Бабушке.

Стояла весенняя ночь 1942 года. Даша возвращалась домой с ночного дежурства в госпитале. Тяжелую, изматывающую работу она выполняла с удовольствием — она на время избавляла от тревожных мыслей о брате и отце, ушедших на фронт в самом начале войны. Скупой треугольник с синим штампом — письмо от папы — они получили два месяца назад. А вот от брата… Даша почувствовала, как привычно сжимается сердце — письма от Володьки не было уже почти полгода, и означать это могло все, что угодно. Возможно — обычные проблемы с почтой. А возможно, самое худшее.

В городе царствовал май. Первый военный май. Даша проходила мимо цветущих садов — в то время, когда все живое старалось сжаться, стать незаметнее, яблони и вишни дерзко цвели, манили дурманящим ароматом. Природе нет дела до ужасов войны, до людской глупости. Когда-то весна была ее любимым временем года. Сейчас Даша только ускорила шаги, плотнее закутавшись в платок, стараясь не видеть окружающей красоты, которая так контрастировала с тяжким настоящим.

Даша почувствовала, как привычно сжимается сердце — письма от Володьки не было уже почти полгода, и означать это могло все, что угодно.

И все-таки домой идти не хотелось. Даша знала, что мама не смыкает глаз, волнуется, но там ждала опостылевшая кровать и бессонный остаток ночи, наедине с мыслями об отце и брате. Она решила продлить путь, идя по набережной. Это был ее любимый маршрут. Здесь, на берегу реки, стояло большое величественное здание, может быть, самое большое в городе. Музыкальное училище, в котором Дарья занималась с семи лет, терпеливо осваивала гаммы и сольфеджио. Здесь она познакомилась с музыкой Чайковского, Грига, Бетховена. За несколько месяцев до начала войны она закончила училище с красным дипломом. Впереди были большие планы — ехать поступать в ленинградскую консерваторию. И тайные мысли, о которых она не смела сказать вслух — в самых смелых мечтах она видела себя известной пианисткой, исполняющей ведущие партии на сцене Большого, ездящей с гастролями по необъятной Родине…

Когда-то будущее казалось таким ясным и понятным. Теперь… Теперь она не знала, есть ли оно вообще. Внезапно желание хоть глазком заглянуть в свое прошлое стало нестерпимым. На одну минутку, — решилась Даша, приоткрыла тяжелую массивную дверь — и проскользнула внутрь. Вот они, эти классы, в которых она провела столько беззаботных, счастливых часов… Здесь, за этой партой, она сидела и тряслась от ужаса, гадая, кого на этот раз вызовет к доске суровая Елена Сергеевна… Глупая, тогда она и понятия не имела, что такое настоящий ужас.

Пройдя анфиладу классных комнат, Дарья вошла в актовый зал. Помещение оказалось непривычно огромным — оставшиеся стулья были как попало свалены у стен, в высокие окна, лишившиеся тяжелых бархатных занавесей, лился молочно-белый свет луны. И в этом свете Даша различила предмет, который никак не ожидала увидеть. Граммофон как не в чем не бывало стоял на парте, поблескивая металлическим раструбом. Даша чуть ли не бегом бросилась к нему и замерла, не в силах поверить своему счастью. Она увидела пластинку. Не может быть, настоящую пластинку! Трясущимися руками завела граммофон… Несколько томительных секунд, и, о чудо! В зале зазвучал вальс Шопена.

…Дарья стояла очарованная, глядя в окно, потеряв счет времени. Музыки, не считая военной, она не слышала уже два года. Казалось немыслимым кощунством даже подумать об этом, когда где-то там сражаются и умирают люди. Но сегодня этой волшебной, почти летней ночью все было по-другому. Даша стояла и наслаждалась мелодией.

Из забытья ее вывел скрип двери и тихий звук шагов. Наваждения как не бывало. Даша продолжала стоять, прислушиваясь, пытаясь унять бешено бьющееся сердце. Шаги замерли, но она чувствовала, что в зале появился кто-то еще. И этот кто-то стоит у нее за спиной. Нет ничего страшнее, чем невидимая опасность. Поэтому, собравшись с мужеством, она резко повернулась на каблуках. И тут же вздохнула с облегчением. Она различила знакомую зеленую форму, слегка сдвинутую на затылок фуражку, звезды на погонах. Свой, советский солдат, да еще и офицер. Воплощение смелости, доброты, чести. Это означало только одно — с этим человеком, кто бы он ни был, она в безопасности.

Она различила знакомую зеленую форму, слегка сдвинутую на затылок фуражку, звезды на погонах. Свой, советский солдат, да еще и офицер.

Он, видимо, тоже не ожидал увидеть ее. Замер у входа, а потом нерешительно подошел ближе. Блеснули стекла очков. Даша увидела, что их обладатель еще совсем молод, немногим старше ее. Она ожидала, что он заговорит, спросит, как ее зовут, может, отчитает за то, что нарушает короткий отдых других граждан. Но произошло нечто странное. Он несмело улыбнулся и… протянул руку, приглашая на танец.

А дальше начались настоящие чудеса. Даша, робкая, несмелая Даша, которая в свои шестнадцать еще ни разу не ходила на свидание, сделала шаг навстречу и положила руку ему на плечо. И они танцевали. Как танцуют вальс, она видела только в театре, но не волновалась об этом. Шопен, Моцарт, Чайковский сменяли друг друга. Она плыла по волнам музыки и хотела только одного — чтобы этот танец продолжался вечно. Но, как известно, ночные чары рассеиваются с наступлением утра. Небо вдалеке начало светлеть. Музыка закончилась. Они остановились. И тут его голос впервые нарушил неловкую тишину.

— Как вас зовут?
— Дарья, — прошептала она.
— Спасибо… Дарья, — тихо произнес он, а потом вдруг порывисто прикоснулся губами к ее руке. После чего выпрямился и посмотрел ей в глаза. На мгновение замер, словно собираясь что-то сказать, но резко повернулся и быстро вышел из комнаты.

Ошеломленная Дарья осталась стоять, чувствуя, как горит тыльная сторона ладони, которой коснулись его губы.

…Впереди были три долгих года войны. Оказалось, что вопреки всем законам волшебство той ночи не закончилось ни этим утром, ни всеми следующими. Три бесконечных года, работая у станка, дежуря в больнице, стоя в длинных очередях за продовольствием, она хранила свою маленькую тайну. Когда становилось совсем тяжело, на помощь приходили воспоминания — и отчаяние отступало в темноту, как паук, испугавшийся яркого света.

Шел 1946 год. Страна постепенно оттаивала, приходила в себя после ужасов войны. На улицах еще не привыкли говорить во весь голос, шутить и смеяться, но люди постепенно начинали неловко улыбаться друг другу, словно вспоминая, как это делается. Даше улыбка давалась с трудом: папа вернулся, а вот Володя пропал, сгинул где-то в необъятных полях, стал «пропавшим без вести». И Даша чувствовала, что эта пропажа — навеки.

…Она подошла к столу и включила радиоточку, пытаясь отвлечься от невеселых мыслей. Передавали концерт. Веселый, хороший концерт, полный энергии, патриотизма, молодого задора. Как раз то, что надо, чтобы поднять дух трудящихся.

А потом вдруг неизвестно откуда зазвучала совсем другая мелодия. Плавные, нежные звуки вальса, в которых не было ни намека на строительство, труд или войну.

Три бесконечных года, работая у станка, дежуря в больнице, стоя в длинных очередях за продовольствием, она хранила свою маленькую тайну.

«Ночь коротка,
Спят облака…»

Даша вслушивалась в странные, загадочные слова, которые, вопреки всякому здравому смыслу, казались знакомыми.

«…После тревог, спит городок…»

Песня как будто разговаривала с ней, намекала на то, что случилось четыре года назад… Но разве это возможно?

«…В этом зале пустом, мы танцуем вдвоем, так скажите хоть слово,
сам не знаю о чем».

Даша придвинулась вплотную к радио, не веря своим ушам, боясь пропустить хоть слово. Она так привыкла считать эту ночь своей, что забыла, что на самом деле о ней знали двое…

…Через много лет, когда маленькая внучка спросит, почему бабушке из всех военных песен нравится именно эта, она разделит эту тайну еще с одним человеком…