Когда человек приезжает в новую для него страну, главное - не растеряться и найти хоть какую-нибудь работу, которая поможет ему выжить.

Это я прекрасно понимала и бралась за всё, что мне предлагали в фирме по уходу за стариками и больными людьми. Можно было ещё заняться уборкой квартир, но для этого надо было иметь и физическую силу, и желание. Поскольку у меня не было ни того, ни другого, мне оставалось ухаживать за старыми и беспомощными людьми. Наряду с тяжёлыми случаями, которые мне настойчиво предлагали, пользуясь моим плохим знанием языка, иногда, как в награду, мне давали лёгкую работу.

Нетрудной и даже приятной оказалась работа у Михаила Польского, некрасивого мужчины шестидесяти пяти лет. Редеющие волосы, маленькие глазки, крупный нос, выпирающие уши, заросшие волосами, и при такой непривлекательной внешности море обаяния! Широкая улыбка и добрый, задумчивый, всепрощающий взгляд располагали к нему собеседника. Мне надо было только гулять с ним ежедневно по два часа в утреннее время, а по вторникам сопровождать его в поликлинику.

Вначале мы оба стеснялись, особенно он. Но находясь вместе по два часа в день, мы должны были о чём-то говорить.

Михаил еле выжил после инсульта и говорил медленно, растягивая слова. Он оказался идеальным учителем иврита: слушая его, я успевала про себя повторить то, что он говорил вслух. Я понимала его, и это вызывало у меня радость!

Вначале мы оба стеснялись, особенно он. Но находясь вместе по два часа в день, мы должны были о чём-то говорить. Я кое-как задавала вопросы, а он послушно, как ребёнок, отвечал на них. В основном, я расспрашивала его о семье и о бывшей работе. Михаил был женат на очень красивой женщине, умной и всё понимающей, она не работала в течение жизни ни одного дня, лишь занималась воспитанием трёх дочерей. Вот какую жизнь ей создал муж!

К тому времени, когда я с ними познакомилась, дочери их вышли замуж и жили отдельно очень обеспеченно. Старшая работала и жила в Америке, но на всякий случай отстроила недалеко от отца пятикомнатную квартиру в новом доме, которая обошлась ей в полмиллиона долларов. Семья Михаила была на редкость дружная, всех объединяла Ривка, жена Михаила. На праздники она приглашала не только всех детей и внуков, но и их друзей и приятелей. Правда, в последнее время Михаила это стало раздражать: во-первых, после тяжёлой болезни он хотел тишины, во-вторых, он стеснялся своей речи.

Постепенно привыкая ко мне, Михаил всё чаще жаловался на свою жену. Ривка перестала прислушиваться к его мнению и перевела все деньги на свой личный счёт, не оставив Михаилу ни шекеля. Обидно, когда тебя лишают всех денег, заработанных тяжёлым трудом на стройке! Младшая дочь разъезжала на машине Михаила, и он не то с завистью, не то с печалью смотрел на чужие машины, снующие мимо нас.

От любви до ненависти один шаг, так случилось и с Михаилом: вначале он хвалил свою жену, а теперь ругал, его недовольство росло молниеносно! Михаил жаловался на Ривку, что она не хочет ему измерять давление и уходит куда-то на полдня, оставляя его одного дома. Чем больше Михаил ворчал на жену, тем всё чаще он отпускал комплименты мне.

- Ты очаровала меня! - восклицал он каждое утро. - Здесь так мало голубоглазых женщин, да ещё и блондинок!
Любую блондинку с голубыми глазами он считал верхом совершенства!

Я измеряла ему давление каждый день, выслушивала порцию комплиментов и ела мороженое, которое он мне покупал.

Михаил теперь во время наших прогулок мечтал о том, как он выздоровеет, заберёт назад у жены свои деньги и купит квартиру в России или в Израиле, где я пожелаю, и мы заживём в этой квартире вместе с ним!

- Куда же я дену мать, дочь и мужа? - спрашивала я, заливаясь от смеха.
- Дочь и мать можно взять с собой, - обещал он, - а мужа ты выгонишь, он лишний!

Я измеряла ему давление каждый день, выслушивала порцию комплиментов и ела мороженое, которое он мне покупал. Михаил ежедневно выпрашивал у жены по двадцать шекелей на мороженое, она давала деньги быстро и беспрекословно. Вначале я не хотела есть мороженое, но даже Ривка попросила меня не стесняться и не отказываться от мороженого, если Михаилу это нравится. Мы перепробовали все виды мороженого, имеющегося в стране, а когда стало холодно, перешли на фрукты. Михаил покупал мне бананы, груши, лучшие яблоки и самый красивый виноград! Чтобы Ривка не ревновала, я познакомила её даже с моим мужем, она всё хорошо поняла и сказала мне наедине, когда Михаил зашёл в ванну, чтобы я не волновалась понапрасну.

- Я знаю, что ты женщина порядочная, - продолжила она, - да и Михаил уже как мужчина несостоятельный, поэтому он изменить мне при всём желании не сможет.

Она даже попросила меня позволить Михаилу поцеловать меня в щёчку, оказывается, он мечтал об этом, но не решался это сделать! С Ривкой он делился обо всём - это меня, конечно, удивило. Потом Ривка сказала, что и она, и её дочери довольны моей работой: я возродила Михаила к жизни! До моего прихода Михаил хотел умереть, отказывался от пищи, а теперь у него появился аппетит, он даже опять стал смотреться в зеркало и следить за своей одеждой.

С того самого дня Михаил начал меня водить в гости к младшей дочери, жившей неподалёку от него, потому что на улице каждый день шёл дождь и было холодно. Дочь его работала в банке и отправлялась туда только в одиннадцать часов утра, она принимала нас очень приветливо, предлагая кофе и бисквиты. Внуки же сердились, что дед приходит с чужой тётей, а не с бабушкой, и хмуро смотрели на меня. Михаил же не обращал на их недовольство никакого внимания, он тормошил их и беспрестанно чмокал. Особенно он обожал младшенькую из внуков - трёхлетнюю Мирьям, постоянно сидевшую на горшке, когда мы приходили. Горшок был особый, музыкальный, подающий сигнал, когда в него Мирьям испражнялась, чудесной мелодией. Когда из горшка лилась красивая музыка, все облегчённо вздыхали, это означало, что чудо свершилось: Мирьям освободилась от ненужностей в своём организме. Девочку начинали все по очереди поздравлять и чмокать. У израильтян вообще принято говорить об этом без стеснения, это считается естественным. Излюбленная тема для разговора - это тема запоров, газов, метаболизма.

Особенно он обожал младшенькую из внуков - трёхлетнюю Мирьям, постоянно сидевшую на горшке, когда мы приходили.

Так продолжалось полгода, Михаил так привык ко мне, что даже звонил по субботним дням, когда я отдыхала и не работала. За это время он поцеловал меня в лифте три раза в щёчку и был счастлив!

Неожиданно мне сообщила приятельница, что в Тель-Авиве есть курс по ивриту для людей с высшим образованием, и я решила продолжить учёбу.

Мне жалко было расставаться с Михаилом, когда я сообщила ему о своём уходе, он стал убеждать меня, что я прогрессирую и без этого курса.

- Раньше ты не могла сказать на иврите ни слова, - горячился он, - а теперь свободно разговариваешь со мной.

Мне пришлось успокоить его, пообещав навещать его и звонить по телефону. Невольно приходили в голову слова Сент-Экзюпери, что мы в ответе за тех, кого приручили.

Когда я должна была пойти к Михаилу в последний раз, то внезапно себя плохо почувствовала: у меня поднялась температура и закружилась голова. Дочь позвонила Михаилу домой и сообщила, что я заболела и не смогу прийти, она хотела извиниться по этому поводу, но Михаил тут же передал трубку жене. Он так огорчился, что не мог говорить. А жена, как показалось моей дочери, даже обрадовалась тому, что я не приду, она пожелала мне поскорее выздороветь и успехов в учёбе. Видимо, Ривка всё-таки ревновала своего мужа ко мне, но просто не показывала этого.

Прошло несколько недель, я позвонила Михаилу, он рассказал мне печальным голосом, что теперь у него темнокожая помощница, совсем не похожая на меня. Он признался, что скучает без меня. Я звонила ему ещё раз шесть и каждый раз узнавала, что он опять сменил метапелет. Бедный Михаил тщетно искал женщину, похожую на меня и внешне, и по характеру.

Через полгода я ушла из фирмы по уходу за стариками и перестала звонить Михаилу, он тоже не звонил. Мы больше никогда не виделись, но уверена, что он не забыл меня. Я тоже иногда вспоминаю то его некрасивое, но доброе лицо, то печальный взгляд, устремлённый на меня, то радость, которую он испытывал, когда мы шли вместе по улицам, ели дорогое мороженое и говорили о жизни и о любви.