— Почему ты хранишь столько боли?.. Ведь было же и счастье… Где оно?..
— Я всё храню. Всё. Ты сама извлекаешь из меня то, что тебе хочется.
— Я хочу радость. Но в моем детстве разве была радость? Отец пил, мама болела, подолгу лежала в больнице — я её мало знала. Учителя «сеяли разумное, доброе, вечное», жестко вспахивая податливую почву наших личностей до самой сути…
— Но ты при этом была жизнерадостной выдумщицей и хохотушкой. Неуклонно отстаивала своё, ни с кем не согласное мнение и могла рассмеяться, покажи тебе палец.
— Действительно. В 6-м классе нас с Ленкой Голиковой часто изгоняли с уроков, потому что мы вдруг непонятно с чего начинали хохотать.

— Это Валерка Атанянц…
— …он сидел перед нами и периодически показывал нам указательный палец. Почему это так смешило?
— Смеяться на уроках запрещалось, потому особенно сильно хотелось. А ты словно специально искала разнообразные «нельзя», чтобы их нарушать. И поставить тебя в общий строй было очень трудно. Октябрятская звездочка…
— Знаю! Когда мама не смогла убедительно объяснить мне, зачем в школе все должны становиться октябрятами, она просто где-то купила такую звездочку, какой ни у кого не было. Большая, красная звездища с белым кудрявым профилем мальчика Вовы Ульянова в центре. Приколоть эту красоту на фартук можно было только после зачисления в октябрята, и я вступила в их ряды. Позже звездочка отцепилась и потерялась, но уже подошёл пионерский возраст. Как-то и в тот строй я попала…

А ты словно специально искала разнообразные «нельзя», чтобы их нарушать. И поставить тебя в общий строй было очень трудно.

— Котёнок…
— Ох, точно! Я упиралась, пока мне не пообещали подарить котенка в честь обретения красного галстука! Черно-белый пушстый комочек постоянно пищал и везде гадил. Куда он делся?
— Родители отдали его соседям. Ты даже обрадовалась, потому что убирать за котёнком заставляли тебя, что порождало дополнительные ежедневные конфликты. На всякое давление ты отвечала решительным «нет!» и долго стояла на своем.
— Нам всем внушали, что каждый из нас — частица «коллектива». Винтик, маленькая деталька большой государственной машины. Это была политика власти: кто высунулся — тому по башке, кто опустился ниже заданного уровня — тому пинка под зад. Не хотелось с этим соглашаться! Хотелось быть неповторимой, уникальной, не такой, как все. Спустя десятки лет мне очень пригодилась моя неспособность ходить, жить и думать в общей колонне. Сейчас это называется «креативность».
— Ты словно чувствовала, что в школе тебя безжалостно будут кроить под общую мерку, не хотела идти в первый класс. Огромный букет по дороге ухитрилась потерять. Бабушка тебя отводила, поэтому и не досталось тебе «на орехи». Добрая она была, царствие ей небесное. Жалела тебя.

— А я её дважды «похоронила». Первый раз в третьем классе, когда прогуляла уроки из-за…
— …цыган. Прибежала возбужденная Верка Ципко, сообщила, что на окраине городка встал табор, и вы вместо школы понеслись его смотреть. Было страшно — все знали, что цыгане воруют детей…
— …но и безумно увлекательно! Такая вольница царила в таборе! Босые детишки носились вокруг кибиток, и никто на них не кричал, не ругал за сопливые носы и немытые руки, не усаживал за уроки, не укладывал спать. Как же мне хотелось, чтобы меня украли эти весёлые, красивые люди и увезли подальше от жестких рамок моей «правильной» жизни! Сейчас, бывая в столице, я обязательно хожу на спектакли театра «Ромэн».
— Ох, тебе и досталось дома!
— Не надо. Не хочу помнить.

— В школе ты наврала, что была на похоронах бабушки. Тебя стыдили на пионерском собрании, где Цыпко выступила с гневной речью. Это был первый урок предательства.
— А через два года я под предлогом бабушкиных похорон сбежала из пионерского лагеря. Ранний подъем под звуки горна, строем на линейку, строем в столовую, строем на речку — это было ужасно!
— Другим детям нравилось. Да и у тебя были интересные моменты. Дальний поход, например.
— Ага, «дальний»! Километров за десять, не больше!
— В тот день ты впервые увидела, как падают звёзды над Озером.

Конфликт с учителями был нормальным твоим состоянием, но, удивительное дело, тебя всё-таки любили. Не все, конечно, но многие.

— Да… Звезды, костёр, каша с дымком… Именно после того звездопада «строевая» жизнь стала совсем невыносимой, и я со скорбной миной отпросилась домой «похоронить бабушку». Воспитательнице сообщила, что поеду со знакомой, которая работает на лагерной кухне. Дескать, её тоже на похороны позвали. Знакомой — соседке по дому, уезжавшей на выходной, наврала, что мне разрешили с ней съездить за чистыми вещами. Родителям — что в лагере началась эпидемия дизентерии, поэтому детей распустили по домам, а чемоданы наши позже привезут на машине (такое уже однажды было). И — о, времена! о, нравы! — никому в голову не пришло проверить слова двенадцатилетней балбески!
— Твой обман открылся, когда ты не вернулась обратно с той же соседкой.
— Бабушка обиделась?
— Нет. Она смеялась и говорила, что это хорошая примета: значит, жизнь её будет долгой.
— Так и случилось. В 80 лет она тихо скончалась в своей постели. Успела погулять на моей свадьбе и понянчить правнука.

— Конфликт с учителями был нормальным твоим состоянием, но, удивительное дело, тебя всё-таки любили. Не все, конечно, но многие. Литература и русский…
— Да-да-да!.. Валентина Николаевна Путилова. Боже, какую ахинею я писала в сочинениях!
— «Анна Каренина — глупая и эгоистичная женщина. Вместо того, чтобы пойти работать и стать независимой, она лишила себя жизни. Её сын вырос без мамы, муж лишился авторитета на работе, а подлый Вронский так и не раскаялся. Зачем и кому был нужен такой истерический поступок?»
— Так и написала «истерический»?
— Так и написала. Получила «два». Карандашом.
— Точно! Была у Валентины Николаевны такая привычка: она ставила плохие отметки карандашом, а потом позволяла их исправлять, стирала и ставила хорошие. У неё не было двоечников. Выплеснув свое мнение, мы уже спокойнее излагали то, что диктовал учебник.

— Ты сочинение не переписывала. «Не знаю, зачем восьмиклассникам это изучать, — сказала тогда учительница. — Понять Каренину может женщина лишь после тридцати лет!» — и потихоньку стерла «пару». Она уважала самостоятельное мышление.
— Молодец! А за что меня чуть из школы не выперли?
— За красный свитер.
— Верно! Нас в райкоме принимали в комсомол. Я пришла в красном свитере и брюках. Наряд сочли вызывающим, послали домой переодеться. Я, разумеется, отказалась. Чем там дело кончилось?
— Ничем. Директор поорала, погрозила и успокоилась. Вас с Атанянцем приняли на следующий год.

Была у Валентины Николаевны такая привычка: она ставила плохие отметки карандашом, а потом позволяла их исправлять, стирала и ставила хорошие.

— Атанянц! Известный на всю школу хулиган, едва не попавший за решетку за склонность к «незаконному предпринимательству» — перепродажу марок из своей коллекции. Сейчас он председатель Совета директоров крупного холдинга. Кто бы мог подумать!?
— Учительница математики Краснова.
— Верно. Она в Атанянца верила и всегда его защищала. Как же её звали? Ну, давай, напрягайся!
— Елена Олеговна. Она была гениальным учителем. Благодаря ей ты научилась ощущать радость от красиво решенной задачи.
— Ага! Когда нагромождение цифр и знаков преобразуется в победно выпрямленную единичку с острым носиком, подчеркнутую — как на пьедестал поставленную — короткой линеечкой, та-а-акой душевный подъем испытываешь! Ноль не так приятен, ноли не люблю…

— Ей ещё нагрузку дали — вести уроки рисования. Кадров не хватало, художники в школу не шли, а рисование и черчение в расписании десятиклассников присутствовали…
— Как же! Она оригинально подошла к делу. На черчении мы, как и положено, чертили, а вот на рисовании… Уроки проходили в подвале, где были школьный гардероб и чистые, белёные стены. На одной из них Елена Олеговна показывала нам диафильмы. Вряд ли сейчас молодые знают, что это такое. Лента, вроде фотопленки, на ней кадры с изображением и текстом. Через специальный прибор их проецировали на экран-стену. Мы смотрели «кино» о художниках, скульпторах и музеях мира. Слушали лекции о жемчужинах мировой культуры. Я окончила школу готовым искусствоведом. А после выпускного бала Елена Олеговна преподала нам последний урок — романтики. Мы всем классом пошли в поход на Озеро. Многие уже начали готовиться в вузы, когда она бросила клич: давайте попрощаемся друг с другом так, чтобы запомнилось на всю жизнь! Собрали палатки, рюкзаки, кто-то взял гитару…
— Женя Лисицын. Они с Наташей Чепуриной замечательно пели дуэтом!
— Они и сейчас поют. Как поженились после школы, так и живут вместе и продолжают петь дуэтом.

— Каждый из вас тогда был в кого-нибудь влюблен.
— Да. Лично я — в Антуана де Сент-Экзюпери! Его портрет висел над моей кроватью. Я отвергала робкие ухаживания ровесников, погрузившись в воображаемый роман с французским летчиком! Я не верила в его смерть и грезила: если бы великий романтик и фантазер женился не на Консуэло, а на мне, судьба его сложилась бы куда счастливее. Вот дурища наивная!
— Не преувеличивай. На Атанянца ты тоже посматривала, только мама до дрожи боялась твоего увлечения «неблагополучным мальчиком», и ты от него шарахалась.

— В походе мы с ним долго сидели на берегу и смотрели на падающие звезды. Сполохи костра колыхались под гитарные аккорды, грустно и загадочно пели Женя с Наташей:

А после выпускного бала Елена Олеговна преподала нам последний урок — романтики. Мы всем классом пошли в поход на Озеро.

«Мне звезда упала на ладошку.
Я ее спросил: «Откуда ты?»
«Дайте мне передохнуть немножко,
Я с такой летела высоты.
………………
Вам необходимо только вспомнить,
Что для вас важней всего на свете.
Я могу желание исполнить,
Путь неблизкий завершая этим»…

Поймав очередной, сабельно сверкнувший в небе росчерк, я повторила вслед за песней:
«Хочу любить сама и быть любимой,
Ещё хочу, чтоб не болела мать…»

— Валерка положил руку тебе на плечо, неловко чмокнул в щеку и сказал, что влюбился в тебя ещё в пятом классе.
— Это был первый в моей жизни поцелуй… Но я своего Серёжку полюбила лишь на четвертом курсе и после защиты вышла за него замуж. Мамы на свадьбе не было, она к тому времени уже умерла, страдания её прекратились. Уехав учиться в областной центр, я больше никогда не встречалась с моими учителями…
— …и очень редко вспоминаешь школьные годы.