Тогда мне было лет 5-6, точно не помню. Родители вместе со мной уже приехали из Германии, где мы прожили года три. Кстати, в Германии (в Восточной Германии начала 80-х) мне запомнилось много такого, чего не было в тогдашнем СССР-е. Телевидение, например, совсем другое. Там показывали концерты под открытым небом. Папа говорил: "Это самые лучшие певцы, Ира, запомни, "Скорпионс", Брайан Адамс. Как поют, а?!" И я смотрела не маленького человека в кепочке, бегающего по сцене, приволакивающего за собой микрофон, и на другого, стриженного и с гитарой, и верила, знала - они лучшие. Потому что папа всегда прав. Потому что он папа.
Кстати, до моих 14-ти лет это был папин любимый ответ на возмущенные возгласы и попытки спорить: "Я всегда прав, потому что я папа!" Я бессильно сжимала кулачки и не знала, что ответить. Теперь знаю, но это уже не важно. Так вот.
А еще по телевизору в Германии показывали рекламу. Раньше я никогда рекламы не видела. А перед рекламой выбегали два мультяшных мишки и что-то делали, каждый раз разное, не помню что. А потом показывали, например, дяденьку и тетеньку. Они открывали коробку конфет. У каждой конфетки на фантике была такая красивая петелька из фольги. И дяденька поднимал пальцем одну из конфеток. А потом, уже развернутую, клал в рот тетеньке. А тетенька вздыхала и говорила "Шмект!" Я спросила родителей, что значит "шмект". Это означало "вкусно". И слово "шмект" прочно вошло в мой тайный лексикон.
Когда родителей не было дома, я добиралась до каких-нибудь сладостей и поедала их, приговаривая "шмект, шмект". А однажды, уже вернувшись в родной город, я была у бабушки на Пасху. Бабушка ушла в магазин, оставив меня наедине с куличами. Их было много, куличей, и все они были пупырчатыми. И я все "пупырки" поотламывала и съела, сопровождая акт вандализма неизменным возгласом "Шмект!" и пребывая в полном ощущении того, что я снимаюсь в рекламе. Бабушка меня потом выпорола и запретила смотреть "Спокойной ночи, малыши".
А еще по телеку в Германии часто показывали негра в черных очках, который пел в телефонную трубку: "Ай джаст кол ту сэй ай лов ю". Папа мне сказал, что это Стиви Уандер, он слепой.

Еще много чего было в Германии интересного, но, к сожалению, ребенок дошкольного возраста имеет очень избирательную память. Например, в Лунапарке я помню "лабиринт ужаса", где меня погладила по лицу рука в белой перчатке, когда мы ехали в вагончике. Была еще "комната страха", по которой мы ходили пешком. Там стояло что-то вроде аквариума, такого темного. И вдруг в нем зажегся свет и появилась Бабка Ежка, замахала платочком и противно захохотала. Она была не настоящая, кукольная, и я это прекрасно поняла (что я, маленькая что ли?), но ее неожиданное "включение" меня неприятно удивило. И я из чувства протеста зажмурила глаза и так и ходила потом, держась за мамину руку, пока мы не вышли на свет. А все думали, что я испугалась, и подшучивали надо мной. А я из чувства протеста…

В нашем детском садике все дети были русские. Но однажды мы ходили в гости к "немцам". Там, в немецком садике, мы ели гороховый суп, потом - мороженое ("а у нас мороженого не дают, везет немцам!"), а потом мы шли парами и смеялись с подружкой над немецким мальчиком в очках, идущим впереди нас. Не помню, что в нем было смешного. Наверное, мы просто учились кокетничать. А еще поговорка у нас была: "Ща как дам - так уедешь в Потсдам!"

Так вот к чему я все это? А, я хотела рассказать про начало, про первый мой "запретный плод". Когда мы приехали из Германии, родители привезли с собой несколько журналов и книг с красивыми картинками. Некоторые из них мне давали смотреть, другие почему-то прятали. И вот, когда никого не было дома, я уверенными привычными движениями начинала подставлять стулья к шкафам и серванту, и собирать ладошкой пыль на верхних полках, а также заглядывать в нижние ящики письменного стола и даже под подушки в родительской постели. Не то чтобы я стремилась найти что-то, нет, конкретно меня ничего не интересовало, но хотелось каких-то тайн и приключений, чего-нибудь новенького, интересного. По большому счету, мне просто было скучно. И вот однажды я залезла на сервант и пошарила рукой на верхней полке. Там лежало что-то похожее на журнал или книжку. Оказалось, журнал. На немецком языке. Небольшого размера, с нецветными желтоватыми страницами (сейчас у нас такой журнал назвали бы второсортным). Цветными и красивыми были только обложка и фотография в середине журнала. Я не помню обложку, тем более не помню, что было на желтоватых страницах, но я до сих пор, в мельчайших подробностях, помню фотографию в середине.

Там лежала абсолютно голая девушка. На фоне голубого неба. Такая загорелая, с темными длинными волосами и цепочкой на ноге. Она смотрела на меня и спокойно улыбалась. Я сразу же подумала: "Какая бессовестная! Лежит и улыбается! А если ее мама увидит? Ведь ее теперь никто замуж не возьмет!" Клянусь, такие мысли были у меня в 5-6 лет, когда я смотрела на эту фотографию! Я положила журнал обратно на место, так, чтобы никто ничего не заметил. И никто не заметил. Журнал продолжал лежать на верхней полке серванта. И я стала ждать, когда снова останусь одна и смогу посмотреть на эту девушку. Дождалась и опять смотрела, и возмущалась. Постепенно я стала к ней привыкать, смирилась с ее бесстыжестью, разглядывала без стеснения, скользя взглядом по загорелому телу и особенно долго рассматривая цепочку на ноге. Мне стало казаться, что она хорошая и добрая. Только вот зачем она сфотографировалась голой? Может быть, ее обманули? Она не знала, что ее фотографируют? Ну, нет, она же смотрит прямо на меня и улыбается. И она красивая. И я хочу быть такой, как она. Хочу цепочку на ногу. Когда вырасту - обязательно куплю цепочку на ногу.

Это было то время, когда я еще не знала даже, откуда берутся дети. Я сама придумала такую белую таблетку, на которой выпукло изображена женщина с ребенком. Нужно выпить эту таблетку и тогда вырастет живот, а в нем - малыш. А потом животик разрежут (ужас! Но так мне говорила мама) и малыша достанут. Помнится, я даже кому-то доказывала свою теорию появления новой жизни. Но голая девушка в журнале была к этому совершенно не причастна. Она была причастна к чему-то другому, стыдному и притягивающему одновременно.

Интересно, что стало теперь с ней? Наверное, ей сейчас уже лет 45-50. Кто она? Актриса, банковский служащий, проститутка, благообразная мать "бюргерского" семейства? Сколько у нее детей? Расплылась ли ее фигура, исказились ли черты лица? Или она все такая же стройная, загорелая, и на ноге у нее цепочка? Живет она в своем собственном большом и красивом доме в респектабельном районе или путешествует по стране в старом вагончике, прицепленном к раздолбанному авто двадцатилетней давности? Счастлива ли она? Сбылось ли то, о чем она мечтала, когда фотографировалась для журнала? Вопросы, на которые мне, на самом деле, и не нужны ответы. Зачем? Я люблю ее такой, какая она есть, а точнее, какой ее видела пятилетняя девочка, стоящая у серванта с журналом и, как чуткая полевая мышка, навострившая ушки по направлению к входной двери.