На главную
 
 
 

Жизнь как витраж
Автор: Евгения Юрфельд / 20.03.2008

Жизнь как витражРаскатистое «р-р-р-р!», как гром, неожиданный на спокойной лазури неба, проваливается в захватывающее дух, восхищенное «о-о-о-о», а потом резко звенит острое, опасное, как шипы на гордом цветке, «з-з-з!», и апофеоз - восторженный выдох в одобрительное брависсимо «а-а-а-а»!

Роза…
Почему отец назвал тебя этим именем? Неужели он в малышке, рожденной в сложное, тревожное время, разглядел необычайно привлекательную в будущем девушку? Великолепную, опасную в спокойной и будоражащей воображение аристократической красоте женщину! И не потому ли она оказалась способной мгновенно покорить сердце мужчины на всю оставшуюся жизнь?
Не знаю…

Возможен и другой вариант выбора имени, более прозаический - отец с головой погрузился в революционные идеи зарождающейся новой страны, а имя Роза отчасти было символом новой свободной женщины.
Роза…

- Кто я, расскажи, мама, откуда, чья? - вопросы не находили ответа. Мама-мачеха так и не раскрыла тайну рождения Розы.

Тебе было двенадцать, когда вдруг узнала, что мама тебе чужая. Нашлись «добрые» люди, «пожалевшие» сироту и «раскрывшие» ей глаза. Зачем? Детям твоего поколения хватило сиротства сполна. Отец погиб в первые месяцы войны на фронте, а теперь и мама, которая никогда не была ласковой - вечно в заботах, тревогах, но все же была родной, - оказалась мачехой.

- Кто я, расскажи, мама, откуда, чья? - вопросы не находили ответа. Мама-мачеха так и не раскрыла тайну рождения Розы.

Тогда ты решила, что тебя бросили, и никогда не искала родную семью. Но дочери знали, как важно тебе было узнать тайну рождения. И мы нашли твое прошлое. Кропотливо, по крохам, по единственной открытке о гибели на фронте деда выяснили правду.

Настоящая, родная мать умерла при родах, отец до двух лет растил тебя один, потом женился вторично и увез двухлетнюю дочку далеко от родных мест. Семья искала тебя после известия о гибели отца на фронте, но найти человека в послевоенные годы в изуродованной необъятной России было почти невозможно, тем более, ты вышла замуж за военного летчика, сменила фамилию, и началась долгая кочевая совместная жизнь…

***

Мама, помнишь, как ты вспоминала свое первое знакомство с семьей мужа - смешное, непривычное для тебя испытание? Вы в первый раз приехали в отпуск в родной город теперь самого близкого тебе человека. Ты очень волновалась: незнакомая всем девушка - как ее примут в этой огромной семье с давними чтимыми традициями, сложившимся кругом?

Это был летний день, сорок градусов в тени, жарко, влажно. Когда молодую жену представили всем членам семьи, ты обратила внимание, что одеты они для такого случая не совсем празднично. В самый разгар веселья наконец-то поняла почему. Во время бурного семейного спора один из двоюродных братьев не выдержал, схватил ведро с водой и вылил на разгоряченного оппонента. И только в этот момент молодая жена и заметила - во всех углах большого сада были размещены жестяные и эмалированные ведра, огромные чаны, деревянные бочки с водой. Все вокруг завертелось мгновенно, закружилось: сплошные потоки воды со всех сторон, женская половина семьи с веселым смехом плескалась кружками и ковшами, мужчины грозно и нарочито сердито хватались за ведра, а кто-то легко, как пушинку, поднял тебя и просто посадил в огромную бочку с водой, погрузив по самую макушку.

И мы нашли твое прошлое. Кропотливо, по крохам, по единственной открытке о гибели на фронте деда выяснили правду.

- Дочь, а я обрадовалась - летом в городе всегда стояла такая удушливая жара, - улыбаясь, вспоминала ты…

Для мужа ты стала главной, единственной женщиной в мире на всю жизнь - так случилось, так бывает. Его сердце безраздельно принадлежало только тебе. И дело даже не в твоей внешней привлекательности - синие глаза, которые становились фиолетовыми в солнечные дни и темнели в моменты гнева или страха, правильные черты лица, аккуратный носик с легкой горбинкой, красиво очерченные губы, белая кожа, нежная-нежная. Ты была сильной и яркой личностью, талантливой, желающей учиться всему и всегда. Как ты заразительно смеялась - удержаться не мог никто - все начинали безудержно хохотать. Прекрасно пела - твое сильное выразительное меццо-сопрано, к сожалению, не передалось никому из дочерей и внуков. Хотя по характеру ты была скорее властной, в отдельные моменты бескомпромиссной, но никогда не была грубой. Если кто-то задевал нас, любимых дочерей или мужа, просто закрывалась, и этот человек переставал для тебя существовать. Прощать умела, но только тех, кого любила.

***

Жизнь как витраж. Сплошь из разноцветных стеклышек, сквозь которые мы всматриваемся в свое прошлое. С грустью или радостью, нежно или яростно, с теплом или ознобом. Я все помню, даже то, от чего хочется закрыться, спрятаться, чтобы не было так больно вспоминать.

Сегодня мне нужно, важно попросить у тебя прощения. Ты слышишь мою исповедь?

Мне десять лет. Горячий влажный воздух восточного летнего города. Пахнет нефтью, нафталином и чуть-чуть сливочным маслом - у бабушки нет холодильника. Я склонилась над «Сагой о Форсайтах». Ты тогда мыла полы. Чувствую - почему-то тебе плохо, одиноко, обидно. Неловко задела плечом угол дивана - очень скользко - грузно осела на пол. И вдруг беззвучно заплакала, тыльной стороной ладони вытирая слезы с лица. Мне хотелось тогда подойти к тебе, обнять, успокоить... Но я не сделала этого. Ты всегда учила нас с сестрой никому не показывать свое настроение, душевный разлад, слезы горечи.

Чувствую - почему-то тебе плохо, одиноко, обидно. Неловко задела плечом угол дивана - очень скользко - грузно осела на пол.

Сейчас я бы подбежала и долго-долго плакала вместе с тобой.

Мы с мужем получили квартиру и въехали в новый дом. Уложила детей, муж на службе, в комнатах повсюду коробки с книгами, какие-то баулы, мешки с посудой, вещами. Магазины далеко, да и продуктов в них практически нет, и молока для детей нет тоже. Смотрю из окна на грязь, слякоть, морок на улице. Вдруг вглядываюсь в одинокую фигуру там, на другом конце поля. Мама! А в руках пакеты с молоком…

В субботу у меня две смены в школе, и дети всегда в этот день у тебя. На большой кровати в спальне под мягким светом лампы ты в окружении внуков читаешь Есенина - ласково, тепло, уютно звучит твой голос - и мне совсем не хочется прерывать эти сладкие минуты вашего общения. Тихо закрываю дверь.

Тревожное ожидание приговора - врачи не дают надежды на выход из комы. Мы с сестрой вечером пробираемся в отделение реанимации, за банкноту в карман медсестре нас пустили к твоей кровати. Белое, безжизненное лицо, застывшее, но все равно красивое, даже сейчас. Тихо шепчу:
- Мама, если ты еще здесь, вернись, мы любим тебя и ждем, вернись, мамочка!

И мгновенная реакция зрачков под веками влево-вправо, влево-вправо… Забегали медсестры, вызвали врача, нас быстро удалили из палаты.

Впереди долгий период реабилитации, учимся ходить - обнимаю сзади, чтобы ты чувствовала упор на меня и не боялась упасть назад - шаг, другой, третий… Пока не получается. Но обязательно получится.

Я устала, не высыпаюсь, каждую ночь жду стука в стенку от папы, если поднимется давление, нужно немедленно колоть препараты. Помнишь этот день? Я кормила тебя обедом, почему-то очень торопилась, а ты не могла быстро глотать - тебе неприятна собственная беспомощность, а я вдруг поймала себя на раздражении: «Ну, что же ты так медленно глотаешь?» И сразу жаркая волна по телу и стыдно за себя, неприятно, страшно: «Что же это я? Это же моя мама. Моя мама!»

Мы с сестрой вечером пробираемся в отделение реанимации, за банкноту в карман медсестре нас пустили к твоей кровати.

Ты была с нами еще четыре года, но однажды осторожно попросила меня:
- Женя, ты не зови меня, если это случится опять... я так жить не умею.

Я выполнила твою просьбу. Не позвала.
После твоего ухода долго не могла плакать - будто окаменела. Знаешь, я просто боялась, что не смогу остановиться. Спустя полгода села перебирать старые бумажки: квитанции, открытки, конверты от писем. Вдруг - все вдруг! - наткнулась на твои записки мне в роддом, когда я рожала младшего сына. И услышала твой голос сквозь почерк:
«Дочура, с Аленкой все в порядке. Не волнуйся. Я испекла тебе чебуреков. Они теплые, папа обещал сейчас завезти. Что ты еще хочешь?»

И вот тут я заревела, раскачиваясь из стороны в стороны, слезы - потоком по лицу - вытираю тыльной стороной ладони, как ты когда-то. А в груди как будто лопнул тяжелый, шершавый шар. Простила, ты мне все простила…

Как же мне сейчас не хватает нашего с тобой вечернего чая, когда вся семья собиралась дома после работы. Ты расставляешь приборы, достаешь любимый сервиз, белый, с голубыми васильками, а металлическую хлебницу - подарок прабабушки - мы называли серебряной. А какие вкусные конфеты ты варила из сливок с сахаром.

И мы говорим долго-долго, все новости обсудим: папины, мои, твои. А потом, годы спустя, ты с таким же интересом ждала внуков из школы или из университета - они тоже любили поболтать с тобой о своем, секретном.
Мы скучаем по тебе…

Нет, я уже давно не плачу. Мне легко вспоминать тебя молодую и полную сил, красивую и веселую, в домашнем халате и в строгом деловом костюме, поющую вместе с нами любимые романсы у фортепиано или ожидающую моего ежедневного телефонного звонка. Пусть даже две, три минуты, но они были наши.

«Ты как там, дочь?»
«Все хорошо, мамочка, не волнуйся, у нас все в порядке».

Я так люблю тебя...

 



 
 

Что не так с этим комментарием ?

Оффтопик

Нецензурная брань или оскорбления

Спам или реклама

Ссылка на другой ресурс

Дубликат

Другое (укажите ниже)

OK
Информация о комментарии отправлена модератору