Лидочка
Автор: О. Панасьева
/ 17.02.2005
Эта история приключилась много-много лет назад, когда нас воодушевляли пятилетками, когда пионерские лица сияли улыбками цветущего коммунизма, большевицкая ракета эдаким фаллосом разрубила космические просторы, а я еще жил в коммунальной квартире на Горького. Тогда это казались тяжелые времена, режим был безнадежным, посадили моего замечательного друга, по той самой, по политической, а сам я числился в черных списках за антисоветскую пропаганду. То было время всеобщего счастья, которое на нас настойчиво пытались навязать. Народ просто обязан был упиваться своим счастьем - вспомните-ка, ветераны, те коммунистические солнечные майские дни, характерное харканье газировочных автоматов, гордую непритязательность магазинного ассоримента, мамаш с негабаритными колясками, синие и коричневые дорожные сумки из искусственной кожи, и загорелую, глядящую в будущее пролетарскую улыбку из-под белого чуба, преследующую нас повсюду - начиная от школьного учебника и заканчивая плакатом на вокзале.
Я вел несколько затворнический образ жизни, проводя большую часть времени за чтением книг и до сих пор незаконченной диссертацией по истории перевода. Временами, все казалось уже не таким ужасным. Когда сидя у распахнутого окна (подоконник, сколько помню, был всегда исключительно захламлен) я, попивая свой чай, слушал церковные прелюдии Баха, его почему-то не запрещали, и с вожделением читал Бальмонта, Бенуа, Гессе - редчайшие издания, которые я правдой и неправдой добывал из алых рудников советского массолита.
У меня были очень советские соседи. И как говорил мой покойный друг Федя Шмидт,
мы жили в вялотекущем симбиозе. Каждое утро, когда я на кухне варил себе овсянку
на завтрак, шаркая разваливающимися тапочками, приходила Раиса, толстое бесполое
существо. С оскалом мученической боли на лице, и даже не глядя на меня, она крутила
мой шипящий "Меридиан", "Свобода", издав агонический хрип растворялась в волнистых
шумах и потом, торжественный голос и мрачное пианино драматически наставляли нас
на здоровый образ жизни и учили делать зарядку. Естественно, я молчал. Мне однажды
рассекли бровь и здорово намяли бока, при чем ни за что - я выходил из сортира,
а Раисин муж перепутал меня с кем-то. Это был единственный раз в моей жизни, когда
я пытался драться. Несмотря на абсолютный и бесспорный провал, я был даже несколько
доволен своим неожиданным проявлением мужественности. Все было безнадежно. Я как
айсберг, обреченный на одиночество болтался в бесконечных волнах алого океана.
И когда я впервые увидел Кирилла Анского, мое сердце радостно подскочило, потому
что этот молодой человек, когда по ошибке зашел в мою комнату, не просто извинился,
а завидев томик Розанова, который я непредусмотрительно не успел завернуть, просиял
улыбкой, и несколько робко, как бы не веря, произнес: "О…".
Анна Марковна умерла когда-то осенью. Я видел ее на октябрьские праздники,
когда у нас горела занавеска на кухне. Стало быть, это случилось в конце октября,
потому что я отлично помню эти четыре месяца пустующей комнаты с балконом, в которую
все порывалось перебраться многодетное семейство, и где спала и громко плакала,
спасаясь от мужниных нападок бедная Света, которая умерла от рака несколько лет
спустя. Кирилл Анский появился еще раз под Новый Год, я лишь видел его спину в
дверном проходе, где они что-то обсуждали с управдомом. И потом, когда мне пришлось
выкидывать свою елочку, а сквер походил на замок изо льда, у меня появились новые
соседи.
Я слышал звуки передвигаемой мебели за стенкой и соседские стенания в коридоре,
и потом, когда я уже откладывал своего Петрарку чтоб пойти готовиться ко сну,
в дверь робко постучали. На пороге стояла незнакомая девушка в джинсах (а тогда
это была невиданная роскошь), ее светлые волосы, разделенные на прямой пробор
гладко падали на плечи, а из-под соломенной челки на меня смотрели любопытные,
совсем детские глаза.
- Добрый вечер, меня зовут Аврора. Для нас с Кириллом было бы большой честью пригласить
вас к нам в гости, ведь мы теперь соседи, - сказала она серьезно и немного наиграно,
как ребенок, рассказывающий стишок на школьном вечере.
Естественно, я был счастлив такому соседству.
Эта пара была одной из самых гармоничных, которые я когда либо встречал в своей
жизни, они любили друг друга с красивым безумством и умудрялись существовать в
этом тяжелом лживом мире совершенно с ним не соприкасаясь. Кирилл был старше Авроры
лет на 10 и мне до сих пор сложно сказать, чем именно он занимался. Хотя мы об
этом как-то и не говорили - я обнаружил людей, таких же отрешенных и неприспособленных
к миру вокруг как и я сам, те редкие сливки интеллектуалов, общение с которыми
подобно погруженною в наркотический дурман, с потерей трезвых связей со внешним
миром, блаженное и страстное витание в иных сферах, духовое совокупление друг
с другом.
Мы собирались где-то раз в неделю. Аврора (а это и было ее настоящее имя), любила джаз и мы, затаив дыхание, слушали на моем древнейшем грамафоне ее американские пластинки, и чувство доброй зависти переполняло меня, когда она, сидя к нам своей хрупкой спиной, подымала над головой ту или иную вещь, спрашивая наши предпочтения. Аврора обладала очень живым и тонким умом, она потрясающе пародировала всех наших соседей и некоторые ее ремарки, не смотря на необычайную колкость, были невероятно меткими. В их страсти друг к другу было что-то прирафаэлитское, необычайно драматичное, возвышенное. Не от мира сего. Они идеально дополняли друг друга - Кирилл, более тяжелый, более рассудительный несколько тянул ее вниз, а она, как воздушный шарик, упиваясь новизной и знаниями стремилась в лазоревый небосвод самопознания, и будто тяжело, нехотя отрываясь от земли, он следовал за ней, окрыленный своей любовью. Они всегда стояли в стороне не просто от общественной жизни, а и от жизни вообще и даже в моменты наших встреч чувство легкой непричастности не покидало меня. Возможно, большую часть стены между нами выстраивала Аврора, потому что буквально с третьего или четвертого вечера мы с ней вышли на неизбежную тропу некоего интеллектуального соперничества, и учитывая нашу более чем серьезную разницу в возрасте я невольно лидировал, что она воспринимала с забавной детской болезненностью.
Так или иначе, но наши встречи становились боле редкими, и потом весной, когда
вернулась моя Зоя мы практически перестали общаться.
Это был наш первый и последний совместный вечер, когда нас Кирилл с Аврорй позвали
к себе (обычно было наоборот) и мы ели какое-то особенное мясо, что приготовил
Кирилл. Моя простодушная Зоя, воскликнула, что-то типично домохозяйкинское, что
она бы мне не позволила даже близко к плите подойти, на что Аврора презрительно
улыбнувшись, высыпала на бедняжку практически всю европейскую программу литературной
критики и они возненавидели друг друга на веки. В этот же вечер мы с Зоей впервые
серьезно поругались. А чуть позже я совершил фатальную ошибку, сказав Авроре в
шутку, что в ее имени я вижу сильный советский прототип.
Но на этом история совсем не кончается.
Учитывая то, что мы все-таки были соседями и наши пути неизбежно пересекались
несколько раз в день, я не мог не заметить, что полоса их эскапического блаженства,
все тончает и банальная рутина таки разрушает духовные стены их идиллического
гнезда и возникают проблемы. Однажды я стал невольным свидетелем их перепалки
- стены у нас были очень тонкими, раньше это была одна большая комната, в которой
потом поставили картонную перегородку. Помню, что Кирилл говорил достаточно неожиданные
для меня вещи, например, что он хочет быть как все нормальные люди и иметь нормальную
жену, а Аврора, всхлипывая, повторяла: "Но ты же меня любишь…".
Если объектом всеобщей шипящей ненависти был я и в меньшей мере Зоя, то теперь,
в списке заклятых врагов нашей пролетарской коммуны бесспорно лидировала Аврора.
Все началось с самого первого утра. У нас в квартире был телефон, но в его пользовании
возникали нюансы, так как требовалось просить Раисиного разрешения. Помню, какое
чувство отеческой нежности тепло тронуло меня, когда Аврора, стоя на одной ноге,
в голубой пижамке, держа трубку обеими руками, спрашивала, скорее всего у матери,
как правильно готовить яичницу. А из-за угла, ей невидимая, скалилась Раиса, лелея
свою не родившуюся громительную речь.
23 февраля, один из дней, когда я старался любой ценой не быть дома, и тем
не менее волею случая, заболев гриппом остался лежать в кровати, произошло что-то
странное. Они начали ссориться еще с утра и потом Кирилл ушел на работу а Аврора,
оставив за собой в коридоре шлейф заграничного запаха тоже ушла, ближе к обеду,
пронеслась мимо меня не поздоровавшись, с дорожной сумкой через плечо и громко
хлопнула дверью. Улеглись звуки веселья, все переругались и уставшие и пьяные
легли спать. Моя голова к тому времени раскалывалась, Зоя еще не приехала и я
был совсем плох. Меня мучила бессонница и ненависть ко всему роду человеческому,
имевшему для меня однозначное олицетворение в блюющем за стенкой быдле. Наконец,
когда стало относительно тихо и я едва начал проваливаться в тяжелый болезненный
сон, за стенкой, справа, ходуном заходила кровать. Я ясно слышал 9-ю симфонию
Бетховена и голос Кирилла, это "Тише… Да тише ты, умоляю, не говори ничего" ржавой
пилой ездило у меня в голове, и чей-то еще, довольно ойкающий голос, явно не Аврорин.
Потом я кажется провалился в небытие, но сон мой длился не долго - где-то в начале
пятого утра меня (да и не только меня, я думаю) разбудил оглушительный грохот
огромного медного таза в коридоре и женский вопль, и через мгновение кто-то начал
скрестись в мою дверь. Я, буквально кипящий от гнева, с раскалывающейся головой
решил в бреду воззвать к их человеческой совести и распахнув дверь, увидел совсем
не того, кого собирался увидеть. В следующее мгновение открылось сразу три двери
и недовольные распухшие хари, щурясь смотрели в коридор.
Так я познакомился с Лидой.
На следующий день вернулась Аврора, я случайно увидел как они обнимались на
кухне - застыли ледяным монументом, закрыв глаза и на его лице было выражение
какой-то, я б даже сказал неприличной боли.
Я помню первое марта очень хорошо, потому что я настолько ждал прихода весны,
пусть даже календарной, и подобное чувство радости жизни посещает меня достаточно
редко. Я гулял по ул. Ленина, довольно поздно вечером, весь в предвкушении Зоиного
приезда, и Кирилла заметил не сразу. Он разговаривал с кем-то на углу Кирова и
Ленина. Сперва мне показалось, что это Аврора и я уже было хотел подойти поздороваться,
но на всякий случай обогнув их по противоположной стороне, я увидел обращенное
ко мне лицо девушки. Белое, какое-то мягкое, невидящее меня. Это была Лида.
Каюсь, любопытство раздирало меня и я пошел следом. Мне понравилась ее походка
- какая-то несуразная, детская. Они скоро остановились перед невысоким домом на
Энгельса, тихо падал снег, смешно висели из рукавов Лидины варежки и своей худенькой
ручкой она вытирала лицо. Коротко обняв ее, Кирилл зашагал прочь, я едва успел
спрятаться за мусорным баком. Подождав немного, я тоже пошел, обернулся - и там,
на втором этаже будто окруженная золотисто-рыжим ореолом стояла женская фигурка,
льнущая к стеклу.
Рано утром, на много раньше, чем нужно было, я вышел из дома, чтобы пойти встречать
Зою. Так как-то вышло, что мой маршрут проходил мимо Лидиного дома, хотя было
мне совсем другую сторону. В окне горел свет, ее печальный силуэт был словно продолжением
этих противных зимних утренних сумерек.
Сказочной коммунистической весной, в преддверии майских праздников я часто видел ее. Она как душистый метеор, как яблоневый смерч врывалась в нашу квартиру, на ее лице всегда была улыбка, что бы ей не говорили, от нее шел поток колоссальной энергии, как солнечный зайчик она скакала по мрачным старым комнатам. И за очень короткий промежуток времени ее узнали все - Лидочка ходила за молоком для Клавдии Борисовны, Лидочка сидела с порутологодовалым Павликом... и однажды я видел ее на кухне с довольной Раисой. За то короткое время, которое требуется для того, что бы достать из холодильника кефир и налить его в чашку, я понял, что на самом деле Лидочка тут жить не будет, ведь они с Кириллом просто друзья.
Следующий раз, когда я их видел вместе, душистым жарким вечером, Раиса, тяжело
навалившись на грязный стол, говорила ей: "Поживи для себя дура, для себя поживи…"
У Лиды была эта манера звонить в дверь - долго и протяжно, чтоб все знали. Кирилл
предпринимал жалкие попытки отгородиться от нее и каждый раз, когда ей открывали,
он даже не показывался в коридоре, принимая ее появление как полную неожиданность,
при чем не очень приятную. Я любил открывать ей дверь - в темном прохладном коридоре
стояла улыбка: "Здрасьте". Она всегда улыбалась, нарочито неуклюже проходила
мимо меня в наш захламленный коридор, у нее часто была сильная отдышка, хотя жили
мы на втором этаже. По дороге задевала либо ващенковский велосипед, либо вешалку
с телогрейками, говорила "Ой", у нее рвался пакет с фруктами, она спотыкалась
о ведро, и перед тем, как притронуться к заветной двери, оборачивалась на меня,
и в полумраке я опять видел ее улыбку. Она оставалась ночевать достаточно редко.
Она пропадала, появлялась Аврора, Кирилл становился все спокойнее. Ходило к
тому времени нимало легенд, но я всегда оставался далеким от народных сплетен.
Спустя где-то год, когда Зойка была готова вот-вот родить, случился экстраординарный
случай - Кирилл впервые ругался с Лидой. Вернее, ругался именно он, швыряя вещи,
называя ее ничтожеством, орал, что не любит ее и никогда не любил, и что хочет
быть с другим человеком, и она, играя на его чувстве вины, держит его возле себя,
и это все мрак, бессмыслица. А Лидочка молчала, будто ее там и не было.
Я слышал, как тихо закрылась дверь, метнулся к окну - она шла, этой своей детской
походкой. Дошла до середины двора - обернулась. Стояла так - долго-долго, в своем
синеньком платьице, этим опять-таки детским движением вытерла глаза, и пошла,
поковыляла как медвежонок.