Антон видел, как молоток падает на крышку гробика, вбивая в него гвозди, так отчетливо, словно действие происходило в замедленном режиме.

Бух! Глухой удар молотка невыносимой болью отозвался в сердце Антона. И вдруг его пронзила мысль: это что — все? Это — навсегда? Он больше никогда не увидит своего мальчика, пусть даже такого — бледного, неподвижного, измученного долгой тяжкой болезнью.

Антон беспомощно посмотрел на жену. Она отвернулась и безучастно наблюдала, как ветер треплет длинную березовую ветвь с рано пожелтевшими листьями. Осень вообще в этом году наступила рано, может, потому, что очень долго стояла сухая, испепеляющая жара. Теперь вот: желтые листья и дожди для равновесия. А он, Антон, после всего пережитого, сможет обрести равновесие хоть когда-нибудь?

Она вообще уже не была способна ни на какие чувства. Антон еще мог ощущать боль, осознавать утрату… Лена выгорела полностью.

Он снова посмотрел на жену, словно искал поддержки. На ее лице застыло безучастное, пустое выражение. Такой же пустой, словно выжженная, потрескавшаяся земля, стала ее душа. Антон знал, что Лена не будет плакать — слезы истощились давно. Она вообще уже не была способна ни на какие чувства. Антон еще мог ощущать боль, осознавать утрату… Лена выгорела полностью.

Маленький гробик, обитый синим бархатом, начали опускать в яму.

«Все! Все!!!» — Антон, чувствовал, как волна отчаяния поднимается к горлу, душит, словно анаконда, не давая дышать. Вдруг он рванулся вперед, к могиле. Не отдам, пронеслась мысль, не отдам своего мальчика черной холодной яме! И в ту же минуту почувствовал, как чья-то крепкая рука ухватила его за запястье. Антон оглянулся. Верный старый друг Славка, непонятно откуда взявшийся на кладбище, хотя Антон запретил приходить даже дедам с бабушками — не мог вынести муки и сочувствия в их глазах, железной хваткой сжимал ему руку.

— Нельзя, — шептал Славка бледными губами, но Антону казалось, что он кричит это ему прямо в уши, — нельзя. Отпусти Антошку. Нельзя держать. Он уже не твой.
— Да что ты знаешь! — вдруг заорал Антон, — утешители хреновы, что вы вообще все можете знать об этом!!!
— Ничего, — сказал Славка, — и не приведи Господи узнать. Но все равно нельзя.

Антон вдруг, в одну минуту, почувствовал, как ослабел. Ему хотелось, чтобы Славка, словно ребенка, не отпуская, держал его за руку. У Антона не было сил смотреть, как над маленьким гробиком растет земляной холм. Он смежил глаза и… очнулся дома, в своей кровати. Рядом сидел Славка.

— Где Лена? — еле разлепив губы прошептал Антон.
— Спит.
— Как можно спать? — прошептал Антон. В эту минуту он жену почти возненавидел, — как можно спать, если Антошки уже нет и не будет?

Славка ничего не ответил. В его глазах застыло странное выражение. Так обычно смотрят на лошадь, которую нужно пристрелить, потому что сломала ногу. Вроде бы во всем остальном — здоровое животное, а вот посмотри ж ты — брак. Антону захотелось послать Славку. Он терпеть не мог, когда его жалеют, пусть даже обстоятельства такие, что врагу не пожелаешь. Но сдержался. Славка — он и есть Славка, с первого класса вместе. Он единственный, кто мог померяться с Антоном силой воли и характером.

Антон вдруг, в одну минуту, почувствовал, как ослабел. Ему хотелось, чтобы Славка, словно ребенка, не отпуская, держал его за руку.

Славка протянул Антону стакан с какой-то жидкостью, он с жадностью ее выпил, даже не спросив, что это. Хоть бы и яд, какая теперь разница? Через некоторое время Антон почувствовал, что засыпает. Оказывается, можно спать.

Ему снился Антошка. Маленький, трехмесячный, он забавно стучал ножками в кроватке, улыбался и агукал. А может, это и не сон был вовсе? Может, Антошка настоящий, живой? Все перепуталось у Антона в голове…

Как он просил жену, Лену, чтобы она родила ему сына! На коленях стоял. Но Лена, перепуганная первыми, очень тяжелыми родами, когда чуть не умерли она и дочка, отказывалась. Но Антон все равно просил. Ему хотелось сына! Сына! Продолжателя, и чтобы обязательно назвали, как и его — Антоном. В общем, уломал он Лену, пообещав, что найдет хороших врачей, которые организуют кесарево сечение.

— А если опять девочка? — как-то спросила Лена, поглаживая свой уже большой живот. Они специально не стали выяснять на УЗИ пол ребенка, точнее, Антон не хотел. — Выгонишь нас, что ли?
— Никаких девочек! — отрезал Антон. Лена только вздохнула.

Он представлял, как выведет сына на татами, и тот, как и отец, станет со временем чемпионом страны по самбо. А ведь так и случилось! Почти. Трехлетний Антошка, серьезный и какой-то по-детски взрослый в своем белоснежном кимоно, за руку с Антоном важно шагал по ковру, через каждые три шага делая традиционные поклоны болельщикам, собравшимся смотреть соревнования. Антошка был самым маленьким спортсменом. Как Антон им гордился! Просто лопался от гордости: мой сын! Мой! Антошка вообще был необычным мальчиком, о таких говорят — имеет внутренний взор. Да-да, таким он и был, его малыш, видел то, что другим не дано. Может, потому Бог его так рано забрал? Бог, Бог! У меня с тобой свои счеты, чтоб ты знал! Даже во сне Антон почувствовал, как у него от злости, и еще чего-то, непонятного, сводит зубы.

Антон обожал сына. Лена даже ревновала:

— Я ведь к Антошке тоже кое-какое отношение имею, и Ксюшке он как-никак брат.
— Вы тоже мои, — отвечал на это Антон, — но Антошка… — он запнулся, не зная, какое слово подобрать.
— Еще твоее? — засмеялась Лена, но чувствовалось, что она все же обижена. — А ты не задумывался, что он — прежде всего сам по себе человек, и все мы принадлежим, — она выразительно взглянула вверх, где синело яркое весеннее небо.
— Антошка — мой, — упрямо мотал головой Антон.

Странно, но, невзирая на культивируемое им жуткое чувство собственничества, Антона любили все, кто попадал в орбиту его влияния.

Для него вообще основополагающим принципом жизни было понятие «мое», в том смысле, что все самое лучшее должно принадлежать ему. Антон и на Лене женился в первую очередь потому, что она была самой красивой девушкой в универе. Конечно, он ее любил, но вот это — «мое», все же было изначальным. Странно, но, невзирая на культивируемое им жуткое чувство собственничества, Антона любили все, кто попадал в орбиту его влияния. Точнее, обаяния, которое он продуцировал в масштабах электростанции. Антон знал, что сопротивляться его обаянию очень сложно, и не стеснялся этим пользоваться.

Вот только Антошка-Капитошка ушел из его орбиты навсегда.

Антон чувствовал, как слезы снова начали его душить. Хотел открыть глаза — и не смог. Странное у него было состояние сейчас: сон — не сон, явь, не явь. Голова тяжелая, но все соображает. Что ему Славка намешал?

То, что Антошка болен, обнаружилось случайно, когда болезнь еще ничем себя не проявила. Лене не понравилось какое-то странное пятно на зрачке сына, которое она обнаружила, просматривая его большой фотопортрет.

— Брось, — махнул рукой Антон, — дефект бумаги, или на «цифре» какое-то пятнышко было. У него как-то не укладывалось в голове, что его (его!) сын может болеть. Он будет обладать таким же богатырским здоровьем, как и отец. За свои четыре года жизни Антошка только пару раз насморк подхватил.
— Не знаю… — встревожилась Лена. — Что-то здесь не так.

И отвела Антошку к офтальмологу. Не подвело материнское чутье, хотя лучше бы она оказалась неправа. У Антошки обнаружили онкологию. Опухоль в мозге, уже зацепило глаз. Сначала Антон испугался страшно. Первой постыдной мыслью было — сбежать. Пусть сами разбираются. В их роду никто этой заразой не страдал, наверняка от Ленкиных родственничков генетический «подарочек». Но потом взял себя в руки. Ведь его же сын, его! Полгода больниц, поиска денег, мучений, изнуряющих прыжков от отчаяния к надежде и обратно. Все напрасно. Когда уже стало ясно, что конец близок, Антон решил уйти из жизни вместе с сыном. Он никогда не умел терпеть. Перешагивал через неудобные обстоятельства и людей, как через бревна, и дальше в дорогу. А тут так натерпелся… В тот день Антон схватил ключи от машины. Сел за руль. Думал: раз — и в бетонную опору со всего маху, чтоб уж наверняка. Но… машина почему-то не завелась. И тогда Антон понял, что никуда ему с этого пути не свернуть, идти придется до конца…

Он вдруг снова увидел Антошку. Он был совсем таким, как до болезни.

Антон рванулся, чтобы дотянуться до сына. Ведь его же сын, его! Почему нельзя обнять своего ребенка, где бы он ни был!

— Паап, — позвал малыш, у него была своеобразная манера в некоторых словах растягивать гласные, — у меня голова уже совсем не болит, и глазик хорошо видит, противная опухоль ушла. Ты рад, паап?
— Да, сыночек, — еле выговорил Антон, — я рад.
— Почему же ты плачешь, паап? Маама не плачет, она знает, что здесь я здоров и мне весело, — он вдруг сделал кувырок, как учил его Антон.
— Я хочу тебя обнять, сынок, иди ко мне, — Антон протянул руки, чтобы обнять ребенка, но он словно просочился сквозь пальцы. Антон почувствовал только холодную пустоту.
— Нельзя, паап, — Костя покрутил белокурой головой, — не время…
— А когда будет время? — закричал Антон. — Когда?!!!
— Научишься, придешь…
— Чему учиться, сынок? Я готов хоть завтра за парту!
— Не за парту, паап, не за парту…

Антон рванулся, чтобы дотянуться до сына. Ведь его же сын, его! Почему нельзя обнять своего ребенка, где бы он ни был! Антошка грустно посмотрел на него:

— Не за парту, паап…

И исчез. Антон проснулся…