1980
Москва.
1 ноября.

Услышав голос Андрея, вешаю трубку.
Хочу отвлечься, чем-нибудь заняться. Всё валится из рук.

Светка с Андреем не оставляют попытки возобновить контакт.
Звонят. Просят позвонить знакомых.

Эти игры ведут меня в никуда.

Ставлю на них крест.

Гуляю среди крестов по Новодевичьему монастырю.
Когда училась в художественной школе, ездила сюда рисовать на этюды.

Возобновляю заброшенное занятие. Достаю из этюдника кисточки и краски.
Новодевичий монастырь поэтичен в завершающих мазках осени.
Страсти отходят на задний план после того, как загробили мне всё лето.
31 мая 1980 в воскресенье думала, что бояться нечего.

Страсти отходят на задний план после того, как загробили мне всё лето.

Женские дела — гарантия — секса не будет.
Загляну и сразу уйду.

Вечер такой шикарный. Бархатный.
Солнце раскрасило мягкими масляными бликами стены замоскворецких двориков.

На душе бравада.

Андрей открывает и радостно смеётся. Глаза голодные.
Тянется ко мне.
Ловлю, отвожу его руки.
— Мне нельзя. Я ненадолго.
— Да, конечно. Без проблем. Слово даю.
Детским шёпотом продолжает обещать неприкосновенность, а происходит всё наоборот.
«Продолжай врать. Не останавливайся».

1980
1 июня
Понедельник.
Задремала или была в обмороке от потери сил?
Проснулась, дрожа как загнанная лошадь.

Ночи не было. Неизвестно куда делась.
Мы перепробовали всё, что нельзя.
Это не раскрепостило. Скорее наоборот — добавило неловкости, отдалило.

Мы похожи на двух грешников, вылезших из ада, покрытых сгустками чёрной крови.

На работу пора. Не могу пошевелиться.
Он спит холодный, как мертвец. Пытаюсь до него дотронуться. Становлюсь ещё холоднее.
Всегда буду бояться его спящего. Он не помнит снов.
За годы общения разбужу один раз. Обрадуюсь, что, наконец, удалось.
И напрасно.
Он чуть не разобьёт мне лицо. Проснётся, не понимая, где и с кем.

Кое-как соскребаюсь с постели.
Иду на кухню. Ставлю чайник.
Возвращаюсь в спальню. Пристально смотрю на него — хоть бы пошевелился.
Открываю шкаф. Роюсь в ворохе одежды. Нахожу старый халат (наверное, его матери).
Принимаю душ. Вспоминаю, как за ночь мы несколько раз мылись в душе вдвоем, а через минуту снова становились липкими от крови.

Он спит холодный, как мертвец. Пытаюсь до него дотронуться. Становлюсь ещё холоднее. Всегда буду бояться его спящего.

Сижу на кухне. На столе пачка журналов «Наука и жизнь».
Перелистываю.
На последних страницах одного из журналов хорошая фантастика.
Погружаюсь в сюжет. Пью чай.
Прекрасный вид из окна. Прекрасная погода.
Всё!
Хватит!
Расселась!
Ясно чувствую, как это место отторгает меня.
Одеваюсь.
Ухожу.

О том, чтобы на работу, не может быть и речи.
Рискую к врачу.
Жалуюсь на страшную слабость, головную боль и менструальное недомогание.
Бюллетень дали.
Чудеса!
Сейчас бы домой и рухнуть.
Как бы не так!
Мама ещё с прошлой недели бюллетенит. Проблемы с желудком.
Только и ждёт.
Позвонила ей накануне, сказала, что ночую у подруги
Ответила: «Немедленно домой или можешь вообще не возвращаться».

Сегодня у меня нет сил отдыхать в метро.

Еду к Светке.

Полулежу у неё на диване.
Она сидит у изголовья, как терапевт.
Вкрадчивым голосом посвящает меня в интимные подробности отношений с Олегом.
Потом выуживает подробности свидания с Андреем.

Передаст ему слово в слово.

Волна его гнева потушит свет в нашей страсти.

Дальше мы будем планомерно уничтожать друг друга.
«Порочная связь», — прокомментирует он через 15 лет.
Какая-никакая — а связь.

Мне снился стук колёс набирающей разгон осени.
Товарный поезд набитый молодёжью. Везут как скот.
Весело играет гармошка.
Повсюду агит-плакаты, знамёна с призывами к строительству коммунизма.
Кочегары революции забрасывают в топку осени жаркие комсомольские сердца.
Разгорается вера, что всё они герои. Едут строить светлое будущее в добровольно-принудительном порядке.
Вдоль дороги всё ярче занимается листва.

Разгорается вера, что всё они герои. Едут строить светлое будущее в добровольно-принудительном порядке.

Мелькают станции и полустанки, увязшие в грязи телеги, измученные люди в потёртых шинелях — те, у кого нет сил ехать дальше.
Тридцатые годы.
Большое путешествие в Сибирь.

В складках тёмных туч, как кровавый надрез, блеснул горизонт.
Меня тянуло в этот красный туннель как пищику в пылесос.

Сон оборвался и оставил за собой шлейф запахов костра, леса и первого снега.
Этот сон повторится ещё не раз.
Увидев первый раз, проснулась с седой прядью шириной в полсантиметра справа от макушки.
Седина в 18 лет — моя вакцинация от старости.
К тому времени, когда ровесники полностью поседеют, сохраню прежний цвет волос за исключением этой прядки в полсантиметра шириной. Укладываю волосы так, что её не видно.

1980
1 июля.
Ещё не знаю, что Светка меня заложила.
С тех пор связь с Андреем потеряна.

Мои страдания протекают под чутким наблюдением подруги.
Утешает и развлекает.
Помогает в поисках Андрея.
Даёт список телефонов, по которым я безрезультатно названиваю.
Таскает на канцеры бездарных эстрадных артистов.
У неё родственники — потомственно-бездарные артисты. Кто-то из них уже заканчивает карьеру, кто-то начинает в том же духе.
Концерты бесплатные.
Проходят в клубах и красных уголках разных предприятий.
Профсоюзы для отчётности устраивают для работников культурные мероприятия.
Знаменитостей приглашать дорого.
Формальным отношением к искусству и кормятся бездарности.
Артисты приглашают знакомых для количества.
Ограниченность пространства и малочисленность публики создаёт впечатление приватности.
Светка шёпотом посвящает меня в пикантные подробности из жизни выступающих, а также травит душу рассказами об Андрее.

1 августа 1980.
День сухой и серый.
Мы со Светкой играем в Анну Каренину — бредём по трамвайным путям от Новокузнецкой по направлению к набережной.
Спотыкаемся.
В душе дисбаланс.
Приближающиеся трамваи истерически трезвонят.
Спрыгиваем в последнюю минуту.

Мы обе осунувшиеся, бледные. У Светки токсикоз. У меня мнимый токсикоз.

Мы со Светкой играем в Анну Каренину — бредём по трамвайным путям от Новокузнецкой по направлению к набережной.

Переходим мост.
Выходим на Садовническую набережную.

Место безлюдное.
Как будто всё живое утонуло в монолите пыльного бетона.

Идём молча.

Не знаю куда.
Не спрашиваю.
Мне всё равно.
Вдоль набережной череда старинных фасадов — один замызганней другого.
Низкие, почти непроницаемые от грязи окна первых этажей.
Светка вглядывается одно из таких окон.
В комнате за столом спит, положив голову на руку, Олег.
Перед ним стоит стакан.
Светка отрешённо улыбается.
Стучит в окно.
Олег спросонок опрокидывает на себя стакан.
Оба смеются.
Идёт открывать.

Внутри заскорузлость. Огромная коммуналка. Высокие закопчённые потолки, облупленные стены.
Помещение кажется казённым.
Обитатели — суровые старики и старухи — не раз бывали в местах заключения.
Видно по лицам.
Это истинные москвичи — старожилы, хранители тайн столицы.
Один из обитателей коммуналки — дядя Олега — сухой старик в засаленном пиджаке.
Увидев нас, молча уходит.
В его глазах мы люди легковесные.

У Светки с Олегом свои разговоры.
Чувствую себя лишней.
И тут появляется Андрей.
Со мной не здоровается.
Ставит на стол бутылку портвейна.
Разливаем по стаканам.
Андрей смотрит сквозь.
Встаю. Направляюсь к двери.
Он ловит меня. Затаскивает в смежную комнату, крохотную, словно камера.
В комнате пахнет папиросным дымом.
У стены узкая кровать со смятым несвежим бельём.
Андрей кидает меня на эту грязную постель.
Я не хочу секса, просто хочу побыть с ним.
А он — наоборот.
Пытаюсь о чём-то говорить. Он не смотрит мне в лицо.
Только твердит: «Молчи».
Злится, торопится.
Единственный способ удержать ненадолго — это уступить.
Кончив, он сразу уходит.
Сижу на кровати словно оглушенная.

Светка ещё в школе говорила, что хочет иметь много детей.
Теперь она на пути к цели.
Я тоже хочу.
Но пока с Андреем не будет обратного соотношения сил, ничего не получится.

Потянет проверить Андрея на вшивость, а врачиху — на верность диагноза моего социального положения.

Получится лишь через 15 лет.
Когда я буду более-менее на среднем достатке, а он — безработным алкоголиком, снимающим углы.
Тогда в женской консультации врачиха, осмотрев меня, сядет писать направление на аборт. На мой вопрос ответит вопросом. Потом, смерив меня взглядом, скажет железным голосом: «Только давай договоримся — поставлю на учёт. Будешь к нам ходить. Только чтобы не было потом — вдруг исчезла. Знаю, как детей продают».
Моё удивление пересилит возмущение.
Тогда она совсем другим голосом скажет: «Ножки надо в тепле. А то на каблучках в бумажных сапожках. Зима на дворе. Побереги ребёночка».
У врачихи глаз намётанный.
За последующие месяцы хождения в консультацию буду встречать только два типа беременных — миллионерш и сумасшедших.

Потянет проверить Андрея на вшивость, а врачиху — на верность диагноза моего социального положения.
Расскажу ему о её подозрениях.

Дела его пойдут всё хуже.

Незадолго до рождения ребёнка он заявит с энтузиазмом: «Нашёл покупателя! 50 тысяч долларов дают за чистокровного еврейского ребёнка. А что? Сама тему подняла».
Ближе к развязке он скажет ещё много всего в этом роде.
Не повешусь из принципа.
Не дам ему повода разыгрывать безутешного и клянчить на выпивку.
Он обмолвится вскользь, что мечтал о такой перспективе.
Параллельно Андрей будет мечтать о сыне, в день рождения которого он, как полагается гордому отцу, засияет от счастья.
Пообещает встретить из роддома.
Напрасно прожду его у дверей с ребёнком на руках.