Нимфейный день
Автор: Ксениа Комнин
/ 08.04.2011
— Ксениа, дочь моя, сегодня ты должна узнать правду, ибо близится день конца мира, и предрассудки рождения более не властны над нашим родом. Ты — моя дочь, пусть и рождена не моей женой. Я любил твою мать искренне и потому взял тебя к себе после ее смерти. Прости грешника, что мало уделял тебе внимания, стыдился факта твоего появления на свет, — человек слаб. Прости меня, дочь, ежели сможешь. Красивее твоей матери никого на свете не было; циркачка Феодора, ставшая женой Юстиниана, — и та не смогла бы сравниться с прелестию твоей матушки… Прости за унижения, кои довелось тебе претерпеть от неразумных сыновей моих, Киприана и Алексея, прости, что скрывал правду, — мне хотелось выглядеть непогрешимым в глазах сыновей. Думаю, после кончины жены моей Таис сыновья стали относиться к тебе еще хуже, ибо я не нашел в себе душевных сил открыть им правду о вашем родстве. Возможно, они смогли бы полюбить тебя…
Слушая моего благодетеля, — так мысленно привыкла я называть человека, доводившегося мне отцом, — я иначе начала воспринимать свое место в доме, где выросла. Батюшка мой, Алексей Комнин, происходил из знатного рода, императорского, — впрочем, линия семьи шла от боковой ветви. Незаконной. Законная ветвь потомков Комнинов правит ныне империей Трапезунд. Гордость отца прежде была непомерной: глаза светились самолюбием; помню, в детстве страшилась встретиться с ним взглядом: глаза патриция сияли фиалково-синей глубиной; когда он сердился, глаза изменяли цвет на темно-синий, почти черный. От страха пред благодетелем теряла дар речи, когда он спрашивал о моих успехах. Должно быть, батюшка полагал меня косноязычной ошибкой своей молодости…
От страха пред благодетелем теряла дар речи, когда он спрашивал о моих успехах. Должно быть, батюшка полагал меня косноязычной ошибкой своей молодости…
— Почему я завел этот разговор сейчас, Ксения… Тебе надлежит знать: привычному миру приходит конец. Возможно, стоит отправить тебя подальше от города, в котором ты выросла и за пределами которого ни разу не была; возможно, тебе удастся спастись. Не знаю, осталась ли безопасная дорога к отступлению... — глядя на отца, удивлялась: куда подевались тщеславие и себялюбие! Алексей Комнин казался усталым пожилым человеком: лоб избороздили морщины, вертикальные складки раздумий прорезали переносицу. Наш город и образ мысли, — все рушилось, теряло ценность, обращаясь в пыль. Мы погубили себя сами: недеянием, равнодушием, уходом от реальных проблем в мир души. Мы теряли землю пядь за пядью, поддаваясь натиску иноверцев, и рассуждали о воле Божьей, ниспославшей испытания.
— Нет, отец! — я запнулась, как в детстве, но продолжила: — Никуда я не уеду! Здесь мой дом, родина, отечество. Мой город — самый прекрасный на земле! Тут, где с морем встречается Золотой Рог, где партии делают ставки на Ипподроме и София радует взоры, — тут я родилась! Под окном моей башни растут платаны, где из года в год вьют гнезда и ласково курлычут журавли… Сюда меня принесли младенцем в жалкой корзине, — ты принял меня под свой кров. Здесь я росла и обучалась, подобно девицам из знатных семей, не понимая, почему ты даешь мне образование. Здесь меня научили веровать в Господа Иисуса Христа. Здесь ты подарил мне чудо: возможность читать манускрипты из библиотеки, — и теперь ты хочешь, чтобы я уехала на чужбину? Куда? Зачем? Ведь ты останешься, верно? И я никуда не уеду!
— Ксениа, мы останемся, дабы оказать сопротивление захватчикам, идущим к нам под знаменем Пророка. Их султан-поэт, предвестник Антихриста и второй Синаххериб, возомнил себя бичом Аллаха, — так почитатели Пророка называют Бога. Наш Бог оставил нас, или все происходящее, — есть испытание нашей веры… Если мы падем, тебя, дочь моя, ждет незавидная участь: ты можешь погибнуть в дни захвата столицы, — или станешь наложницей в гареме одного из ничтожных турков. Ужели ты жаждешь этой участи? Если ты спасешься, уехав отсюда к родственникам, то сможешь продолжить род, чтобы и дети твои знали, что происходят от Комнинов.
Наверное, я не понимала до конца, что отец говорит правду: улыбалась и стояла на своем. Об одном попросила: чтобы открыл тайну семейных богатств, дабы я знала о месте, где хранятся сокровища. Поколебавшись, отец открыл мне секрет, и теперь я окончательно уверовала: я — настоящая дочь патриция Комнина!
В последующие дни отец и братья мои вместе с дворней готовились дать отпор врагу, тогда как я, с помощью турецкой рабыни, знающей греческий язык, изучала культуру и быт иноверцев, что шли покорить и уничтожить нас, византийцев.
От шума пищалей и пушек в ушах стоял звон. Воздух города наполнился дымом и смрадом. Зеленый цвет побеждал фиолетовый… Еще весной армия неверных захватила ромейские крепости на побережье Фракии. Наш Константин Палеолог пытался достойно встретить Мехмеда Второго в неравной битве. Какие надежды возлагали мы на опоясавшую Золотой Рог железную цепь генуэзцев! Осада столицы началась в начале апреля; долгие недели мы сносили бомбардировку города. В конце мая начался штурм, сразу с трех сторон. Множество народа собралось близ колонны Константина Великого, полагая, что ангелы спустятся с небес для нашей защиты. Трое суток длился грабеж города. В боях за нашу улицу погибли отец и братья, все мужчины. Лишь я и шестеро приближенных женщин заперлись в башне в ожидании конца.
Почему-то я не спешила убивать себя: куда большее удовольствие доставил мне вид крови опешившего врага, чудом не лишившегося кисти руки.
Рабыню-турчанку я взяла с собой и заставила ее помочь мне одеться так, как этого требовал закон пришельцев издалека. Глядя в венецианское зеркало, себя не узнавала: синие яростные глаза сверкали из-под темного покрывала, но в таком виде я чувствовала себя более защищенной, чем в византийском одеянии.
Грозные удары таранили дверь, и к нам ворвались захватчики, именем Пророка рушившие все, что было нам дорого. Их кони топтали мозаики святой Софии, их воины убили наших мужчин и позорили жен и девиц. Но я не позволю опозорить себя! Как не дозволил опорочить святые реликвии тот священник, что исчез за алтарем в момент, когда святотатцы ворвались в храм Софии во время литургии…
Ворвавшиеся смуглокожие дикари пахли кровью и мускусом. Фирюзу я поставила за спиной, держа в руке кинжал:
— Не троньте меня! Или лишу себя жизни! Я — дочь Комнина, потомка императоров. Отведите меня к вашему старшему! Руки прочь, или убью себя, а вы все равно ничего не получите! — думаю, турки не стали бы меня слушать, если бы не одно «но»: я разговаривала с пришельцами на их языке. Потому что знание языка необходимо, дабы чувствовать себя хозяином положения.
Один Фома-неверующий с узкими глазами и скуластыми щеками сунулся, чтобы узнать остроту моего кинжала: брызнувшая кровь заставила меня в ярости ухмыльнуться. Почему-то я не спешила убивать себя: куда большее удовольствие доставил мне вид крови опешившего врага, чудом не лишившегося кисти руки. Остальные захватчики оторопели, осознав, что время для насилия в башне еще не наступило. Должно быть, они сочли меня сумасшедшей, но я видела почти восторг в глазах иных из дикарей. Так или иначе, но они, как я поняла от Фирюзы, отправили одного из своих за сотником, кривоногим крепышом, выслушавшим мои бредни и воспринявшим их всерьез. Но его я не сочла достойным «начальником», потребовав того, кто выше по положению. Крепыш почесал за ухом, сдвинув набекрень накрутку ткани на голове, исчез, оставив меня с почетным караулом. Мы ждали несколько часов; я начала подумывать, что нас решили взять измором. Однако, ошибалась: ближе к вечеру дубовая дверь заскрипела, и согбенный старик в огромной чалме с трудом протиснулся внутрь. Но и он не был похож на «старшего»: так, мелкий прихвостень важного человека. Он и не вступал со мною в разговоры, только осмотрел пристально и удалился. Наступили сумерки, захотелось спать. Если усну, судьба моя будет предрешена. Или и впрямь придется воспользоваться кинжалом.
Когда лучи луны проникли в башню, оставляя серебристую дорожку на полу, человек в одежде скромных тонов вошел к нам. Был он немолод, смотрел устало и проницательно. От него исходила сила.
— Я — Махмуд-паша! Мне интересно, что за девица хочет меня видеть, и зачем? Что тебе надобно, девушка, и на что ты надеешься?
— Я — Ксениа Комнин, единственная из оставшихся в живых детей патриция Комнина. Мне нужна встреча с вашим самым главным, слышишь, предатель, ты, из рода Ангелов?! И чтобы все служанки сопровождали меня, и ни один волос не упал с их голов!
Возможно, мои слова обозлили этого предателя, но мне нечего было терять. Он улыбнулся, как ядовитая змея.
— Пусть так, маленькая Комнин, но неразумно в твоем положении оскорблять меня, — от моего решения зависит выполнение твоего желания. Зачем тебе наш глава? Не хочешь ли ты убить султана, девочка? Нет?
Сулейман подыскал мне мужа из числа своих сыновей, и я добилась цели, сделавшись законной женой одного из представителей турецкой знати
Похоже, предатель Махмуд-паша не отличался злопамятностью: он все-таки устроил мне встречу «с руководством», хотя самого Кайзер-и-Рума, — султана, сына рабыни Хюма-Хатун, убившего собственного младшего брата-младенца, — мне не довелось лицезреть. И слава Богу. Зато я увидела Сулеймана Балтоглу, предводителя флота. Вот ему я поверила, — и доверилась. В итоге я не просчиталась: Сулейман подыскал мне мужа из числа своих сыновей, и я добилась цели, сделавшись законной женой одного из представителей турецкой знати. Понимала: дни империи Трапезунд, где правили родственники, сочтены, там не стоило искать спасения. Необходимо было выжить и заставить захватчиков плясать под мою дудку; если бы все наши женщины мыслили подобно мне, скоро все турецкие детишки прониклись бы духом культуры Византии. Но таких, как я, было мало. И у меня имелся козырь: не моя красота, но сокровища Комнинов побудили Сулеймана женить на мне сына.
Иногда спрашиваю себя: почему я осталась здесь? С деньгами мне был открыт доступ повсюду, будь то земли Франции, Италии, северных стран. Так почему? Потому что нет на свете ничего прекраснее куполов Святой Софии, которую теперь турки зовут мечетью Сулеймане, но в моей памяти над Софией вечно сияет крест.
