Маруська с нетерпением ждала лето и встречу с бабой Нюшей. Баба Нюша подхватит на руки, начнет целовать и тискать, а потом потащит в избу: «Малой надо поспать с дороги!» Маруська спать не будет, заберется на печку и станет смотреть на потолок и на паучка, развернувшего свою кружевную ловушку.

По утрам баба Нюша станет кормить пшенной кашей с золотистой корочкой и поить парным молоком, а потом можно убежать в поле или на речку… А баба Нюша будет смотреть вслед убегающей Марусе и кричать: «Мушка, не ходи далече, бабушка волноваться станет!»

И не будет надоевших утренних подъемов в детский сад: «Маша, вставай немедленно!», жидкой манной каши, рук, нетерпеливо и больно расчесывающих волосы, и вечного вздоха: «Ох, наказание ты мое!»

Не будет рядом мачехи, равнодушной, смотрящей сквозь доверчивую и ласковую, но чужую, ненужную Марусю.

Не будет папы, вечно уставшего, рассеянно треплющего по голове: «Как ты, Муха?» и тут же неуловимо исчезающего, когда Маруська готовилась начинать рассказ о своих детских радостях и горестях…

И придет Ангел — соседка тетя Света! Марусина любовь и мечта! Красивая, белые волосы колечками. И пахнет от нее вкусно, а сережки в маленьких ушках какие!? Маруся смотрела на тетю Свету с обожанием, забиралась на колени, обнимала и шептала: «Тетечка-Светочка, ты самая красивая!» Света делала Марусе прически, ногти подкрашивала, духами пшикала, а потом они конфеты вместе ели, и Света приговаривала: «Девочка ты моя, люби-и-мая!»

Света недовольно морщилась в ответ — засиделась в девках, а Маруська представляла, что тетя Света — и есть ее настоящая мама…

Баба Нюша посмеивалась: «Не наигралась ты в куклы, девка, даром, што 26 уже! Своих бы пора!» Света недовольно морщилась в ответ — засиделась в девках, а Маруська представляла, что тетя Света — и есть ее настоящая мама…

***

Июль выдался на удивление мягкий. Лето щедро одаривало и солнышком, и дождиком, рожь колосилась золотистая, крепкая. Синими озорными глазками глядели из-под ржаной челки васильки.

Маруся забралась в ржаные волны, поелозив попой, уселась, отщипнула колосинку и принялась выковыривать молочные еще зернышки. «Вкусно как!» — подумала Маруся. Даже нет, не подумала, а просто знала это, чувствовала нутром — городская девочка, прикипевшая душой к деревне…

***

Разомлевшая на солнышке, Маруся лениво щипала колосок, когда вдруг чей-то смех заставил ее очнуться и прислушаться. Голоса показались знакомыми, и девочка высунула любопытный нос из ржаных метелок.

Она увидела Ангела — тетю Свету, которая шла по ржаному колышущемуся полю с каким-то мужиком и смеялась, откидывая голову назад. Мужик — сосед дядя Миша — то обнимал ее за талию, то что-то шептал ей, наклоняясь прямо к белым колечкам волос… А потом… Потом вдруг нырнул в ржаные волны и, словно в омут, утянул за собой Свету. Со дна ржаного моря донеслись звуки возни.

Марусе стало боязно, и она побежала вперед, задыхаясь. Света лежала на спине, а Мишка на ней сверху, и Марусе показалось, что он ее убивает. Она бросилась на обидчика, захлебываясь слезами, и стала бить его маленькими кулачками: «Отстань, отстань от тетечки-Светочки! Отстань, медведь!»

Парочка в недоумении расцепила руки, распалась, словно раковина, на две половинки… Маруся терла кулачком глаз и, все еще задыхаясь, причитала: «Тетечка-Светочка, тетечка-Светочка…» И совсем не поняла, чему улыбается дядя Миша — медведь лохматый, и почему морщится недовольно Ангел — тетя Света.

— Иди домой, Маруся. Иди быстрей отсюда.

Света сказала это таким недовольным, таким раздраженным тоном, что Маруська отпрянула, глазенки налились новыми слезами, она развернулась и помчалась прочь, в деревню.

— Что, Мушка, кудысь побегла? — Нюша поймала влетевшую во двор внучку за подол платья, — ну-ка, ну-ка, повернись-ка!..

— Светка, ну чего ты девчонку шпыняешь? Малая же, да и тянется к тебе, сама знаешь, матери то нет у ней…
— Миш, ну что мне она? Привязалась, как банный лист, хвостом ходит. А я с тобой побыть хочу, с тобой, единственным…

Мишка посмотрел на нее странным, отчужденным взглядом… А Светка, не замечая, обхватила его голову, притянула к себе и стала целовать жаркими губами, увлекая на дно ржаного моря…

***

— Что, Мушка, кудысь побегла? — Нюша поймала влетевшую во двор внучку за подол платья, — ну-ка, ну-ка, повернись-ка!.. Батюшки-светы, да ты ревела никак?

Маруся отворачивалась и крутила головой, но Нюша все же ухватила внучку за подбородок и подняла Маруськину головку кверху.
— Мушка, кто тебя обидел? Чего ревела? Иль расшиблась где, а?

Маруся нахмурилась и помотала головой:

— Никто, баба, не обижал. Сама обиделась.

Нюша, зная свою упрямицу, решила не расспрашивать. Отойдет Маруська, сама потом все расскажет.

— Пойдем, Муха, пирог есть и чай пить? Пойдем?
— Баба, а ты меня любишь?
— Конечно, люблю! Мушка, чегой-то ты? Ты ж моя кровинушка, сердечко мое!
— И я тебя люблю, баба! Сильно-пресильно! А вот ее больше не люблю!
— Кого ее-то?
— Тетку-Светку эту противную! Она теперь сама меня не любит, она медведя любит. А меня никто больше не люби-и-ит!..

Разрыдалась, вырвалась от Нюши и удрала. Нюша потопталась, разминая затекшие ноги, и поковыляла на улицу.

— Нюш, кудысь твоя-то помчалась, а? — соседка вышла на дорожку, — как чума, ни здрасти, ни привет.
— Тудысь, — Нюша неопределенно махнула рукой, — тудысь и помчалась. Медведя испужалась.

Маруська же тем временем воплощала страшную месть медведю — дяде Мише — за то, что украл он у нее, Маруськи, самую ее большую любовь.

Вдруг Нюша поняла, куда идти и где Марусю искать.

***

Маруська же тем временем воплощала страшную месть медведю — дяде Мише — за то, что украл он у нее, Маруськи, самую ее большую любовь.

Расковыряв палкой подсохшую коровью лепешку, Маруська старательно мазала ее содержимым окна медведева дома. «Вот так ему, пусть знает!» — думала Маруська. И даже язык высунула от старательности.

За этим занятием ее и поймали Мишка со Светкой.
— Ах ты, хулиганка, — Мишка еле сдерживался от смеха, но делал строгий вид, — я вот щаз кого-то крапивой выпорю!

Маруся, застигнутая врасплох, отскочила, бросила палку с вонючей «краской» и замерла, глядя воинственно.

Светка же, напротив, веселья никакого не чувствовала, лишь одно раздражение:
— Ну, что ты людям жизнь портишь, а? Что ты, невоспитанная, делаешь? Ходишь за мной хвостом, так теперь еще и мстишь, поганка!

Маруська дерзко посмотрела на нее и выкрикнула:
— Ты сама, тетка Светка, жизнь портишь! Ты мне испортила, теперь Медведю будешь портить!

Светка вдруг подошла и отвесила Маруське звонкую пощечину:
— Не лезь ко мне, слышишь, малявка? Не лезь больше!

Маруська вытаращила на нее глаза и приготовилась реветь, но не успела: Миша подхватил малышку на руки, прижал к себе и процедил сквозь зубы: «Ну и дура же ты! Набитая дура!».
И зашагал с притихшей Маруськой на руках прочь.

***

Нюша видела все. И как внучка узоры на окнах рисовала, и как стояла, испуганная, и как Светкина рука падала на нежную щечку… Доковылять не успела, ноги не те. А кричать? Что кричать?..

Так и пошла потихоньку Мишке навстречу. Маруся вжалась в Мишку, спрятала лицо у него на груди и сделала вид, что заснула.

— Не передо мной тебе виниться, перед малой повинись! Что ж ты, сердцем не чуешь — одинокая она, тянется, как котенок, а ты что ж?

— Ох, Миша, прости малую, нахулиганила…
— Что ты, теть Нюша, да какое ж то хулиганство? Ерунда одна!
— Все одно… да сложно ж ей без матери-то. Сын-то мой, отец ее, работает все, работает… А новая его на девку и не глядит, растет Муха как василек в поле — сама по себе.

***

Вечером баба Нюша долго журила Маруську: «Нельзя так, Муха, нельзя! Пакостничать нельзя! Хочешь что сказать — скажи в глаза, а исподтишка, со спины — только подличать!», а Маруся винилась, плакала и долго рассказывала Нюше о своих горестях. Потом они помирились, Маруська твердо обещала не «подличать» и, успокоенная, была отправлена спать.

В сенях кто-то затопал.

Маруська, по обыкновению не спавшая, а разглядывающая паучка, встрепенулась и прислушалась.

— Здрасть, теть Нюша…
— Ты-то? Ну, входи, входи… Чего надоть?
— Теть Нюш, да поговорить я…
— Што, Светка, чуешь, совесть не чиста? Ладно, входи, тихо только, Муха спит.

Светка вошла в кухню и тихонько присела на лавку.

— Прости, теть Нюш. Не знаю, что нашло. Словно черт руку подтолкнул.

Нюша помолчала немного.

— Не передо мной тебе виниться, перед малой повинись! Что ж ты, сердцем не чуешь — одинокая она, тянется, как котенок, а ты что ж? Привечала, байки травила, конфетами кормила, а потом и в кусты! Свою злобу да одиночество на малой вымещать вздумала?
— Теть Нюш, да я же не…
— Молчи уж! — Нюша сверкнула глазами, — молчи и слушай! Когда еще с кем поговоришь! Что ж ты, дура, делаешь? Дерганая, будто шмель у тебя за пазухой. Ты малую обидела — за что обидела? За любовь ее детскую? Сама ж любви ищешь, а не бывает любви к мужику, коли нет ее в тебе ко всему живому… Кудельки понакрутила, белесая стала — на што оно тебе? Кого прельщать? Мишку прельстить так не получится, он хороший парень, ему добрая нужна, а ты у него на глазах на дите орешь. Ему лебедушка нужна, а не сойка-крикуха. Ты с ним по кустам валяешься, а что, жених он тебе? Нет, Светка, не выйдет так.

Она открыла глаза и увидела Светку — тетечку Светочку, которая прилегла рядом, обняла Маруську и долго что-то ей шептала…

— Так что ж мне, теть Нюша, извиняться теперь перед ней, да еще и у Мишки на глазах? Доказывать, что хорошая, кричать на каждом углу? Чтобы уж все довольны были? — Светка не выдержала и возмущенно полоснула взглядом в ответ.

— А и извинишься! Дитю не грех поклониться, дите мы растим — что посеем, то и вырастет. Нет в том тебе ущерба. А шумит тот, кто мал. Великому и шуметь не надо — его и так видно. А ты все кричишь, да кричишь… привыкли уже. А ты шепни — тогда прислушаются.

…и долго они еще говорили…

Маруся не заметила, как уснула…

***

Утром проснулась Маруська оттого, что что-то щекотало ее щеку и нос. Она открыла глаза и увидела Светку — тетечку Светочку, которая прилегла рядом, обняла Маруську и долго что-то ей шептала… полусонная Маруська разобрала лишь: «девочка… прости… малышка..», обняла Свету и снова уснула.

***

— Ну, што вы там встали, будто кольев наглотались? А ну марш за дело! — Нюша напустила на себя строгость. — Мужик с работы пришел, а они встали, курвы!

«Курвы» — Маруська и Света — побросали тряпки, которыми отмывали Маруськины художества на медведевых окнах, и побежали в дом накрывать стол.

Нюша подмигнула остолбеневшему Мишке, мол, не робей, Мишка, все еще сладится…