Здравствуй, милый, здравствуй, хороший, извини, что давно не навещала тебя: целых три дня. Прости, я так закрутилась, завертелась, и с жильём есть проблемы, да и кушать хоть иногда надо, но я помню, всегда помню о тебе, мой ненаглядный, мой любимый, только о тебе я думаю и в дождь и в снег. Это ведь тебе всё равно, тебе всё нипочём, ты ведь не болеешь, не страдаешь. Ты ведь и раньше никогда не мучился, не сомневался, а уж теперь...

Жил-был маленький мальчик. И как все мальчики во все времена он любил играть в футбол и в войну, рвать яблоки в чужих садах, стрелять из рогатки в кошек и птиц и дёргать за косички девчонок сначала из группы, потом из класса, потом опять из группы. Девочкам это нравилось, хоть они и визжали, жалуясь взрослым. Мальчик рос, мужал, креп, но отношения к лучшей половине человечества не менял. Они так и остались для него глупыми и легкомысленными визжалками и пыхтелками, с которыми можно и нужно было играться, но не заигрываться. А надоевшим игрушкам место в кладовке или за шкафом, авось когда-нибудь пригодятся...

Сколько вокруг злых людей, испорченных, жестоких. Особенно детей. Они ведь только на семейных фотографиях такие ангелочки: глазки раскрыты, губки гармошкой, коротенькие стрижечки или беленькие бантики и доброта в уголках как у Ленина в Октябре. А заглянешь в душу... Как они любят мучить друг друга, кошек, собак, а уж нас! И камнем, и палкой, и чем попало, что подвернётся под их поганенькие ручёночки... И ведь попадают иногда, цветочки жизни!

Стихи, романсы, вздохи под луной - это всё было не для него. Мужчина должен иметь цель в жизни, стержень, постоянную направленность стрелки компаса на свой однажды выбранный Север. Нет, он не искал славы, известности, популярности. Это ведь тоже игрулечки, пусть и для взрослых детей, но детей. Нашего героя интересовали только деньги, не как средство достижения цели, а как сама цель, деньги ради денег. Он собирал их, как рачительная хозяйка припасы на зиму, как старик на чёрный день, который всегда наступает именно тогда, когда начинаешь о нём думать и готовиться. И мечталось ему, как когда-нибудь они начнут работать на него, его дом, его семью, детей, не понимая, что никогда они не будут ничем, кроме самих себя...

Зимой хуже всего: тело индевеет, и мышцы еле шевелятся. Хочется спрятаться куда-нибудь, где потеплее и потемнее, и ждать, ждать, ждать... А чего? Кого? Ведь по сравнению с твоим мой век короток, как у электрической лампочки: пару раз включил-выключил - и в помойное ведро вместе с объедками, окурками и использованными салфетками. Зато я знаю, что такое ветер в грудь, небо сверху, снизу и вокруг. Пусть мальчишки швыряются, они ведь не понимают своей ущербности, так и вырастут и не узнают, отчего они так пьют и избивают несчастных жён. А я знаю: просто они НЕБА не видели и не увидят!...

На одном из институтских вечеров ему неожиданно приглянулась маленькая черноглазая "кнопка" с двумя весело скачущими в такт музыке "хвостиками". На первом же танце они почувствовали даже не искру - волну, согревающую до ожога и стекающую на пол. Как тогда не вспыхнул деревянный пол той дискотеки и не превратились в живые факелы окружающие! А потом была бесконечная как лента Мёбиуса ночь, и звёзды крутились каруселью, и ветра не было, и ни одного звука вокруг, и хотелось всего-всего и ничего больше. И было нескончаемое лето с перепутанными днёмночьюутромвечеромднём. А осенью всё как-то вдруг кончилось, без трагедий, истерик и ромеоджульеттовских взаимных самоубийств. Он остывал, а она это чувствовала, но не могла согреть и реанимировать любовь.

Это ведь бабушка меня выучила всему: и погоду угадывать, и вещи потерянные находить, и карманников в трамвае чувствовать. Одному только не смогла выучить: в мужчинах разбираться. Да ведь тут никакое колдовство не поможет, это тебе не снежок в майскую розу превратить! Это я и в детском саду умела, только никому не показывала, даже лучшей подружке Ёлочке: боялась насмешек и дразнилок. Один только раз в институтском турпоходе я с тобой шоколадкой поделилась, а соврала, что в кармане рюкзака нашла. Помнишь? Ты тогда так обрадовался, что даже поцеловал меня, в первый раз. Ты ведь потом меня не целовал, даже когда любовью занимался: всё норовил сзади пристроиться. Так, мол, ты намного красивее, на гитару похожа этого твоего Блэкмора. Я тебе всегда верила, а как же не верить, если любишь? А когда ты ко мне ночью прибежал, бледный, с дрожащими губами, спаси, мол, спрячь, Косой не пожалеет, в землю зароет по самые..., которые ты так целовать любишь, ну я и спрятала...

Глупо как-то всё вышло. Ведь никогда не рисковал: преферанс по копейке вист, вечерние прогулки только по освещённым улицам и никаких тотализаторов, напёрстков, лотерей, "лохотронов" и "пирамид". И тут этот Косой со своим "верняком"! Снимем, мол, бабки как с куста, свечной заводик свой заведём, с Канар не слезем! С нар, зараза сладкоголосая! Всё прошло, как с этих, как их, дым, а счётец кто оплачивать будет? Уже и официант мрачнеет, и вышибала рученьки разминает, и метрдотель куда-то звонит - а в кармане вакуум. Бежать было некуда, и тут он вспомнил о ней, она ведь в самые-самые моменты лопотала что-то про бабку-колдунью, а потом фокусы показывала со свечками и картами...

Помнишь, как у Эдгара По: "Бриллианты следует прятать в сахарнице." Ну я тебя и спрятала…на центральной площади, возле тебя влюблённые свидания назначают, сам Косой с Мустафой здесь недавно "стрелку забивали", а тебя не заметили. Я ведь теперь не могу обратиться: все силы на тебя, родной, потратила. И тебя не верну… Так мы и будем жить: ты чугунный и я в перьях, оба в чёрном. Я ведь так хочу, чтобы ты вечным был! Мне бы только хоть одно словечко от тебя услышать, любое…

...В центре старой площади ещё более старого города так и стоит чугунный памятник со стёршейся надписью непонятно о чём, да и кому надо это знать, да большая чёрная ворона, летающая кругами и изредка осторожно садящаяся на голову истукану...