и чаем. Он вполне мог все отнять силой, но предпочитал выклянчивать, а потом хвастаться, выставляя Дину полной дурой. Тем более деньги она все равно тратила не на пирожки, а на еду для бездомных животных. Возможно, Чугуну просто нравилось смотреть, как дрожат от сострадания алые губки Дины, а в прекрасных глазах появляются слезы.

Одевали Дину бедно, достатка в семье не было. Да она и сама предпочитала темную, неброскую одежду. Однако, лет в 13-14 ее подростковая худоба стала неотвратимо перековываться в космическую, балетную грацию, которую невозможно было скрыть даже под старой и бесформенной материной курткой, в которой Дина гуляла на пустыре с собакой. Лицо ее все больше обретало новое, девичье очарование. «Здравствуй, Дина!» — говорил ей при встрече самый красивый взрослый парень нашего двора, по которому сохли все старшеклассницы. Но Дина опускала глаза и торопливо проходила мимо.

Мечтала ли Дина о прекрасном принце или о киногерое, как ее сверстницы, я не знаю. Холодным майским днем она кинулась в горящий автобус спасать малышей, отъезжающих на дачу с детсадом. Там был и ее братишка, которого Дина провожала вместо родителей. Автобус почему-то ударился об ограждение, задымил, а водитель потерял сознание. Легкая и гибкая Дина скользнула в единственное приоткрытое окно — в кабину водителя, открыла ее изнутри, а сама стала принимать малышей через другое маленькое окошко, между кабиной и салоном. Воспитательница и сопровождающие мамаши передали из задымленного салона в руки Дины только собственных детей и переключились на попытки выдавить окна изнутри, выдернув по инструкции шнур, но ничего у них не получалось.

На площади было полно провожающих мам и пап. Водителя вытащили из кабины. Кто-то крутил приборы, стараясь открыть заклинившие двери, другие стремились чем попало отпереть выходы снаружи. Дыму в салоне становилось все больше, малыши кричали. Тогда Дина влезла через маленькое окошко из кабины в салон и стала через него сама передавать малышей обратно в кабину. Чьи-то папы одновременно пытались выбить стекла, не поранив детей.

Через несколько минут взрослым удалось открыть выходы. Пострадавших увезли в больницу. Никто не обгорел, но многие, среди них Дина, которую вынесли из салона уже без сознания, отравились угарным газом. И без того некрепкая психика Дины не выдержала вида задыхающихся малышей, а еще больше — поведения взрослых мам, спасших своих, но забывших про чужих гибнущих детишек. Ее рассудок помутился и причинял боль. Дина, единственная из пострадавших, умерла через несколько недель, больше всех надышавшись гари, по сути из-за малодушия взрослых. Посмертную медаль «За отвагу на пожаре» принесли на дом ее родителям, постаревшим и поседевшим за короткий срок.

Ромка покрутил снимок так и этак и снова ушел в гостиную, куда его отец уже отнес кружки с чаем и тарелку пирожков.

Племянник Ромка бегло глянул на изображения Дины в моем фотоальбоме, все мелкие и нечеткие. Нашлось единственное фото чуть разборчивее. Снимали меня, а Дина попала в кадр случайно, смутилась, хотела отвернуться. Тем не менее, запечатленным оказался ее тонкий профиль, тщательно заколотый ореол кудрей, изящный жест руки, пытавшейся закрыться от камеры. Ромка покрутил снимок так и этак и снова ушел в гостиную, куда его отец уже отнес кружки с чаем и тарелку пирожков.

Размытое изображение Дины большого впечатления не произвело. Тем не менее, через некоторое время сестра позвонила и сообщила, что Ромка прекратил преследовать свою зрелую валькирию, занялся учебой и сдал все, что от него требовали, как в простой, так и в художественной школах. Одну из его работ даже отобрали для ежегодной ученической выставки, несмотря на кучу замечаний и сниженную оценку.

Получив по почте пригласительный, я выбрала вечер и пошла смотреть экспозицию, представившую детские художественные школы области. Побродив по залам, я вдруг наткнулась на портрет, с которого на меня смотрела Дина, словно утренняя заря, в нежном сиянии своего отрочества и зарождающейся женственности. Край школьной доски, створка окна, солнечные блики, девочка в коричневом платье с белым воротничком. Почему сходство с оригиналом показалось мне изумительным? Ведь племянник не видел даже разборчивого снимка. Ах да, этот струящийся от лица Дины свет! Я забыла о нем, потому что не разгадала его в детстве. Эта девочка была готова отдать свою редкую, драгоценную красоту, юность и саму жизнь, чтобы избавить других от боли и страданий.

Подошел старичок, сощурился, сменил одни очки на другие, пристально вглядываясь в портрет.
— Небесный ребенок, — заключил старик. — Таких Господь рано забирает к себе.

Опираясь на палочку, старик пошел дальше вдоль экспозиции. Наверное, он был дедом кого-то из юных художников, ведь на такие выставки ходят в основном родственники да друзья.

Пару-тройку картин, а с ними и «Портрет школьницы», выкупил спонсор, известная фирма. Деньги перечислили в детский онкологический центр. Благотворительность помогает оптимизировать налоги.

Портрет Дины перекочевал в офис процветающей компании, в главную переговорную комнату. Любопытно было б узнать, что за сделки заключаются под перламутровым сиянием чистой красоты.