Возбужденный вдохновением, скульптор буквально влетел в свою мастерскую — мансарду заброшенного дома, снимая на ходу модный длинный плащ, полы которого покрыла седина пыльных лестниц, которые он проскочил, сделав глубокий вдох на первом этаже, а выдохнув лишь перед входной дверью.

Вихрь мыслей в голове: удержать, сохранить, владеть, стать пожизненным собственником... воск,
глина, лучше пластилин, он мягкий, податливый, сговорчивый, он больше «пойдёт ей». Скульптор начинает ваять своего идола и своего раба: страстно, напористо, уверенно, зная каждую линию, помня каждую складку.

Невозможно отвести глаз от его больших чувственных рук, изящных длинных пальцев, сосредоточенного выражения лица, на котором одна за другой сменялись эмоции: вдруг огромная радость встречи переливалась в грусть, настойчивое желание сменялось минутной брезгливостью и отстранённостью обладания. Нужно было бесконечно долго наблюдать за игрой его чувств, отражающихся в мимике резких, глубоких и красивых черт его лица, чтобы точно определить момент, когда он устал и допустил ошибку.

Скульптор начинает ваять своего идола и своего раба: страстно, напористо, уверенно, зная каждою линию, помня каждую складку.

«Ей не быть совершенством», — подумал он.

Возможно, увлёкшись, я слишком грубо взялся за дело, необдуманно переминал, крошил, отламывал и выбрасывал кажущиеся ненужными мне детали, а она, как и полагается хорошему материалу (а наш скульптор предпочитал всегда самое лучшее для своей работы,которая и была его жизнью), она...

— Она больше не нравится мне!

Таланливый скульптор знал, что переделать небольшие изъяны все ещё в его власти, но... но что-то отвлекло его внимание: то ли шорох осеннего листа, принесённого Бог весть откуда порывом ветра, то ли это мышь в углу.

Он смял пластилин, набросил плащ и вышел вон, потеряв интерес к предмету. Он шёл, вдыхая осенний воздух, все ещё думая...

Думая, как это возможно, чтобы мышь закралась в его идеальное пространство.

— Как гадки мыши, нужно будет избавиться от неё.

А пластилин... А пластилин все ещё оставался в мастерской, видимо, наш герой, утратив интерес, не слишком старался, уничтожая своё творение. Она упала, ведь это была именно «она», надломилась, скривилась, но не стала серой бесформенной (хоть пластилин был серым). Не стала... у неё оставались изумительные руки, красивая грудь, безупречная линия живота, тонкая талия, прекрасные волосы, глубокие искрящиеся глаза, манящая улыбка, да и голова лишь слегка помялась.

Он смял пластилин, набросил плащ и вышел вон, потеряв интерес к предмету. Он шёл, вдыхая осенний воздух, все ещё думая...

Правда, не было ног, чтобы идти вперёд самостоятельно, или назад к себе той, кем она была прежде. Но было ещё что-то в груди, что щемило, рвалось на волю, не соглашалось и не принимало. Оно издавало тихий специфический стук, напоминающий биение человеческого сердца. Но никто не слышал этого биения. Мастера не было, а если бы и был, «мышиная возня» увела бы его от этого слабого дыхания в пластилиновом теле...

Предпочитать красоту во всем, красоту внешнюю и внутреннюю, возжелать её, идеализировать, усовершенствовать, не разрушив... Дано ли это каждому, кто видит себя эстетом? И надо ли совершенствовать совершенное?

Наш скульптор был настолько увлечён собой, мышиной вознёй вокруг своей личности, что прозевал, пропустил, не заметил шедевр, который был создан не им, который так просто ему достался, который ещё возродится: ибо истинная красота — это красота духа!

А наш бесславный ваятель так и останется бороться за чистоту линий.

Он так никогда и не станет Мастером, не поняв истину: красота не совершенна!