- Bonsoir, monsieur, - сказала она приятным голосом.
Она показалась ему так хороша, что он смутился и неловко ответил:
- Bonsoir... Но вы ведь русская?
И. Бунин. "В Париже", сб. "Темные аллеи"

Я не знаю, что такого особенного я оставил там, в маленькой грязной мастерской на окраине города много лет назад, и отчего эти странные и разрозненные воспоминания стали неожиданно приходить по вечерам, воскрешая ее давно забытое, в общем-то, лицо, и мою уставленную недописанными эскизами, банками из-под краски и всяким хламом, но любимую до безумия комнатушку, уютную по-своему, особенно в дождливые холодные дни, когда спиралевый нагреватель накалялся до цвета морского заката, и мастерская наполнялась запахом крепкого чая, табака и, иногда, неожиданно, ее прихода…

Я пытаюсь и не могу понять, зачем память мучительно воспроизводит это ожидание легкого стука в окно, или шума ее шагов по мосткам через вонючие канавы, и смеха, и грязных ботинок, которые я снимал, вытирал тряпкой и ставил к обогревателю, целуя ее замерзшие пальцы в чулках. Или уверенного, но необъяснимого предчувствия, что она только что сошла с троллейбуса и уже идет долгим пустырем, куря на ходу и придумывая себе нашу встречу. И я поворачивался на стуле, всё можно было достать в каморке рукой, и подогревал чай, смахивая крошки табака со стола, и зажигал маленькую лампу. И никогда в таких случаях не ошибался. Она появлялась спустя минут пять, а я уже ждал ее у открытой двери, каждый раз с интересом подглядывая за выражением ее лица сегодня и походкой, пытаясь угадать настроение и события, которые с ней произошли за дни, что мы не виделись.

Я не сомневаюсь ни на секунду, что никогда ее не любил. Да и я сам скорее был для нее лишь частью маленькой потаенной жизни, той самой, без которой грустно порой одинокими вечерами. Так почему же в который раз, спустя столько лет, я опять вижу ее лицо, обрамленное распущенными волосами? Пальцы рук в серебряных кольцах, одно из которых - моё, и ее белый нагой силуэт на фоне единственного окна каморки, в котором плескалось звездное небо…

"Ne me quitte pas", тихонько и горько пел тогда Жак Брель. "Нэ мэ ките па, - повторял я мысленно за ним, гадая, отчего так дрожит чужой далекий голос. И рвется, и затихает внезапно, и кричит, и плачет. "Ne me quitte pas, ne me quitte pas". А она сидела напротив, освещенная наполовину настольной лампой, подпирая слегка склоненную голову левой рукой, и лицо ее, прекрасное в тот момент до неузнаваемости, отражало каждую ноту, каждый вздох, каждое слово непонятного гортанного языка, как будто только она одна на всём свете знала, почему так сладко и больно аукается в сердце это самое: "Ne me quitte pas".

Мы всегда слушали музыку молча, нагими или полуголыми, под шум осеннего дождя, неизменного спутника и единственного свидетеля наших редких встреч. Я старался находить новые записи к ее приходу, которых она не могла слышать нигде в другом месте, и ни от кого из своих "приятелей". Когда получалось продать одну из картин, я покупал вино и закуски. Когда неделя не удавалась, она приносила из дома яблоки и бутерброды или пирожки из Университетской столовой и мы, оба вечно голодные и жаждущие, она - в силу юности, я - в силу бедности, быстро съедали всё, и, срывая одежду, падали на пол…

А потом был Жак Брель и "Ne me quitte pas", красные пятнышки на ее лопатках и копчике, мои ободранные коленки, неповторимый запах женского тела на запачканных масляной краской ладонях. Я хотел написать ее обнаженной. Но, думаю, она не любила моих картин, называя всех персонажей не иначе как "монстрами", и говоря, что я могу изуродовать кого угодно. А я в такие вот минуты хотел оторваться от своего замкнутого на поиске новых форм стиля, и написать ее в откровенной, чувственной и классической манере Рембрандта или Ренуара: Лунный свет падает на запрокинутое лицо женщины, стоящей у окна...

"Ne me quitte pas" разносилось в каморке. И ничего больше не существовало тогда. Мы воображали себя в ночном Париже, городе, где я так никогда и не был, непременно на Монмартре и в Булонском лесу. Я мечтал о мастерской на берегу Сены, свободе от обязательств и нищеты, французских проститутках, кофе с круассаном по утрам, выносном мольберте, черном берете и таксе. Она - о том, как будет приезжать ко мне в гости на белом кабриолете и привозить свежие розы, чтобы послушать вдвоем "Ne me quitte pas" и распить бутылочку Шабли.

Я смотрел на ее округлые коленки и раскачивающуюся в такт песне ногу, сигаретный дым, что вьется над волосами и плывет по мастерской как ранний туман над Сеной, и так легко ощущал себя далеко от этого пустыря, грязных троллейбусов, на которых она приезжает в наш секретный мирок, и от себя…

"Ne me quitte pas"…
Но вот она уже стоит у окна, надевая чулки и ботинки: далекая, отстраненная, высчитывающее время возвращения домой и оставшуюся мелочь, такая осязаемая и нереальная одновременно, готовая раствориться в дожде и всё ещё чего-то ожидающая. Поворот головы. Улыбка. "Не уходи", - хочется сказать мне, - "не оставляй меня. Не оставляй меня здесь, с вечным ожиданием твоих шагов, прикосновения руки к колючей щеке, теплых губ и простого "Здравствуй". Не оставляй меня или возьми с собой, потому что мне взять тебя некуда".
"Ne me quitte pas", - молчу я. "
Ne me quitte pas", - наверное, говорит она.
Но мы оба еще не знаем, о чём это...

В один из дней она не пришла. Я ждал сначала зиму. Потом весну и лето, думая, что она вернется осенью. Выучил французский. Потом еще одну осень. Потом забыл. Даже лицо…

На днях я встретил приятеля, который видел тебя в Париже, на выставке русских художников, куда ты приехала в открытом Рено с букетом фиалок.
- Alors, parlez vous Francais, Mademoiselle?..

И вот я кричу тебе с опозданием в вечность из своей каморки: "Ne me quitte pas! Не оставляй меня!"

"Ne me quitte pas, ne me quitte pas, ne me quitte pas"...