Больничная койка. Медсестра ставит капельницу и припугивает, чтобы я следила за уровнем: "Посигналишь, приду и переколю бутылочку". Тошно. Как дальше жить с таким лицом? Пройдет. Это всем вокруг легко сказать "пройдет", а я уже неделю не могу видеть себя в зеркале. Аллергия. Отек Квинке. Какие далекие непонятные слова. А теперь понимаю, что это не слова - это мое лицо, моя гудящая голова. Погрузившись в мысли, не заметила, как убежал уровень. Сигнал. Никто не идет. Соседка по палате вышла в коридор, поискала персонал. Никого. Ни-ко-го. Сигнал. Еще. Вот так помрешь, никто и не поможет. Сигнал, сигнал, сигнал. Стоп. Быстрые шаги по коридору, нет, не шаги, бег, тяжелое дыхание, удар о стенку распахнувшейся дверью, в палату влетает некто. Голубая шапчонка, рубаха, штаны - медсестра в тумане гудящей головы. Нет, это медбрат.

- Кто сигналил?!?!?! Кому…- переводит дыхание. Пока он переводит дыхание, я, "замерев", а точнее "умерев" от неожиданности, лепечу что-то в духе "это я тут".
- Что?!?!
- Капельница-а-а…
- Вот устроила-то, паникерша. Там еще капать и капать, рассигналилась.
Голос раздосадованный, "он думал жизнь спасти, а тут такой пустяк".

Выходит, роняя на ходу, что придет и переколет, когда надо будет. Но тут же возвращается. Встал посреди палаты. Смотрит. Куда смотрит? На меня. Я тоже на тебя посмотрю, пока тут капает. Молодой, симпатичный, взгляд уверенный, прямой, глаза голубые, из под шапочки светлый волос - истинный ариец. Куда это он смотрит? На мои ноги. Конечно, развалилась молодая кобылка, ноги обнаженные из под короткой футболки торчат. Оценивает. Цени, цени. Я же совсем забыла про мое лицо! Нет. Пусть он уйдет. Зачем он на меня смотрит? На "уродов" все всегда смотрят, оборачиваются вслед. Теперь я понимаю, как тяжело людям, не уродам, а людям, которые отличаются от других и названы уродами. Они не уроды! Они такие же, как и все. Ведь я же не урод!!! Мне 20 лет, я стройная, интересная. А на лицо не надо смотреть...

Переколол бутылочки, посмотрел в глаза и ушел. Наконец-то! Я отвернусь к стенке и в очередной раз поплачу. Ничего не проходит. Каждый новый день - пытка. Беготня по процедурам, все новые и новые обследования, и не выявлено никаких причин. Перестает хотеться жить.

Соседка по палате, бабушка 84 лет, рассказала про Алексея Николаевича, как она восхищенно-уважительно называла медбрата. Студент. Работает здесь на этаже в палатах интенсивной терапии - ПИТ - реанимация. Умница-разумница, красавец-прекрасавец. В общем, бабуля на грани нервного срыва от своей большой любви. А он мне нравится, просто нравится. И потому, что бабуля очень хорошо о нем отзывается, и потому, что плохой человек не будет возиться со старушенциями и стариканами, порой ненужными даже самым близким, и глаза у него хорошие, и голос приятный, одним словом, хорош.

А он подлавливает меня в коридоре, смущает комплиментами, шутит. Я забываю, что у меня "морда лица", перестаю не хотеть жить и жду его дежурств. Мы часто с ним пересекаемся, случайно и нарочно. Он подмигнет, расставит руки, как сети, как будто хочет меня поймать, обнять, скажет что-то приятное. Странно, но он общается со мной как с женщиной, которая ему нравится, совсем не так, как с пациенткой. С чего я взяла? Взгляды, намеки, улыбки… Из воздуха взяла. В воздухе между нами носилось что-то, но это "нелюбовь". Это флирт, кокетство, искры.

Так прошел почти месяц. От бабули, да и не только от нее, я знала, что у него есть невеста, что они вместе учатся, что она работает тут же, что все у него, похоже, в жизни складно. А у меня? А у меня безответная любовь, болезнь. У меня, получается, не складно. У него складно, а у меня не складно. Складно - не складно. Я его не люблю, но меня к нему магнитит. Он меня не любит, но тоже, чувствую, стремится ко мне. И вот мой последний день в больнице. И он дежурит. Это хорошо, я смогу с ним попрощаться, поблагодарить за возвращение к жизни. Пусть с таким лицом, но я поняла, что могу жить и нравиться. А он проносится мимо, на ходу бросая:
- Поможешь мне вечером учить билеты?
- Конечно, помогу, не вопрос.

День пролетел незаметно. Вечер. Так неспокойно на душе. Наверное, все испытывали чувство острой несправедливости устройства мира, и от этого чувства острое желание взвыть. Что я и сделала. По отделению давно был отбой. А я сидела на диване, в тени столба и тихонько выла. Голос то пропадал, то прорезался, но внутри все выло. А слезы катились рекой. Настрое-е-е-ние, одним словом. Я не заметила, как за столом медсестры кто-то появился. И меня заметили не сразу.

Только, когда голос прорезался в очередной раз и я тихонько взвыла, он заглянул за столб и сказал:
- Ты что ревешь? Скажи, кто обидел, и мы ему укольчик сделаем.
Так легко, непринужденно, без лишних вопросов он вывел меня из моего полузабытья. Мы немного посмеялись, настроение мое прошло. А он вспомнил про билеты. Или я вспомнила? Не помню, давно это было, да и неважно уже. Но в итоге мы устроились за столом и стали учить билеты. Одновременно играли словами. Смотрели на реакцию друг друга. Нам было хорошо и весело. Оказывается, в штатном расписании есть только медсестры, а медбратьев нет по определению. Значит, Лешка тоже медсестра. Хохочем.

А потом он спросил:
- Скажи, а ты не боишься, вот так вот ночью, с незнакомым человеком… нет, я понимаю, что тут больница, а не лес, но все же?
- А чего мне боятся?
- Ну, например, что я буду приставать.
- А ты не боишься?
Взрыв хохота. Бежим в курилку. Обратно. Тесты? Нет, устал. Отдыхать. Стелим на диван, он ныряет под одеяло, а я сажусь рядом, и мы болтаем. Не хочется прощаться.
- Тебе неудобно так сидеть, залезай под одеяло.
Залезаю. Откуда смелость? Лежим болтаем. Я его начинаю щекотать.
- А если не прекратишь щекотать, я тебя поцелую.
- Попробуй.
Он попробовал, потом распробовал, потом вошел во вкус.
- Катька, чего ты смеешься?
- Смешно.
- Что смешно?
- Никогда не целовалась с медсестрой.
Взрыв хохота. Вот так мы с ним попрощались, как оказалось потом, не навсегда, но это уже совсем другая история.