В комнате еще царил полумрак, но каким-то чутьем я почувствовал рядом с собой чье-то присутствие и, рывком присев на диване, окликнул: «Кто здесь?» Щелкнул выключатель. Щурясь, часто моргая и прикрывая рукой глаза, еще не привыкшие к яркому свету, я увидел перед собой трех явно немолодых женщин. Одна из них, коротко стриженая седовласая дама, худощавая, одетая в белый брючный костюм и туфли на огромной платформе, стояла у двери. Видимо, именно она включила свет. Другая сидела на стуле, подогнув под себя подагрические ноги в домашних шлепанцах. Она была в длинном застиранном сером шерстяном платье, а сверху закуталась в пуховый платок, кое-где тронутый молью и зашитый наспех толстыми белыми нитками. Третья, молодящаяся, сильно накрашенная особа, морщинистое лицо которой отнюдь не украшала большая розовая родинка на левой щеке, сидела в кресле и поигрывала ярко-красными бусами, висевшими на ее голой тонкой шее, как тяжелые вериги. Одета особа была в шелковое зеленое платье с рюшами, открывавшее ноги выше колен. Ножки у нее, кстати, были очень даже ничего — стройные, длинные, как говорят, «растущие от ушей», обутые в зеленые лодочки. Глядя только на них, ничего нельзя было сказать о возрасте их обладательницы…

— Что вам нужно? — строго спросил я, тайком поглядывая на ножки тетки в зеленом и поправляя одеяло, чтобы прикрыть свои голые лодыжки.
— Мы пришли к Вам, Александр, вот по какому делу, — властно произнесла стриженая дама. — Вы, как молодой, но уже достаточно опытный ценитель женской красоты (не возражайте и не смущайтесь, это действительно так, мы за Вами наблюдали) были выбраны нами в качестве третейского судьи в нашем многовековом споре…
— Вы кто? — перебил я. — Какого черта вы ворвались в мой дом?
— Са-аша, — укоризненно протянула вторая женщина, закутанная в шерстяной платок. — Нехорошо так разговаривать с женщинами, да еще и с такими, которые тебе в матери годятся! Ты уж лучше нас послушай, а там решишь, как тебе поступать.
— Да и вообще, — тут и понимать-то нечего, — охотно включилась в разговор накрашенная. — Чего трудного в том, чтобы выбрать, кто из нас красивее? — и она кокетливо повела плечом.

— Что вам нужно? — строго спросил я, тайком поглядывая на ножки тетки в зеленом и поправляя одеяло, чтобы прикрыть свои голые лодыжки.

Я хмыкнул:

— На конкурс красоты собрались? Ну-ну… Мне, конечно, неловко говорить о вашем возрасте…
— Нет, почему же? Давайте, поговорим, — деловито произнесла стриженая. — Может быть, это поможет Вам правильно понять ситуацию, в которой Вы находитесь, и принять правильное решение. Дело в том, что на самом деле меня зовут Гера Кроновна, а моих спутниц, соответственно, — Афина Зевсовна и Афродита Урановна. И возраст у нас, как Вы правильно изволили заметить, солидный — не скажу, какой, замечу лишь, что вторым после Париса нас видел Гомер, и был настолько поражен нашей красотой, что сразу ослеп.
— Ну да, ослеп, — сварливо возразила та, которая в платке. — Ты уж лучше скажи, что помогла ему ослепнуть — за то, что он выбрал не тебя, а меня. Бедняжка! Смертный, сделавший правильный выбор! И что ты с ним сотворила? Ладно, я облегчила его страдания, наделив его мудростью и даром красноречия!
— Простите, дамы, — нервно спросил я. — Вы что же хотите сказать? Что вы — богини?
— Ну, в общем, да! — равнодушно подтвердила Гера Кроновна.
— Понятно, — пробормотал я и протянул было руку к телефону, стоявшему на столике рядом с моим диваном, как вдруг понял, что телефона нет. Как, впрочем, и всей обстановки моего кабинета.

Я находился внутри какого-то храма с колоннами. Передо мной на троне восседала стриженая, которая, насмешливо улыбаясь, наблюдала за мной. Когда я перестал озираться, Гера Кроновна произнесла:

— Да, мы — богини! И чтобы ты быстрее это понял, пришлось тебя перенести в другое место, где мы можем спокойно и без свидетелей (точнее — без свидетельниц) поговорить. Конечно, я не могу ожидать мгновенного понимания от глупого смертного. Все приходится объяснять по десять раз. (Боже мой, Зевсушка, как же мне надоело общаться с людьми! ) Но — куда деваться? А все из-за этой идиотки Атэ — богини раздора. Ну, кто ее заставлял подкидывать на свадебном пиру яблоко «Прекраснейшей»? Отдала бы сразу мне — и никаких конфликтов не было бы. А тут сразу несносные Афина с Афродитой полезли. До сих пор помню визг Афродиты: «Я — красивейшая! Мне по штату положено!» И Афина туда же: «Я тоже, — говорит, — не желаю, чтобы меня считали менее красивой, чем Гера или Афродита — это ниже моего достоинства». Гордыня ее, видишь ли, обуяла. Ну, правильно, она же у нас воительница! Разодрались мы тогда не на шутку. Еле нас разняли. Вот и пришлось нам к смертному обращаться, чтобы нас рассудил.
— Но, насколько я знаю, Парис свой выбор уже сделал. Чем же он вас не устроил? Почему опять спорите?
— А какой женщине, а тем более — богине, захочется, чтобы ее считали менее красивой, чем ее соперница? Вот именно! Тебе, мужчине, этого не понять! Говоришь, Парис сделал свой выбор? Какой выбор? В пользу этой потаскушки — Афродиты? Конечно, она ведь ему любовь самой красивой женщины обещала, а он парень молодой, гормоны у него взыграли, любви ему захотелось!.. А вот ты, к примеру, — встрепенулась вдруг она. — Чего бы ты хотел? Какое твое самое заветное желание? Хочешь, я тебя сделаю президентом? Это в моих силах! Такую власть над людьми получишь!..

— А какой женщине, а тем более — богине, захочется, чтобы ее считали менее красивой, чем ее соперница? Вот именно!

— Ну… не знаю… — почесал я в затылке. — Как-то это все неожиданно… Мне надо подумать.
— Ну, ладно, — уступила Гера. — Тебя сейчас, конечно, мои конкурентки обрабатывать будут. Так вот, учти, мы с тобой договорились: отдашь яблоко мне — получишь и власть, и деньги, и… впрочем, хватит! Чего еще может желать ничтожный человечишка? А не выберешь меня, — сменила она тон на угрожающий, — тебе не поздоровится…

Пока она говорила, вокруг меня начала сгущаться тьма, а когда она рассеялась, я очутился в огромной библиотеке с рядами стеллажей, уходящими в бесконечность. А передо мной за обычным письменным столом, больше похожим на школьную парту, сидела, сгорбившись, Афина. Она что-то вязала, быстро перебирая узловатыми пальцами и тихонько постукивая спицами. Иногда ее губы начинали беззвучно шевелиться — по-видимому, она считала петли… Я стоял минут пять и уже начал думать, что Афина меня не видит, как вдруг та захихикала:

— Сложную задачу мы тебе задали — выбрать самую красивую из трех старух?
— Если честно — да, — сказал я, замялся и спросил: — А почему вы постарели, если вы — богини?
— Все дело в амброзии и нектаре. Амброзия дает вечную жизнь. Нектар — вечную молодость. Но Гермес, поставлявший богам нектар из яблок Гесперид, стал его безбожно разбавлять, а излишки сбывать земным олигархам. Заметили мы это слишком поздно, когда действие божественного напитка начало ослабевать, а процесс стал необратим — мы быстро постарели. Сейчас мы, конечно, можем выглядеть молодыми — на то мы и богини, — но с каждым днем нам на это требуется все больше энергии: лишь на несколько минут наша кожа обретает гладкость и бархатистость, глаза перестают слезиться, волосы темнеют, а тело приобретает томную гибкость . А после этого нам требуется несколько мучительных часов возвращения к прежнему облику. И каждый раз этот процесс становится все более болезненным. Твой суд, Александр, будет последним. Уже через несколько дней мы окончательно потеряем способность молодеть… Кроме той, кому достанется яблоко. Одно из золотых яблок Гесперид. Она останется красивой и молодой еще на сто лет… Но мы отвлеклись, мой мальчик. Я знаю, что тебе предложила Гера. В свою очередь, хочу сказать, что смогу наделить тебя мудростью. Ты не наделаешь ошибок, будешь жить правильно и целеустремленно, узнаешь то, что недоступно другим… И все это — если выберешь меня.
— Я подумаю, — просто ответил я.

Снова сгустился мрак, а когда стало светло, я увидел себя берегу реки. Недалеко от меня, склонившись над водой, рассматривала свое отражение прекрасная девушка. Только по зеленому платью в рюшах и бусам я понял, что это — та самая Афродита. Она оглянулась на меня и поразила в самое сердце своими огромными изумрудными глазами. Тихий голос прожурчал:

— Тебе говорили, что любовь не стареет? Они ошиблись. Сейчас я прекрасна, как и в тот момент, когда ты будешь выбирать между нами.

— Тебе говорили, что любовь не стареет? Они ошиблись. Сейчас я прекрасна, как и в тот момент, когда ты будешь выбирать между нами. Но потом будут мучительные часы увядания, возвращения в старость. И снова я увижу в воде свое уродливое морщинистое лицо… Столько мук ради нескольких минут молодости! Каждое столетие мы вновь возвращаемся к нашему спору и ищем нового Париса, чтобы он разрешил вечный вопрос: кто из нас прекраснейшая… Кто только ни был нашим третейским судьей! Те, кто выбирал Геру, становились правителями, те, кому была милей Афина, — великими учеными. Меня выбирали лишь неисправимые романтики. Да, я дарю любовь женщины, не обязательно самой прекрасной. Мало? Но каково человеку жить без любви?.. А теперь возвращайся назад… Подумай… Мы вернемся к тебе через несколько мгновений…

…И они вернулись. В первый момент я, наверное, ослеп от их красоты, как Гомер. На мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, передо мной на тарелке лежало яблоко. Прозрачное от спелости. Внутри него светилась надпись: «Красивейшей». Я взял его в руки. Мне показалось, оно вибрировало в ладонях. Потом вздохнул и решительно разрезал его на четыре части:
— Вас трое. Каждая несет в себе частичку души человеческой. Так разве не каждая из вас достойна яблока?

И всем трем отдал по кусочку.

Богини исчезли. Один ломтик остался сиротливо лежать на тарелке. Я знаю, кому он достанется. У меня еще нет невесты, хоть женским вниманием я отнюдь не обижен. Но кто, как не мать, воплощает в себе качества трех богинь? Живи долго, родная моя!